Почему так получается? У бабки слишком древнее понимание закона и благодати или мысли и чаяния благонравия никогда не были и не будут совместимы с тем, что есть? Что-то очень похоже на это. Он так уверовал, в свое время, в то, что говорила его бабушка, весь отселенский народ намеревался вести по ее стопам — найти не только землю-кормилицу, а и землю-мироносицу, а ведь, как обернулось: все-таки повел своих втикачей на битву и один, и второй, и третий раз. Более того, исчезли вот обры, угомонили кутригуров — и будто не по себе стало. Вокруг свой народ, своя земля, есть даже кровные, а сердцу неуютно, чего-то хочет, куда-то рвется. Все-таки к милому сердцу уюту — на Втикач? Впрочем, похоже, будто другой червь точит сердце: не все сделал в Тиверии, оставшись за отца своего. Вероятно, не следовало уповать на уговоры кутригуров прекратить битву, гнать пришлось бы их до самого Дуная, пока не сделал свободной всю Тиверию.

«А если бы произошло то, что болтали кутригуры: в противном случае будут вынуждены обратиться за помощью к обрам? Это новый раздор и новая сеча! Или низовья, в которые оттеснили их, такая великая потеря для Тиверии? Зато не будем соседями с обрами. И кутригуры остались благодарны за милосердие. Эта благодарность немало будет весить в будущем!».

Скорее приехал бы князь-отец. Доложил бы, что сделал без него в Тиверской земле и знал бы уже, так ли сделал.

Поляне, росичи, уличи успели отправиться домой. Вероятно, пируют после сечи, славят богов, себя. Ибо все-таки вернулись с поля боя, с победой — такой, что про нее годы будут помнить. Нет на Днепре обров, притихли, будучи разгромленны, утигуры и кутригуры. А это сладкая радость, тем более для уличей, полян, да и для них, втикачей. Только Тенгри как был, так и остался спокоен. А под боком коварные и жестокие ромеи, да склонные до татьбы обры. Вдруг распахнулась дверь, и на пороге встал слуга:

— Князь, ромейские гости прибыли в Черн.

— Ну и что? Без меня некому дать разрешение на торг?

— Дать есть кому, но навикулярий хочет говорить с князем.

— Ну, тогда вели, пусть заходит.

Гость не замедлил. Был неказистый из себя — слишком мелкий телом, зато вон, какой шустрый. Рьянно переступил порог, измерил быстрым взглядом Богданко и потом назвался.

— Навикулярий Несторий с приюта Фомы.

— Сын княжеский Богданко. Челядь доложила мне: гость и муж от ромеев хочет видеть князя Тиверии. Его нет сейчас в Черни. Я тут за него. Если у навикулярия неотложное дело, могу выслушать.

Несторий еще раз огляделся и, заметив, что слуг нет при беседе, убрал доверительный вид.

— У меня приятные для княжича и его отца новости. Княжны Злата и Милана велели кланяться государю Тиверской земли и заверить его, что они живы и здоровы.

— Правда? — обрадовался Богданко и не стал скрывать своей радости; подошел к гостю, взял за плечи, счастливо и обнадежено посмотрел ему в глаза. — Где же они? Что с ними? Как случилось, что они оказались в ромеях?

Навикулярий почувствовал себя неловко, и вместе с тем утешился, и это ощущение не замедлило засветиться в его глазах.

— В тот день, как лодья с княжнами отправилась к Дунаю, задул супротивный ветер — норд-вест. Ваши лодочники не справились с парусами, и лодью унесло в открытое море. Слава богу, на них наткнулся дромон, на котором находился епарх скифских Томов Виталиан. Он подобрал потерпевших.

— Так они в Томах?

— Да. Находятся под надежной охраной епарха Виталиана. Он велел передать князю Тиверии, чтобы поспешил прийти и забрать их, пока не узнали обры.

Вот как: пока не дознались обры.

— Навикулярий Несторий только с этим прибыл в Тиверскую землю или имеет намерение производить и торги?

— Торг — также, да и вести от епарха, прежде всего.

