— Да зачем на метро? — спросил я. — Нам на троллейбусе. Сорок девятый же ходит?

— Каждые десять минут, — пробормотала Жюстина, сверившись с картой. — А чего ты забыл на Выставочном, Мицуру?

— Не на Выставочном. — ответил я. — Но близко.

Мы не поехали на сорок девятом троллейбусе. Вместо этого мы сели в сравнительно более редкий двадцать четвёртый.

Двадцать четвёртый троллейбус шёл по Гершельштрассе — не до Выставочного центра на границе между Ракунаном и Штеллингеном, а дальше, до Монмартрской площади. Салон троллейбуса-гармошки в полдень был полупустым и светлым, словно наполненным воздухом; мы с Жюстиной вошли, расплатились и устроились в хвосте троллейбуса, на задней площадке.

Редкие пассажиры любопытно оглядывались на нас. Двое инспекторов Национальной полиции, причём один из них — мужчина, в чёрных с серебром мундирах — нечастое зрелище даже на общественном транспорте. Особенно, когда мужчина был с рукой на перевязи, а женщина держала его за руку.

А много ли в Титане-Орбитальном инспекторов полиции с рукой на перевязи и волосами цвета сирени?

Моторы троллейбуса тихо гудели где-то над головой. За окном белые со стеклянными фасадами дома Гюйгенса сменились барочными фасадами Меако — лепниной и статуями, изображавшими людей и богов. На площади Гегемонии троллейбус остановился, пропуская разворачивавшихся собратьев, и я, обернувшись, увидел статую Клериссо-Регулировщицы, которую кто-то обильно изгвоздал пятнами краски. Вокруг скульптуры толпились поливомоечные роботы.

Я встретился взглядом со статуей. Каменное лицо Клериссо пристально смотрело вдаль, надменное и безразличное ко всему.

По улицам ходили патрули кидотаев — по двое и по трое, одетые в настоящие доспехи, с настоящими винтовками, пусть и закинутыми на плечо. У Дворца собраний, за статуей Клериссо, стояли два БТРа. Прохожие подходили к ним, о чём-то спрашивали патрульных кидотаев, даже фотографировались с ними. Кто-то забрался на крышу БТР. Похоже, экипаж не возражал. Или просто не подавал виду.

Троллейбус нырнул под эстакаду Адмиральского бульвара, щёлкнул контактами и свернул дальше по Гершельштрассе. Пересёк Большой Меакский мост. Сэкигава шла рябью. За окном блестели небоскрёбы Инненштадта.

Жюстина держала меня за руку. Её пальцы крепко сжимали мою ладонь, словно боясь отпустить.

Я не хотел её отпускать.

Мы сошли на остановке и пошли пешком, свернув на набережную Сэкигавы. Башня N34 так и возвышалась над домами-кораблями вдалеке. Её вершина поблёскивала в редком свете люминёра.

— То есть, — нарушила молчание Жюстина, — мы приехали сюда всего-то нанести визит Валленкуру?

— Ну да. — ответил я. — Он имеет право знать. Разве нет?

— Ему бы сообщили. Или это ты так, из мужской солидарности?

— Иди ты. — отмахнулся я. В моём понимании мужская солидарность была свойственна исключительно женатым мужчинам за пятьдесят, и сводилась в основном к совместным посиделкам и жалобам на детей, начальниц и супружескую жизнь. Такой мужской солидарности я повидал достаточно.

Входная дверь открылась, стоило мне отдать команду: Линза, как всегда, была лучше любого пропуска. Именно поэтому каждое её применение тщательно отслеживалось… но внимание Собственной Безопасности мне сегодня не грозило.

Не иметь забот, пусть и ненадолго, было очень необычно.

Парадное тридцать четвёртого этажа ничуть не изменилось с тех пор, как мы были здесь в последний раз. За высоким окном напротив лифтов всё так же раскинулся пейзаж ракунанских крыш. В небе сверкнул пролетавший люфтмобиль. Квартира с табличкой «ВАЛЛЕНКУР Сэйдзи» тоже никуда не девалась, и я притронулся к сенсору домофона.

К моему удивлению, дверь нам открыла Анжелика Грушина. Слегка влажные чёрные волосы спадали на плечи торопливо запахнутого халата; один локон приклеился к щеке.

— Господин инспектор. — удивленно проговорила она. — Госпожа инспектор.

— Добрый день, госпожа Грушина. — ответил я. — Не ожидал встретить вас.

— Я тоже, — пробормотала Грушина и, осёкшись, отступила от двери, — Прошу вас, господин инспектор.

Она ушла вглубь квартиры, оставив нас в прихожей, и появился Валленкур. По сравнению с последней нашей встречей, сегодня парень выглядел не в пример ухоженнее — старательно расчёсанные небесно-голубые волосы, темно-синяя с бордовым блуза, чёрные брюки: кажется, хозяин квартиры куда-то собирался. Кроме того, от Валленкура пахло духами.

— Господин инспектор. — сказал он и поклонился. — Госпожа инспектор. Здравствуйте.

— Добрый день, господин Валленкур. — сказал я. — Мы вас не отвлекаем?

— Нет… — протянул Валленкур. — Но мы собирались уходить…

— Не беспокойтесь, — ответил я. — Мы ненадолго. Можно пройти?

Валленкур кивнул и снова провёл нас на кухню — в гораздо меньшем, чем в прошлый раз, запустении. Он, суетясь, принялся убирать со стола закрытые блюда. Мы с Жюстиной сели и терпеливо ждали, пока Валленкур, захлопнув холодильник, не опустился на табурет напротив. Из глубины квартиры послышался гул работающего фена, который отсекла захлопнувшаяся дверь.

— Анжи мне очень помогла. — пояснил, словно извинясь, Валленкур. — Она пришла ко мне вечером после вашего визита, господин инспектор. Спасла меня. — его голос стал тихим. — Вы чего-то хотели?

— Да. — ответил я и подался вперед. — Убийца госпожи Вишневецкой мёртв.

Валленкур застыл.

— Мёртв? — повторил он, глядя в сторону. Я кивнул. — Значит… значит…

Его плечи дрожали под блузой.

— Значит, Хироко отмщена, да? — спросил он, всё ещё не глядя на меня.

— Да. — сказал я.

Валленкур не ответил. Он сидел, понурив голову, не издавая ни звука; лишь иногда вздрагивали под блузой его худые плечи.

Дверь кухни приоткрылась, и мы обернулись: вошла Грушина. Увидев Валленкура, она, не говоря ни слова, ушла — и вернулась, держа в руках платок.

— Спасибо… — прошептал Валленкур, вытирая лицо. Грушина присела рядом с ним, положив руку ему на плечо. Она недовольно глянула на нас.

— Господин инспектор, — начал Валленкур, подняв голову, и осекся. Его заплаканные глаза опухли, белое лицо покраснело. Слёзы всё ещё застыли на его щеках. В руках он комкал платок.

— Я не знаю. — тихо проговорил он наконец. — Я должен чувствовать радость, да? За то, что Хироко отмщена, верно? Но я не могу.

— Вы имели право знать. — мягко, но уверенно ответил я.

— Но это не вернет её. — тихо сказал Валленкур. — Я не хотел мести, господин инспектор. Я ничего не хотел, понимаете?

Он прижал к лицу платок. Грушина обняла его за плечи.

— Вам лучше уйти. — тихо сказала она.

Мы с Жюстиной переглянулись. Я поднялся с табурета.

— Прошу прощения. — сказал я и поклонился. Жюстина ограничилась кивком.

Валленкур ничего не ответил.