В отношении крестьянского общества к «своим» и «чужим» отчетливо проявлялись усилия людей сохранить и примирить нормы сельского жизненного уклада с обстоятельствами военного времени, а именно с присутствием «чужих» войск, с грабежами и издевательствами, как «чужих», так и «чужих/своих», а в некоторых случаях и «своих». Однако сохранить традиции неприкосновенными оказалось невозможно. «Нормальность» крестьянского мира рушилась под ударами снаружи и изнутри. Ради физического выживания приходилось приносить постоянные жертвы, в том числе жертвовать прежними моральными и религиозными ценностями, что проявилось также в отношении к холокосту.
Жители восточного Пограничья Беларуси охотно рассказывали о повседневной жизни в условиях оккупации. На белорусско-российском Пограничье еще до войны произошла полная коллективизация. Изредка респонденты припоминали отдельных индивидуальных хозяев (термин «кулак» не употреблялся), которые жили очень тяжело, были обложены громадными налогами, но долгое время сопротивлялись вступлению в колхоз. Почти все наши собеседники охотно вспоминали, как сразу же после прихода немцев происходил раздел крестьянской собственности, в первую очередь земли. Обычно земля делилась в зависимости от количества «душ» в семье (чаще всего 10 десятин на «мужскую душу»). На вопрос о том, кто делил землю, чаще отвечали, что это делали сами крестьяне или же немцы, бургомістр, староста. Жители пос. Ленино вспоминали, что первоначально немцы сохранили колхоз и назначили своего «коменданта». Раздел земли оценивался только положительно, хотя большой радости при этом наши собеседники не высказывали:
— Немцы прышлі, дык яны па дварах раздзялілі ўсю колхозную землю. Немцы самі, ну, во старосту выбралі i дзялілі на душу. Во прымер, у етай хаце 5 душ, на пяцярых дзялі. А хлеб, каторы змалацілі абшчэственны каторы, ўсе прыехалі ўвесь выграблі. Тады ж амбары быпі, усё выграблі. А вы сейця, пашыця, абрабатывайце. Кароў раздзялілі, каней па дварах. На душу насіленіяўсё. А патом прыедуць забяруць, на работу надо якую, лес рэзаць, то разработкі дзелалі яшчэ. Сабіраюць i пагналі на работу i не кармілі нічога [...] А што людзі? Жыць то нада, хто пахаў i сеяў, а хто i не пахаў, у каго i бур'ян быў (жительница д. Маслаки, 1918 г.р., B04M.Mas.AMM/ PK.NP).
Земля и разделенный колхозный инвентарь создавали возможность эффективной хозяйственной деятельности. Как свидетельствуют записанные интервью, бедствовали преимущественно одинокие женщины с детьми, которые получили мало земли. Другим хватало произведенных продуктов, чтобы прокормить себя. Особенно не препятствовало даже то, что часть продуктов могли забрать немцы и полиция, а также партизаны.
Население должно было исполнять повинности в пользу оккупационных властей: копать траншеи, ремонтировать дороги, предоставлять подводы для перевозок, заготавливать лес. Кроме того, были введены налоги, и крестьяне должны быи сдавать молоко, свинину, яйца, зерно, шерсть.
Устная история свидетельствует, что на оккупированной территории в денежном обращении были как немецкие марки, так и советские рубли. В деревнях преобладал натуральный обмен, а денежные единицы использовались при расчетах на базарах. Базары были единственным местом, куда люди отправлялись регулярно. Правда, и там не было безопасно, потому что часто проводились облавы.
После войны организация новых колхозов на восточном Пограничье уже не вызывала такого сопротивления, как в 1920-1930-е гг. Часто на колхоз смотрели с надеждой. Собственные хозяйства были уничтожены во время наступления Красной Армии и упорных боев в Беларуси осенью 1943 г. и летом 1944 г. Тем более что постепенно колхозы стали получать государственную поддержку.
