Миловида, казалось, не слушала, что говорил муж. Плакала-убивалась около него, потом побежала, принесла студеной воды, дала напиться, умоляла не думать о смерти: она жена его, будет возле него, вдвоем они, поклясться может, одолеют эту погибель.

Усмехнулся и, пожалуй, добавил той усмешкой уверенности. Миловида и суетилась и заботилась о князе проворнее, и уверяла, что он выздоровеет еще, усерднее, чем прежде. Не оставляла уже его ни в тот, ни на следующий день, и тогда только уступила место у ложа другим, как в Соколиную Вежу прибыли старейшины.

Их так много объявилось в тереме, зато более знатные и старшие. Заходили уважаемые, спокойно-сосредоточенно, кланялись князю и садились.

Некоторое время переговаривались с ним о том, о сем. Наконец умолкли и тем дали знать: должен говорить старший.

— Это что же ты задумал, княже? — по-отечески укоризненно, хотя и безответно, начал старейшина. — Совсем недавно водил на битву рать, с посольством вон куда отправился, ныне же отходный совет созвал. До ста тебе далеко, еще мог бы не торопиться.

— Растратил силу я, старейшины, по битвам, в походах ратных. Да и заботы о людях земли нашей немало забрали ее. Времена для силы не из лучших — безлетье погоняло безлетьем. Вот и измотали силу. Чувствую, доживаю последние дни, и хочу знать: кого вы хотели бы иметь за князя в земле нашей?

Старейшины смотрели себе под ноги и отмалчивались. Однако не долго.

— Мы не хотели бы никого другого, кроме тебя, — поднялся и сказал тот же, старший. — Но если ты так уверен, что не можешь быть уже нашим князем, должны подумать, кого выберем. Признаюсь, княже, мы предупреждены были сыном твоим, куда отправимся и зачем отправимся. Поэтому заранее посоветовались и вот что решили. Прежде, прими от нас земной поклон, — он низко поклонился князю, — и благодарность сердечную за труды твои благотворительные на благо земли Тиверской и людей тиверских. Ты заслужил от них самую искреннюю благодарность и должен знать об этом, удаляясь.

— Трудился, как мог.

— Не всякий, княже, трудился так до тебя, будет трудиться и после тебя. Одно то, что анты, благодаря тебе, во всяком случае, прежде всего тебе, вот уже около сорока лет не имеют распрей и не сражаются с ромеями, чего стоит. А победа над обрами… Умели бы благодарить лучше, сказали бы. Сейчас же прими поклон и заверение: в знак благодарности нашей и в угоду всем нам, князем после тебя будет один из сыновей твоих. С этим выйдем после на вече и будем требовать от веча.

— Спаси бог. Кто же из моих сыновей есть на примете?

— Обычай велит сажать на стол старшего. Думаем, так и будет. Радим у тебя достойный муж. Других тоже не обидит.

— Светозар предпочитает пойти к ромеям в науку. Посодействуйте ему, если не передумает.

— Будет сделано, княже.

— Еще об одном хочу просить и просить смиренно: жена моя Миловида пусть не идет со мной в небытие. Оставляю ее с детьми своими и повелеваю: пусть дает им совет без меня.

— Твое слово — закон, князь.

— Скажите вече и всему народу, был бы очень рад там, в Ирии, кабы пример княгини Миловиды стал обычаем для всех родов наших. А еще знайте…

Хотел, видно, сказать, чтобы не обижали жену, как христианку, и дернулся раз, другой и потом выпрямился и затих.

Предводитель всей Склавинии князь Лаврит сидел высоко в горах и видел, что творится в долинах — как в ближних, так и дальних, куда пошли вождь словенов Ардагаст и вождь белых хорватов Мусокий. Ибо хотя авары и затопили собой Придунавье, они не могли перехватить гонцов, что пробирались из Карпат за Дунай или из-за Дуная, от Ардагаста и Мусокия. Пока не объявился на свете супостат, который мог бы помешать славянам проникать между чужих, тем более на своей земле. Плохо только, что принесенные ими вести не радовали князя Лаврита. Возглавляемые Ардагастом и Мусокием рати прошли далеко, чуть ли не до Теплого моря, а добиться того, чего хотели, и смогут ли. Авары вторглись в их землю и испепелили долины дунайские до самых гор. Народ взывает о помощи и расплате, а силу имеет только для кое-какого удержания нашествия. Такой, которая могла бы угнать аваров за рубежи славянской земли, негде взять, кроме как полагаться на Ардагаста и Мусокия. А если так, придется звать их раньше времени, не дав закончить того, ради чего пошли в ромейские земли.

