Среднего роста, плотный, с покатыми плечами и выхоленным, горбоносым лицом, он с достоинством уселся в кресло, пытливо посматривая на могучую фигуру Махова, как бы оценивая, что из себя представляет новый главный.
— Ну-с, давайте знакомиться, — сказал Махов, взглянув тоже оценивающе из-под темных бровей. — Расскажите коротко о себе, Иван Сергеевич.
— Что рассказывать? Я тут с основания завода. Каждый мальчишка знает… После института был послан в Америку. Работал на заводе «Катерпиллар». Изучал тракторное дело. Потом около года был в Англии. Работал на станке. Здесь участвовал в становлении тракторного производства. Завод знаю как таблицу умножения.
— Перед войной изучали танковое производство на Ленинском заводе? — прервал Махов.
— Изучал, — сказал Смородин и отвел взгляд. Это заметил Махов.
— Что — не понравилось?
Смородин на мгновенье задумался. «Скажешь невпопад — пожалуй, попадешь в беду». Решил уклониться от прямого ответа.
— Я в Америке побывал на многих заводах. Был в Цинцинатти, где делают замечательные станки. Был и в Детройте, на автомобильных заводах.
— Так, так, интересно, — поощрил Махов.
— Там дело поставлено… с технической точки зрения, весьма продуманно… — Он немного помедлил, боясь сказать лишнее, и продолжал так: — И у нас, на тракторном… вы, очевидно, познакомились, производство организовано с учетом новейшей технологии, с массовым выпуском, конвейерно.
— А на Ленинском?
— Там, видите ли… Там немного иначе. У них же отменные мастера, они работают малыми сериями.
«Хорошо соображает, — подумал Махов, — но боится говорить откровенно».
— Перед нами поставлена задача — организовать крупносерийное производство танков, — прервал тягучие объяснения Махов, — что предлагаете?
Этот вопрос как бы подхлестнул Смородина, он интуитивно почувствовал, что Махов враг кустарщины, и твердо сказал:
— Я сторонник того, чтоб производство сразу ставить на поток.
— Ага! Именно этого от нас и ждут! — громогласно поддержал Махов. — Сегодня приехали технологи танкового производства и заместитель главного конструктора с Ленинского завода. Завтра осмотрите с ними завод и попробуйте найти единую точку зрения на технологию.
— Боюсь, что нам не столковаться.
— Почему?
— У них, как я уже говорил, другой метод работы.
— Метод может быть другой, но цель должна быть одна. Мы должны выпускать по двадцать тяжелых танков ежесуточно. Шестьсот штук в месяц — и ни на один меньше! Вот от этого и танцуйте! Я назначаю вас главным технологом.
— Позвольте, Сергей Тихонович. Меня же не утвердят, — решил уклониться от ответственности Смородин. — Я же беспартийный…
— Ничего не значит. Сейчас и партийные и беспартийные воюют плечо к плечу. А если будет нужно — примем вас в партию.
— Не знаю, сумею ли возглавить такое трудное дело.
— А я знаю. Поэтому и назначаю вас. Возьмите горячие цехи под особый контроль. С них и надо начинать. Заготовки для механических цехов — прежде всего!
— Понимаю, Сергей Тихонович.
— Коробку скоростей, фрикционы — тоже! Это наиболее уязвимые места в танке. Идите, сколачивайте технологические группы вместе с североградцами. В случае недоразумений и споров — приходите ко мне. У меня же возьмете всю документацию. Помните, что Государственным Комитетом Обороны нам дано твердое задание — двадцать танков каждые сутки. От этого зависит спасение Родины…
Проводив Смородина, Махов сел в кресло и, разорвав конверт, достал вчетверо сложенный листочек бумаги:
«Дорогой Сережа! Только села за письмо — опять тревога! Надо бежать в убежище. Я совсем извелась. Позавчера призвали Митю и, говорят, уже отправили… А где ты и что с тобой — не знаем… Если жив — откликнись и забери нас, иначе погибнем.
Ксения».
Махов откинулся на спинку кресла, скрипнул зубами. «Что же Охрименко? Ведь обещал отправить с первым эшелоном… А может, уже перерезали дорогу?..»
Резко зазвонил телефон. Махов снял трубку.
