— Обходите эту толпу с одной и другой стороны! — повелел кто-то из аварских предводителей, — Пересеките им путь к воде!

— Пусть скачут, — угомонил его другой. — Дунай широкий, если его и переплывут, то всего лишь единицы.

— Они поражены мором, загадят реку! Повелеваю: порубить их на земле!

Порубить так и порубить. Или им, молодым и сильным, не справиться? Махали и махали мечами, даже подогревали себя гневом, когда те, которые были обречены на смерть, пробовали уклониться от безошибочного удара или прикрыться дубиной. А в гневе были еще злее и предприимчивее. Вот только заслонить пленным путь к воде так и не смогли. Ибо, кого валили они, словно траву в поле, были будто растерянные. Ничего не замечали вокруг себя, ни на что не обращали внимания. Перли и перли к берегу, а с берега — головой в воду.

Преследование становилось похожим на кровавую бойню. Где был и что делал в той кровавой бойне тархан, меньшие его предводители, воины аварские не ведали. Потому что не глядели и не рассматривали, ослепленные кровью, что лилась через меру. И обреченные побудили их к этому. Ни один не поднял вверх руки, прося пощады. Даже те из них, которые падали уже, пораженные, оглядывались и говорили своим видом, последнее, блеском угасающих глаз: «А все же всех нас вы так и не порубили».

Горы Карпаты, восточные Альпы — исконно славянская земля. Как и предгорья, как и долины, что лежат между Дунаем и горами. Они — их зеленый и уютный дом, милая сердцу дедовщина. Да, и богатая, и уютная, и милая, но не очень вольготная. Тесно народу в тех горах. Подгорье, правда, просторнее, долины и вовсе безграничны, богаты землей-плодоносицей, но нет жизни здесь народу славянскому. О покое и помышлять не стоит. Приходили когда-то давно готы разоряли поля, обирали народ и уже обобранный заставили потесниться в горы; пришли гунны — тоже обобрали их и побили, а уже побитых вытеснили из долин в горы. Теперь обры объявились. И так без конца. Битый путь народов назвали их землю, край их дорогой и милый и заставили задуматься, в конце концов, а не пора ли покинуть эти горы и предгорья, если не всем, то младшим, тем, для кого нет здесь ни поля, ни раздолья, у кого есть зато сила и есть, следовательно, способность добыть себе другую землю?

Может, и не родилась бы такая мысль, не засветился бы такое намерение, если бы не те же насильники. Приходили на их землю и брали их с собой в походы, на разбой к соседям. Пошли так раз, пошли второй и укоренилось. А привычка, как известно, вторая натура. Подпирала нищета, подпирал голод, поэтому и должны были потакать молодцам, пока не удостоверились и не стали мысли: почему бы не пойти и не сесть в задунайских землях всем своим родом? Край богат, а ромеи другим заняты — и в Африке сражаются, и персов стремятся вытеснить из тех мест, где им выгодно, и Италию силятся вернуть в лоно Восточной Римской империи.

Возбудилась мысль — возбудилась и кровь у молодцов-склавинов, собрали вместе молодую силу, и пошли за Дунай. И не зря: сели там, в Иллирике, сели и сидят, как крепость склавинская, их успех многих манит. Идут и утверждают себя в Иллирике, хотя таких, которые ходят только на промыслы, тоже хватает.

Потому и собрались сегодня в жилище старшего из князей склавинских — Лаврита: с промыслами за Дунай слишком зачастили, так зачастили, хоть стражу ставь — не от ромеев и не от аваров, все-таки от своих, чтобы не отправились туда, где мозги могут вытравить.

— Вы забываетесь, — говорил князь-отец и остро поглядывал из-под седых бровей на князей окольных земель — то на Ардагаста, то на Пирагаста, то на Мусокия, — забываетесь, говорю, что беда не одна ходит, а с детьми. Мало вам было нашествия обров? Не убедились еще: если были вместе, не ходили по ромеям, земля наша не понесла бы опустошение, а следовательно и лихолетье.

— Обры поплатятся еще за это, — не удержался и пригрозил суровый нравом Пирагаст. — Еще будут поджарены пятки и в морду биты, дайте время.