«Достойные предводители! — переводил через гонцов. — Сообщаю вам, что усилия наши, потраченные на захват Фессалоник как твердыни, с которой распространялось бы заселение земель между Дунаем и Теплым морем, если они не принесли вам желаемого, должны быть признаны напрасными. Обры пришли и разорили абсолютно все низовье между Дунаем и Карпатами, забрали с собой скот людской, достижения разные. В горах остановили их, и из долин, кроме вас, некому прогнать. Поэтому повелеваю: поскорее в землю отцов своих возвращайтесь, прогоните обров и отомстите им за оскорбление и пожарища».

Предводители славянской рати в ромеях знали уже, что обры ударили им в спину и не только в Подунавье, а и во Фракии: нападают на тех, которые сопровождают плен, забирают их ратные достижения. Однако не думали и не гадали, чтобы удар был такой ранимый: зовут бросать все и возвращаться спасать роды, свою землю. Неужели нападения на сотни, которым поручено доставить в Склавинию плен, не единичны? Неужели из всего, что посылалось, ничего не дошло? Гонцы не ведают, Лаврит не удостоверяет, что имел что-то от склавинской рати. Значит, так и есть: в землю склавинскую ничего из плена не дошло.

— Что будем делать? — Ардагаст первым прибыл с этой тревогой к Мусокию.

— Другого совета нет: должны возвращаться и проучить обров.

— Если уж бросать все, нами затеянное, и возвращаться с одним намерением — проучить обров, то учить надо так, чтобы перья летели. Знаешь, о чем идет речь?

— Надеюсь, сам скажешь.

— Скажу, однако, не сейчас, погодя. Пусть выстоятся мысли, — пошутил, — и наберут вес достоверности. Сказал так и пошел в свой лагерь.

— Глаз с Фессалоник не спускать, — приказал тысяцким. — Делайте вылазки, ищите уязвимые места, пусть не думают ромеи, что мы отказались от мысли взять эту твердь штурмом.

А между тем посылал выведников на пути будущего отступления, велел им узнать про обров все, себя же нигде и ничем не выдавать. И уже тогда, как выведал и узнал, позвал Мусокия.

— Настал час, друже, начать новый поход — против аваров. Имеешь ли полон и какой?

Мусокий принялся перечислять. Наконец поинтересовался, зачем это Ардагасту.

— Отдай его мне. Собственно, соедини на время с моим.

— Пусть будет так. А дальше что?

— А дальше вот что сделаем? Чтобы сбить аваров на ложный путь, сделаем вид, что осаду с Фессалоник не снимаем, пусть уверены будут, что сила наша как стояла, так и стоит здесь. Обоз же свой и полон пошлем в сопровождении надежной охраны — замечаю: весьма надежной, чтобы авары собрали и бросили на него если не всю, то добрую половину своей рати. Когда вступят с охраной обоза в сечу, тут их и возьмем остальными своими тысячами в тиски — так, чтобы не выпустить уже ни обоза, ни турм аварских.

— Ловко, — согласился Мусокий. — Смело и ловко. Остается позаботиться, чтобы было еще ловчее, без всякой огласки.

— Это то последнее, о чем должен просить тебя и твоих мужей.

Обоз их как пошел из-под Фессалоник толпой, так и отправился общепринятым порядком для всякой толпы рабов: впереди и по бокам конные видаки, в обязанность которых входит одно — заранее углядеть возможного супостата и предупредить охрану, за видаками, которые шли впереди, — несколько сот всадников при мечах, колчанах со стрелами и копьями, за всадниками — обоз и те, что приглядывают за фурами в обозе, далее — пленные, скот, а уже за скотом — снова всадники. Значительно многочисленнее, нежели впереди. Отправлялся тот обоз только днем. На ночь становился лагерем, кто отдыхал, кто следил за лагерем и теми, кто могли вторгнуться и прервать отдых. Все делалось здесь, как требовала ратная обязанность. Зато конные тысячи склавинов шли, вопреки обычного среди ратных людей, только ночью и ускоренно, так, чтоб не опережать плен и не слишком отставать от него. Ведали или не знали авары о рати, следующей за обозом следом, о том только боги могли знать. Зато ни у кого не оставалось сомнений, что они были уверены: Фессалоники все еще в осаде, потому что там, как и раньше, яростно металось камни из катапульт, таранились стены и рыскали по окрестностям конные разъезды, показывая всем, кто хотел знать: славяне все еще здесь.