Сашко рассеянно слушал их разговор и думал, что Таня опять не приехала, вообще не приезжала на этой неделе, он не мог сообразить, когда видел ее в последний раз. Ему припомнились их последние разговоры, в ее словах была горькая правда, он не мог ни в чем ее упрекнуть, но в то же время чувствовал, что из их отношений что-то уходит, какая-то тень встает между ними и расстояние, их разделяющее, все увеличивается; вот и сейчас он застрял здесь, в этом лесу, далеко от нее… Неожиданно ему захотелось встать и отправиться в город — а там будь что будет…

— Человек должен по земле ходить, — говорил в это время Крумов. — Воздух не для него, он не должен слишком много летать, на это есть птицы.

«Только бы поскорее прошли эти дни, — думал Сашко, — и наступила бы осень, сентябрь, и чтобы мы с Таней поехали на море…»

Там, в прозрачном воздухе и в зеленой воде, все кажется яснее и чище; они останутся одни, вдвоем, будут бродить по пляжу и узким улочкам, будут заходить в маленькие ресторанчики, где подают свежую рыбу и вино в глиняных стаканах; и в лучах осеннего солнца тень исчезнет, растает, и они останутся вдвоем, как было раньше, и все будет как раньше, просто и ясно.

Он взглянул на светлую луну, о которой продолжали говорить его товарищи и Крумов, и снова вернулся к Таниным словам.

«Она права, — подумал Сашко. — Может быть, права по отношению к себе, может быть — и к нам обоим… Скорее бы наступал сентябрь…»

От деревьев повеяло прохладой, воздух стал резким; они посидели еще немного у костра, от которого остались лишь тлеющие искорки и белый пепел, и пошли спать.

Они очень устали в этот день и поэтому сразу же заснули, заснули крепким сном.

Ночь, ночь спустилась над дачной зоной, над садами и деревьями, кругом тихо, темно, только в комнате Крумова горит свет; Крумов беспокойно ходит, что-то подсчитывает, о чем-то думает, что-то чертит…

Потом свет гаснет и у него, засыпает и Крумов и неспокойно ворочается во сне.

В широких ветвях деревьев царило спокойствие, и если листья начинали шелестеть, то причиной тому были птицы, которые перепархивали с ветки на ветку, а не ветер. В августе в здешних местах редко дул ветер, особенно в начале месяца; жара нависла над лесом и над зеленоватыми скалами, на которых застыли молодые ящерицы, и над зарослями ежевики, и над дачной зоной с ее красными крышами, недостроенными этажами и начатыми фундаментами, и над дачей Крумова с верандой и оранжевым тентом, и над террасой с клубникой, и над уже покрасневшими помидорами, и над персиковыми деревцами.

Дача покачивалась в мареве, покачивалось и пугало во дворе соседней дачи, в пластах горячего воздуха оно распадалось на части, поднималось вверх, снова возвращалось на землю, шляпа с фиалками отделялась и сама по себе плыла в воздухе…

— Давай! — донесся снизу голос Сашко.

Дядя Ламбо и Антон начали потихоньку вращать лебедку, трос наматывался на гладкое бревно, постепенно закрывая его своими витками, лебедка скрипела, и полная земли бадья медленно поднималась вверх.

Они нашли воду.

Неделю назад они нащупали водоносный пласт, бур перестал вращаться, и они его демонтировали; встали на свои места дорога и вековой лес, веранда с оранжевым тентом и облагороженные груши, железная калитка и пугало с фиалками, бульдозер и закрытые коричневые ставни соседней дачи с вырезанными в них сердцами. Крумов носился по участку, улыбающийся, счастливый; он достал из постоянно запертых шкафов бутылку водки, принес и бастурму, они нарезали помидоры… Прибыл и товарищ Гечев, они пили водку, пили за здоровье хозяина, за воду и за урожай, который принесет вода; Ванка спел три песни, грустные, но никто его не слушал, потому что Крумов опять открыл шкафы и с болью в сердце достал еще одну бутылку водки…

— Счастливчик ты, Крумов, — сказал товарищ Гечев. — Везет тебе. Вот и вода у тебя есть, мы тебе ее нашли, а у других мы по месяцу долбим, и ничего…

— Удача, удача, — соглашался Крумов. — Но удачу тоже нужно заслужить.

