Грушина пришла проводить нас, пока мы обувались в прихожей. Она стояла, скрестив руки и облокотившись на стену.

— Зачем? — негромко спросила она. Я выпрямился.

— Потому, что он имел право знать. — повторил я. — Как и вы.

— Лучше бы вы этого не делали. — проговорила Грушина. — Сэйдзи… — она дёрнула плечами. Я кивнул.

— Возможно, вам придётся давать показания в суде. — сказал я.

— Возможно. — ответила она. — Господин инспектор…

— Да?

Грушина обхватила себя руками за плечи.

Она не заменила Вишневецкую, вдруг подумал я. Сатурнианка никогда не станет заменой кому-либо. Она просто пришла Валленкуру на помощь.

— Мы сможем забрать тело? — спросила она, отведя глаза.

— Конечно. — ответил я. — Вы известите родных госпожи Вишневецкой?

Губы Грушиной дёрнулись вверх в слабой улыбке.

— А у нас есть выбор? — спросила она.

Я склонил голову.

— Ещё раз прошу прощения. — сказал я и потянулся рукой в карман кителя. Оттуда я вытащил продолговатый серебристый кристалл флешки и протянул его Грушиной. — Передайте это господину Валленкуру, пожалуйста. Это принадлежит ему.

— Это принадлежит Хироко. — поправила меня Грушина. Я кивнул в знак согласия.

— Всего хорошего, госпожа Грушина. — сказал я и вышел из квартиры.

— Ну что, — по дороге вниз спросила Жюстина. — Сделал всё, что хотел?

Я покачал головой. Стенки кабины лифта вокруг нас менялись, демонстрируя то залитые светом люминёра зеленые луга, то колоссальные каменные столпы в степях Абасси, то чёрную гладь в окружении высоких, отвесных ледяных стен — озеро Гитигами.

— Не всё. — сказал я. — Есть ещё кое-что.

— А что там было-то? — спросила она. — На той флешке?

Лифт остановился, и пейзажи на его стенках погасли, обнажая блестящий полированный металл кабины.

— Ничего особенного. — ответил я и кивнул на выход. — Пойдём?

Мы вышли наружу, на набережную Сэкигавы. В лицо ударил прохладный ветер с реки, шевеля волосами. Фудзисаки оглушительно чихнула.

— Чёрт. — хмуро пробормотала она.

Я усмехнулся и запрокинул голову. Башня нависала над нами, упираясь блестящими стёклами фасада в облачное небо. Тридцать четвертый этаж дома номер тридцать четыре…

Я усмехнулся и шагнул вперед, навсегда оставив Сэйдзи Валленкура позади.

Зебра пешеходного перехода зажглась, и мы перешли на другую сторону, к каменному бордюру набережной. Река тихо гнала свои воды вниз, повинуясь силе тяжести исправно вращавшегося орбиталища. Мы живём здесь свою жизнь и даже не задумываемся о том, что для землян брошенный мячик летел не прямо, а вбок.

Мы всегда думали, что земляне вернутся, подумал я. А теперь, когда они вернулись — даже не готовы в это поверить.

— И куда мы теперь? — спросила Жюстина, взяв меня за руку. Ветер играл её волосами.

— На метро, я полагаю. — ответил я. — Как ты думаешь, отсюда куда ближе: на «Мацугасаки» или на «Ракунан»?

— На трамвай. — фыркнула Жюстина. — Он вообще в двух кварталах отсюда ходит… Так куда мы едем?

— В некрополь. — ответил я.

Жюстина тяжело вздохнула.

— Тогда на метро. — констатировала она. — Зачем тебе в некрополь, Мицуру?

— Ты же знаешь. — только и сказал я.

Она безрадостно кивнула.

До станции «Мацугасаки» было пятнадцать минут пешком — по набережной и вглубь Ракунана, обратно к Гершельштрассе. Красная линия метро большей частью проходит под Гершельштрассе, и уже скоро мы стояли в белом колонном зале станции, ожидая поезда.

Поезд появился из туннеля, разбрасывая по стенам отблески света фар. Мы проехали «Выставочный центр», вышли из поезда под своды верхнего зала «Бульвара Кавагути» и спустились вниз, на платформы зелёной линии. Ещё через пять минут мы уже стояли на эскалаторе на «Улице Воскресенской».

Это была самая окраина Штеллингена. Его жилые дома возвышались вверх перед нами; позади, на эстакаде над парком в долине реки Камагавы, шёл Штеллингенский проспект. Центр города вдалеке тонул в серой дымке: не было видно ни башен Инненштадта, ни Домпрома с корпусами Тидая, ни одинокого обелиска Цитадели.

Нам повезло — 215 омнибус стоял на конечной, светя фарами. Мы устроились у окна; омнибус постоял ещё три минуты, пока заходили другие пассажиры, захлопнул двери и тронулся, гудя мотором.

Штеллингенский проспект вливался в ленту Остерштрассе, бежавшую по окружности орбиталища, и омнибус свернул, объезжая купол Шатцензее, и принялся карабкаться вверх, в сторону Комендантской площади. Крыши и улицы Штеллингена мелькнули за окном ещё несколько раз, исчезая вдали. Омнибус повернул на улицу Тюринга, ощупывая стены домов фарами.

И выехал к некрополю.

Белые стены. Белая арка входа, венчавшая два лестничных пролёта ступеней. Телебашня подпирала горизонт, возвышаясь над окружавшими некрополь деревьями. Здесь меня окликнула Минадзуки, здесь стоял я, здесь — она… а здесь мы пошли с ней к её машине.

Я кивнул сам себе.

— В следующий раз — только на люфтмобиле. — фыркнула Жюстина, оглядываясь на застывший на конечной омнибус. — Замаешься сюда ехать.

— Мы всю дорогу сидя ехали. — напомнил я.

— Хоть что-то хорошее.

Мы поднялись вверх по ступеням. Одна из решётчатых створок ворот была распахнута. Я протянул руку, вызывая соткавшуюся из воздуха инфосистему некрополя, и ввёл запрос. Мгновение спустя перед нами загорелась путевая точка.

— Пойдём. — тихо сказал я и позволил Жюстине взять меня за руку.

Белые роботы-садовники неслышно суетились между рядов белых кенотафов, подстригая траву. Где-то вдали, вниз по склону, виднелись человеческие фигуры; даже отсюда можно было разглядеть белые траурные цвета на их одежде.

Путевая точка вела нас вниз. Мы прошли мимо одиноко высившейся скульптуры, изображавшей богиню смерти и бога жизни, Идзанами и Идзанаги. Они держались за руки. Скульптор изобразила Идзанаги в длинном платье с открытыми плечами, по моде начала века; Идзанами была в кителе с орденами и цветками азалии на погонах. Длинные волосы спадали богине на спину.

Жюстина крепче сжала мою ладонь.

Белая стена некрополя маячила невдалеке. Каменная тропа между рядами внезапно обрывалась; дальше, до самой стены, расстилалась аккуратно выстриженная зелёная трава. Посредине поля белел панцирь робота-садовника, похожего на огромного жука. Путевая точка горела с правой стороны, в конце крайнего ряда.

На кенотафе лейтенанта Кюршнера.

Дождь стёр последнюю новизну с памятника. Белый камень выглядел так, будто простоял тут уже целую вечность. Посредине лицевой стороны кенотафа чернела высеченная в камне надпись: