— Разве вам с Богданко было хуже там, в отчей земле?
— Нам — нет, а всем остальным?
Ничего не сказала на это мать Людомила, только посмотрела на свою дочку как-то слишком пристально. Ни тогда, как объявилась на Втикачи, ни сейчас, через две недели в гостях, ни одним словом не упоминает о ранах, которые нанесла дочь, убегая с Богданко. И все же Зоринка видит: болят они у нее и поныне. Поэтому такой ласковой была в разговоре с матерью, такой до предела натянутой чувствовала себя. А уж чем угодить ей, в таком случае Людомиле, пожалуй, и не знала в своем возрасте. Проснется — спрашивает, как спалось, сядет к столу — подает ей одно, подает другое, подает третье и вновь спрашивает, по вкусу ли матери, сыта ли мать. Да и с детьми успела поговорить про бабушку Людомилу раньше, говорит и сейчас, чтобы были вежливы с ней, чтобы знали: это их прародительница, и, что она достойна такого же, как и отец, и мать, а, то и более чем они, почета. Поэтому мать Людомила имела расположение и ласку не только от дочери, но и от внучат, а ласка от внучат, давно признано, камень способна растопить. И все-таки топит. Зорина видела: что ни день, то заметнее склоняется к ним гостья из Тиверии, как и они к ней. А расположение рано или поздно прогонит в дебри лесные мамины воспоминания о былом, как и горести, причиненные былым.
— Надеюсь, — похвасталась как-то Зорина Богданке, — мама приживется у нас. Меня, тебя, может, и не удостоит уже теми райскими щедротами, что удостаивала прежде, а к нашим детям прикипит сердцем и рано или поздно скажет: они самые милые для меня, с ними и буду доживать век.
— Тебе так очень хочется этого на самом деле?
— Да, на самом деле, очень хочется, Богданко.
— Когда мать Людомила собиралась на Втикач, другое обещала брату твоему и его детям.
— Что — другое?
— Говорила, к зиме вернется.
— А если передумала? Разве она не свободна передумать?
— Свободна, почему нет. Да что будет думать брат твой, когда мать не вернется к зиме?
Было темно, и Богданко не мог разглядеть, как восприняла эти его мысли Зорина. Испугалась их или подумала и успокоилась?
— А ты пошлешь нарочитых и скажи устами ихними: мать передумала, остается на Втикачи.
Видимо, слишком уверена была: произойдет именно так. И детей чаще, чем прежде, оставляла на мать, и к матери, когда и присматривалась, то не иначе, как веселым взором. А почему бы и нет? Вон как ожила она сердцем от свидания с кровными на Втикачи. Или не та примета, что может радовать? Мать же не слепая ведь, должна видеть, как радует Зорину это ее присутствие в семье зятя. Видеть и знать: это вершина счастья дочки, то, чего не хватало ей здесь.
Могла ли думать в такой момент, что мать Людомила была недалека от истины, когда предостерегала: «Не хвались, дочка благами. Знай, кто хвалится, тот зовет к своему жилищу губительную Обиду». Однако, и в мыслях не было такого. А произошло: и разбудила, и позвала. Сыновья ее, если быть справедливой, ничего плохого не сделали в те дни: пошли вместе с другими отроками, находившихся в дядькиной науке, в лес, собрали грибов и стали варить их на огне. Лето есть лето, почему не воспользоваться дарами земли, когда они повсеместно. Да и дядька приучает к тому: умейте, отроки, сами себе добывать и приготавливать пищу, иметь все в пути, который ждет вас в походах, без уменья не приготовишь. Поэтому и соблазнились: пошли, собрали грибов, охотно варили, еще охотнее жарили. Одного не взяли на заметку, как и дядька, который был при них: они ведь юные и неопытные. И поплатились за это. Кто-то пренебрег или не разобрался в грибах, среди съедобных бросил в котел и несколько ядовитых, а яд сделал свое: двое из отроков почувствовали себя вскоре плохо. Среди двух был и старший сын князя Богданки Славомир. Его привезли в терем ночью и еле-еле в сознании. Зорина всполошилась, позвала челядь, затем и мать.
— Ой, боженьки! — всплескивала руками и обливалась слезами. — Зачем я хвасталась здоровьем своих детей? Вот мне теперь…
Людомила, молча, отстранила всех (здесь не было старше ее) и коснулась рукой лица внука, стала спрашивать, что болит у него, избавился от того, что ел за ужином.
— Да, — ответили за Славомира те, которые привезли его, — его дважды рвало.
— Это хорошо. И все же, прежде всего, следует вымыть из его желудка яд. Несите сюда воду, а тем временем ищите в доме мед, вино и траву шандру, и заваривайте питье. Есть у тебя, дочка, такая трава?
Зорина лишь развела руками, сожалея, что недальновидная была и не заготовила.
— На что полагаетесь? — не зло попрекнула Людомила. — На молодость? Так и она не всесильна, дочка.
— У меня есть такая трава, — выручила челядница. — Только прошлогодняя.
— Пусть будет и прошлогодняя, неси. Чтобы сейчас могли напоить слабого. Пошлют боги день, добудем и свежую.
Посадила внука, поила водой и просила, чтобы еще пил. Славомир покорялся ей, но до поры до времени. Через некоторое время стал уклоняться, да и противиться воле старой лекарки.
— А теперь вложи, внучек, пальцы в рот и выбрось все, что выпил.
Долго добивалась своего и все-таки добилась.
— Вот и хорошо, — бодрилась и других бодрила. — Неси, мать, заваренное на вине зелье. Напоим им нашего Славомирку и будем ждать милости от щедрых на добрые дела богов.
Сидели над слабым до глубокой ночи, делали все, что могли, а облегчения не было и не было. Единственно, чего дождались, — Славомир успокоился под утро и этим дал повод надеяться на лучшее.
На рассвете, как челядь оставила спальню, а измученная мать вздремнула там же, у слабого, старая взяла с собой нож с котомкой и вышла из терема. Тогда уже, когда приблизилась к лесу и оглянулась, нет ли поблизости кого-нибудь постороннего, молитвенно сложила на груди руки.
— О, земля! — молилась. — Ты, которая имеешь в себе животворное дары богов и щедро награждаешь ими злаки, а через злаки и нас, на тебе живущих, будь милостива ко мне сейчас, как была всегда благостна. Молю, молю тебя госпожа жизни, мать-кормилица наша, не иди против ревностных желаний моих, позволь воспользоваться целебностью трав из тебя прорастающих. Не ради человеческой пагубы, во имя дарованной богами жизни хочу взять у тебя и спасти немощью поборенного отрока. Услышь меня, земля, сжалься и помоги мне в лечебных деяниях моих. Век свой буду благодарна тебе за это, беречь лик твой, щедроты твои и передам эту свою благодарность детям и внукам моим — всем потомкам рода моего, ради которых стою и хлопочу перед тобой.
Подождала минуту, вторую и уже потом продолжала:
— И вас прошу, травы целебные, спасители наши. Прошу и умоляю: не прячьтесь от меня по полянам и лесным чащам от людей укрытые, поспешите к рукам моим. «Та, что велела вам, вырасти, разрешила мне взять вас и оказать помощь немощному.
Опять подождала, похоже, будто прислушивалась к голосу земли, трав, и потом пошла в лес. Сколько выбирала зелье, столько и говорила ему, и уповала на щедрость, и ждала щедрости. И зелье не осталось равнодушным к этим мольбам. Даром, что искала его в чужом лесу, в чужой земле, нашла и шандру, и буквицу, и сельдерей, а главное — быстро очищающее пищевод девясил. Так обрадовалась этой своей находке, что не сумела и сдержать себя. Стала перед ней на колени и воздала хвалу — богам, земле, травам. А потом рвала и видела себя победоносной в состязании со Славомировой немощью и улыбалась, чувствуя за спиной силу.
Принесла эту радость и в терем князя Богданки.
— Как он здесь, мой внучек? — спрашивает Зорину.
— Все еще спит, матушка теплая.
— Слава богам. Пошло на улучшение, значит. А проснется — и вовсе хорошо будет. Спасительное зелье нашла для него дочка.
Или тому, кто ждет — не дождется спасения, много надо, чтобы поверить в него? И засияла лицом Зорина, и в помощь матери встала. Варили, пока Славомир спал, варили одно, варили второе, варили и третье зелье. Мать передавала науку знахарскую, дочь перенимала ее и благодарила богов, что послали к ней старушку в такое тревожное лето. Что было бы со Славомиром, если бы она не объявилась перед этой напастью в ее тереме? Боги светлые, боги ясные, что было бы?