— Дайте время! — не менее грозно передразнил его князь-отец. — Вы имели его и пустили через свою несообразительность по ветру. Надо было не на ромеев идти тем летом, а держать свою силу наготове. И сейчас не об отходах следует думать, а об обрах. Слышали, поломали зубы на ромеях, должны были отступить перед ними и засверкали пятками из Фракии. Вот и было бы, ваше время, удобный случай пойти на них и отблагодарить за опустошение. Так можно было бы отблагодарить, что и вовсе не знали бы, где им сесть. А вы пошли за Дунай, на Фессалонику нацелились. Вот и есть теперь: и Фессалоники не взяли, и от обров не избавились.

Князья покряхтывали себе и чесали чубы.

— Кто мог знать, что они пойдут на ромеев. Вроде заодно с ними, на службе у них находятся.

Это мыслил вслух Ардагаст. Мусокий, поддерживая его, пошел еще дальше:

— Если бы мы знали, что между ромеями и обрами несогласие, давно столкнули бы этих Асийских захватчиков за Дунай.

— Так и есть, что мы ничего не знаем, — показал в его сторону клюкой князь-отец. — Вот и беда наша! А должны бы знать, прежде чем решаться идти куда-то, делать что-то. Уверен, через эту неосведомленность свою и через самоуправство и терпим беду. Кто что надумал, то и делает, кому чего захотелось, того и добивается. В единстве мы живем или не в единстве? Являюсь я вам князь-отец или не являюсь им? Паннонские славяне от нужды откололись. А вас, какая нужда клонит к тому?

Он был не на шутку разгневан, князь Лаврит, и младшие, подвластные ему князья Склавинии должны были потупить взоры и умолкнуть на целый час.

— Может, и так, — сказал Ардагаст, — И наверное, так: прежде чем идти на кого-то, надо знать, какую силу он имеет и где эта сила. Однако и не идти мы не можем уже, отче-князь. Во-первых, те из наших, которые ушли за Дунай и сели в ромейских землях, где чувствуют себя твердо, просят удвоить, а то и утроить ихнию силу нашей, а во-вторых, наших бессильны мы держать тут.

— Горе земле, — поднял к небу свои старческие руки Лаврит, — горе земле, чьих детей посетит равнодушие или пренебрежение к ней! Боги! Такую благодать подарили вы людям, подарили эти горы и предгорья! Чем провинились они перед теми, что зовут себя сыновьями Склавинии?

— Горы — ничем, милостивый князь. И наш край тоже ничем не провинился. Они у нас лучшие из лучших, другие такие еще поискать. Народ чужеземный является тому виной. Сам говорил не так давно: кого только не было тут, и все топтали нам грудь, а вместе с тем и облюбованность нашу краем и землею. Обры чуть ли не больше всех наглумились над той облюбованностью. А тут и повод есть: те, что живут между иллирийцев и фракийцев, зовут к себе и хвастаются, между прочим, покоем.

— Какой покой, думаю, видели и знаете: обры прошлись лавою по всей Фракии. А где объявляются обры, там кровь и татьба наинемилосерднейшая.

Он был удивительно упрямый ныне князь Лаврит. Такой недовольный ими и такой упрямый, что у Ардагаста сомнение закралось уже в сердце: не удастся ли склонить князя-отца на свою сторону? А склонить надо. Но волна, что родилась между воинов склавинских, ее не сдержать уже.

Сказал, как думал:

— То есть вы запрещаете поход?

— Не советую. Если хотите, то и запрещаю. Ромеи побили обрина. Они в силе сейчас. Вы, знаете ли, какая это сила? А если это — палатийские когорты императора, те, что успели вернуться из Ирана?

— Про это должны узнать до похода.

— Так сначала узнайте, а потом идите уже ко мне за согласием. И еще скажу вам, князья Склавинии: не туда направляете вы свои мысли. С Византией мы раньше соседствовали, будем также соседствовать и дальше. Говорил уже и еще скажу: обры — вот кто супостат ваш первейший. Говорите, есть сила, способная и себя защитить, и тем, что на территории Византии живут, помочь. Так бросьте прежде эту силу на обров, сотрите их с лица земли нашей, а потом уже про все другое думайте и заботьтесь. Они разгромлены, слышали? Это же случай из случаев. Не супостатов — союзников, может, следует искать вам сейчас среди византийцев.