— Просто ты в сорочке родился, — сказал дядя Ламбо. — Удача — дело такое: или приходит или не приходит. Так что ты, Крумов, не отпирайся, ты счастливчик.

— Счастливчик, счастливчик, — соглашался Крумов. — Ясное дело, счастливчик. Так оно и есть.

— Счастливчик ты, Крумов, — повторял Гечев. — Я их хорошо знаю, счастливчиков, я их сразу вижу.

— Если бы вы мне еще и колодец вырыли, — сказал Крумов, — чтобы покончить раз и навсегда со всем этим — так и так вы здесь. Сколько спросите, столько и заплачу. Трубы я приготовил, хочу поставить насос…

— Ты о колодце не беспокойся, — заверил его товарищ Гечев. — Сделаем тебе и колодец, не миллион же он стоит, а ты пока принеси водку, да не жмотничай, воду ведь нашли, вода — самое главное, это я тебе говорю…

Крумов притворялся, что не слышит, но Ванка и Антон вторили товарищу Гечеву, у Крумова сердце ныло, не хотелось вставать, но что поделаешь; он поднимался с вымученной улыбкой в уголках мясистых губ и направлялся к шкафу…

И они начали копать колодец.

Выбрали место для колодца и принялись рыть землю под облагороженными грушами.

Но почва оползала, сыпучая была земля в этой местности, поэтому зеленый облупленный грузовичок не раз поднимался по крутым, со множеством поворотов дорогам и привозил бетонные кольца — это товарищ Гечев их присылал. Кольца были большие, в метр высотой, и благодаря им дело пошло.

Выкопали первый метр, установили бетонное кольцо, начали копать второй… Кольцо само опускалось, на двадцать, пятьдесят, восемьдесят сантиметров… Когда они вырыли и второй метр, кольцо опустилось вниз, а на его место, сверху, поставили другое… Так им и предстояло работать — будут копать метр за метром, кольца будут опускаться вниз, сверху будут ставить новые, земля уже не будет страшна, как бы она ни оползала, людей защитят прочные бетонные кольца; и они будут спускаться все ниже, копать, накладывать землю в бадью, которую поднимает лебедка, туда, наверх, к свету и воздуху — и так пока они не доберутся до воды.

Лебедка напевно поскрипывала, черное тело бадьи медленно удалялось наверх, к проему, к чистому воздуху; Сашко прислонился к кольцу, растер рукой лицо и крикнул:

— Спустите немного воды! Эй, Антон!..

Бадья добралась доверху, ее вытянули, в колодце стало светлее. Сашко смотрел на пласты земли, испещренные белыми корешками и ржавой скорлупой букашек; земля дышала, обдавая его со всех сторон своим теплым, сухим дыханием.

Наверху высыпали из бадьи землю, поставили в нее бутылку с водой, лебедка опять заскрипела: скрип-скрип; Сашко посторонился, чтобы уступить место бадье, прижался к бетонному кольцу.

Вода была холодная, бутылка вспотела от тепла земли; Сашко поднял ее и долго пил…

Потом он поставил бутылку рядом с собой, взял кирку со специально укороченной ручкой и начал копать…

До обеда оставался час с небольшим, и нужно было копать, опускаясь все ближе к воде…

Наступил полдень. Над вековым лесом светило солнце, оно заливало светом дачную зону, сверкающий воздух простирался до самого горизонта, до волнистой линии гор и неба, докуда хватало глаз.

Сашко щурил отвыкшие от яркого света глаза и слушал Ванку, рассказывающего очередную историю, на этот раз о браконьерах, которые в прошлом году в этих местах стреляли дичь. У них кончился бензин, так как они на машине гнались по какой-то дороге за дичью, и они попросили у него немного, чтобы спуститься в город.

«Не продается, — сказал им Ванка. — Я не бензостанция. Вот если вы мне дадите зайца…»

Они дали ему зайца, и он так приготовил его, так потушил с морковью и вином, такой пар поднимался над зайчатиной, что Ванка до сих пор облизывается, когда рассказывает о нем.

— Нашел когда рассказывать о зайце, — заметил Антон. — Когда мы тут едим рыбные консервы. Неужели ты не можешь хоть немного помолчать?!

— А что? — удивился Ванка. — Рыбные консервы тоже неплохая вещь, я люблю консервы…