— Что? Вызывает Парышев? Соединяйте!.. Да, да, я, Алексей Петрович. Слушаю. Да, обосновался. Все хорошо. Готовимся к размещению танкового производства с учетом крупносерийного выпуска. Телеграмму о дизелемоторном? Да, получил. Будем размещать. Подробно доложу днями… Все хорошо, но беспокоят корпуса… Что? Пришлют из Малино на первое время? Хорошо. Спасибо! Будем ждать… Понятно. Обязательно доложу. До свидания…
Махов положил трубку и, поднявшись, опять стал ходить.
«О чужих забочусь, готов голову положить за товарища, а о своих заикнуться стесняюсь. Сказать бы сейчас Парышеву два слова — и была бы спасена Ксюша с девочками. Так нет, совестно было. Ему-де не до моей семьи — вершит государственные дела… А мне? Я совсем закрутился… сына не уберег. Ясно, что он убежал от матери. Многие десятиклассники сейчас так. Кабы дома был — выпорол бы вояку, и баста… Какая польза от них на фронте? А теперь вот думай о нем, о Ксюше, о девочках. Мучайся… Надо было сказать Парышеву. Эх, пентюх я, пентюх неразумный. Верно в народе-то говорят, что русский мужик задним умом крепок… Так и есть…»
Он подошел к столу и, вырвав листок из блокнота, написал крупно:
«Москва, танкопром, Парышеву. Прошу приказать Охрименко эвакуировать мою семью с первым эшелоном. Махов».
Вызвав секретаря, он смущенно протянул ей листок:
— Ольга Ивановна, если можно, пожалуйста, отправьте это молнией.
Та взглянула и сразу поняла все.
— Не беспокойтесь, Сергей Тихонович. Сейчас же снесу на почту…
2
Приезд Татьяны и обрадовал, и обескуражил Варвару Семеновну. Она и приехала-то с дачи всего на один день, чтобы отоварить карточки да узнать, нет ли каких писем на городской квартире. И вдруг такое…
Отведя невестке комнату Зинаиды, а Черских поместив в столовой, Варвара Семеновна напоила всех чаем, уложила отдыхать, а сама принялась готовить обед. Хорошо, что было мясо и другие продукты — только что купленные по карточкам.
Хлопоча у плиты, Варвара Семеновна потихоньку охала и вздыхала, смахивая ребром ладони радостные слезы. Сердце сладостно постукивало. «Ох, Егор, Егор! Как настрадалась я о тебе. Совсем отбился от дома. Думала, уж и в живых-то нет тебя. И вдруг — батюшки мои! Даже не верится… И жив, и женился, и собирается приехать!..»
Варвара Семеновна сняла шумовкой пену с кипевшего супа, подкинула в плиту дров. «Жену выбрал — всем на загляденье! И собой пригожа, и характером добрая да ласковая, а по уму, по учености, видать, цены ей нет. А все же как-то тревожно у меня на душе. В народе испокон веков говорят: «По себе дерево руби…» Может, несчастье заставило ее за Егора-то выйти? Как бы дальше-то раздоров у них не было. Опять же, и ребенок у нее. Привыкнет ли? Признает ли Егора за отца? Не просто, ох не просто все тут… Из-за ребенка могут быть неурядицы. Теща-то, видать, покладистая. О Егоре больно вздыхает. С этой стороны опасаться нечего. Ну, а сама-то хоть и ласковая — это видать по ребенку, а, должно, с характером. Да и похоже — в его годах, а может, и чуток постарше. Как бы он, Егорша-то, под каблуком не оказался… Хотя это отчасти и не мешало бы. Она женщина, видать по всему, самостоятельная. Может, возьмет его под уздцы да учить будет. Это уж на что бы лучше… Да, видать, Егорша не промахнулся… Это, как клуша, сидеть на его шее не будет. И, кажется, заботливая. Чего же ишо желать? Только бы воротился Егорша с войны — я бы не нарадовалась на них…
Мне-то сразу и невестка, и сватьюшка, и мальчишечка по душе пришлись. А вот как взглянет Гаврила Никонович — ума не приложу. Крутенек он бывает на поворотах-то. Как бы не рассердился, что без упреждения нагрянули. Попадет вожжа под хвост — не приведи бог!.. Знаю я их — клейменовскую породу. Может сгоряча Егору всю жизнь порешить. Тут надо как-то ловчее обойтись. Придется мне сегодня на дачу выворачиваться. Да с Зинушкой вдвоем его как ни то и упредить…»