— На торги будет разрешение, как и содействие княжеское, и не только сейчас, а и потом. А за добрые вести, за достойные мужа и друга поступки будет благодарность от всей земли. И тебе, навикулярию и епарху Виталиану. Тиверцы умеют ценить дружескую благосклонность, а союзническую добродетель, прежде всего. Одно скажи: как долго будешь у нас? Князь Тиверии вот-вот должен вернуться в стольный город. Было бы желательно, если бы ты встретился непосредственно с ним.

— Мне что, — пожал плечами ромей. — Я не спешу. Своим желанием немедленно поговорить с княжичем хотел сказать, что поспешить следует вам. Обры откровенно нагло ведут себя в Скифии. Узнают, что дочери князя в Томах, — епарху не удержать их под своим крылом.

Навикулярий имел вид видимого благодетеля, а Богданко слушал, и чем дальше, тем больше в мысли утверждался: что-то тут не то и не так. Что обры откровенно наглые, в этом нет сомнения. Сомнение порождает другое: ромеи не такие уж несвободные на своей земле, чтобы бояться обров и не быть уверенными, что могут уберечь от них пленниц. Это же не кто-нибудь опасается — сам епарх.

— Я согласен: поспешить надо. Но как? До моря путь нам пересекли кутригуры, союзники обров. Они не пропустят наши лодьи к Томам, тем более сейчас. Может, навикулярий будет такой ласковый и возьмет на себя это благочестивое дело? Тиверия хорошо заплатила бы ему и за перевоз, и за расположение сердца.

Ромей неуверенно развел руками.

— Если бы от меня это зависело. Сестры княжича в руках епарха Виталиана, а епарх сказал: «Если князь Тиверии даст за дочерей десять тысяч солид, он сам доставит их в Черн».

На этот раз Богданко молчал дольше, чем пристало сыну, сидящему уже на столе отца-князя. Боги светлые и боги ясные! Так вот чем объясняется ромейская добродетель: они хотят вырвать из тиверской казны целых десять тысяч! За обычную девушку-пленницу на работорговом рынке берут двадцать солидов и остаются довольны, а за княжон по пять тысяч загнули.

— А епарху не кажется, что это слишком? И весьма, слишком.

— Как?

— Сколько вы берете за девушку-пленницу на работорговом рынке?

— Достойный! — искренне удивляется Несторий. — Так за девку, а это за княжон.

— Я это помню. И все же десять тысяч! Это же не шутки. Тиверия пережила тяжелую и изнуряющую битву, и она разорена. Или епарху не известно, как пустеет в такие времена княжеская казна?

Навикулярий подозрительно-недоверчиво и вместе с тем, видимо, разочарованно скривил губы. Было такое впечатление, что он не только удивляется торговле княжича, — охладел к нему.

— Княжеский сын забывает, — изрек, наконец-то, что было написано на его лице, — забывает, говорю, что я не торговаться приехал, — передал волю того, кто торгует, и слишком высоко стоит надо мной, чтобы без него можно было что-то переиначить.

Сказано негромко, вроде бы и не велеречиво, а сказано вон как много. Возьмет, обернется сейчас и уйдет. И что тогда будет делать он, Богданко, да и отец его, когда уйдет, а там и пустит лодью по течению Днестровскому? Отправиться в Томы и торговаться в Томах? А как отправиться и как будешь выторговывать, когда Злата и Милана все-таки в ромейских руках?

— Епарх был уверен, что договорится с князем Тиверии, — размышлял вслух ромей, пожалуй, заметив Богданково смятение. — Говорил, когда это произойдет, они и дальше могут быть хорошими соседями и друзьями. Пусть княжич знает: все мы и епарх также весьма опечалены появлением обров в Скифии, мы с ними не друзья сейчас, а дальше и подавно не будем.

— Так, может, гость из ромеев и посланник епарха дождется князя Волота? Дело, думаю, стоит того.

— Некоторое время побуду в Черне, однако не дольше, как продам товар, куплю то, что хотел бы приобрести в Тиверии.

— Вот и хорошо. Князь вот-вот должен быть. А будет князь, думаю, договоримся до чего-нибудь.

Он не был до конца откровенен с навикулярием, про себя думал: успеет или не успеет прибыть за эти дни князь — все равно будет время подумать, посоветоваться со старшими, хотя бы и с княгиней. Она, может, и не знает, что имеется в казне князя, зато знает больше, чем кто-либо, каковы намерения отца, как отнесется он к такому выкупу.