Во время оккупации в некоторых деревнях Городокского района (Ленино, Костюшково, Рекатка и др.) действовали школы. Обычно они размещались в жилых домах. Учебников не хватало, активно использовались довоенные буквари, книги для чтения, задачники, а также «Хрестоматия по белорусской литературе» Максима Горецкого. При преподавании истории существовала определенная «цензура»: вырывали страницы с текстами о советской власти и о Сталине.
Количество учеников было небольшим. Дети обязаны были помогать родителям по хозяйству. Родители большого значения образованию не придавали. На вопрос о языке образования люди отвечали довольно путанно, хотя, вне всяких сомнений, это должен был быть белорусский язык, так как немецкие власти запрещали использование русского языка в преподавании. Кстати, часто респонденты не могли точно припомнить, действовала ли школа до войны или в военные годы.
Значительных культурных событий в жизни белорусской деревни на восточном Пограничье во время оккупации не зафиксировано. Иногда в школах проводились литературные вечера. Молодежь организовывала танцы. Припоминали случаи, когда на танцы приходили немцы и полиция (д. Маслаки) или же партизаны (д. Абраимовка). При этом и одни и другие чаще пели «Катюшу» или «Стеньку Разина».
Во многих деревнях Могилевщины (Ленино, Сава, Баево, Кищицы), где сохранились церкви, появились «батюшки» и проводилось богослужение. Но большого места в жизни людей возрождение религиозных обрядов не занимало. Возможно, сказывались результаты насильственной атеизации. Среди наших респондентов очень мало было тех, кто посещал церковь. Люди либо не имели такой потребности, либо боялись покидать деревню. Характерно также, что люди почти ничего не могли рассказать о судьбе «батюшек» и «матушек» после прихода Красной Армии. Часто респонденты путались с определением времени, когда действовали церкви, некоторые называли 1930-е гг., хоть известно, что религиозная жизнь в довоенной БССР была совершенно уничтожена «доблестными» советскими чекистами.
Тем не менее православная церковь играла определенную роль в налаживании нормальной жини в условиях оккупации. Кроме того, исполнение определенных христианских ритуалов свидетельствовало, что человек не является ни коммунистом, ни евреем. В домах вновь начали вешать иконы, дети учили «Отче наш», чтобы в случае необходимости продемонстрировать знание молитвы.
Некоторые собеседники отмечали факты появления немцев на богослужении (здымалі шапкі, стаялі i слухалі). Церкви также были местами встреч, что использовалось партизанами. Зафиксирован только один случай расправы партизан з духовным лицом. В д. Маслаки после отступления немцев партизаны убили дьяка и его жену как «предателей».
Значительно больше эмоций вызывали вопросы, связанные с религиозной жизнью, у жителей западного (белорусско-польского) Пограничья. Было заметно, что католицизм многих респондентов выходил за конфессиональные рамки и являлся частью национальной идентификации. Кстати, зачастую это была откровенная декларация своей «польскости» для чужих. Обсуждение судьбы костела, духовенства и верующих позволило выявить активную жизненную позицию крестьян западного Пограничья.
Активная религиозная жизнь католических парафий Сопоцкинского региона не прекращалась до прихода «вторых Советов». Во время войны действовали костелы в Сопоцкине, Адамовичах, Селивановцах, Голынке. Ксендзы имели высокий авторитет, что, кстати, подтверждается и тем, что люди запомнили их имена. Почти все ксендзы, пережившие войну, были арестованы в 1944-1945 гг. Одновременно коммунисты начали закрывать костелы, наример в д. Заречье. Однако верующие оказали сопротивление. В д. Селивановцы, где несколько лет не было ксендза, люди не позволили ликвидировать костел и перешли на своего рода религиозное самообслуживание. Староста парафии имел ключи от костела, и люди посещали костел и молились самостоятельно. В 1947 г. Эдвард Русин из д. Шинковцы откопал костельные колокола, повесил их в колокольне и сам начал звонить. По его словам, люди приходили в костел, молились и плакали. В этом же году Э. Русин был арестован и осужден как агітатар, які ўмацаваў касцёл. Вместе с ним судили двух ксендзов. Люди сочувствовали обвиняемым, единодушно осуждали политику насильственной атеизации и приводили многочисленные примеры нарушения введенных властями ограничений религиозной жизни:
