Пограничье также является пространством активного взаимодействия культур, государственных и церковных институтов. Недостатком большинства современных исследований можно, по нашему мнению, считать то, что факторы и условия, которые содействовали либо препятствовали развитию национальных движений, рассматриваются практически изолированно, в чистом, если можно так сказать, виде. Между тем для анализа ситуации Пограничья очень продуктивным, на наш взгляд, является идея Ф. Барта: что этническая самоидентификация возникает в процессе интеракции между различными акторами и, более того, является необходимым условием такой интеракции [37]. На самом деле, индивид осознает собственную этничность тогда, когда сталкивается с иными образцами культуры, с иными моделями поведения. Именно пространство Пограничья представляет пространство, в максимальной степени насыщенное подобными интеракциями. Временами это создает для индивида сложную, иногда просто мучительную проблему выбора собственной этничности, и такой выбор представляет собой интереснейшую проблему для микроисследований. А на макроуровне Пограничье выступает пространством столкновений и борьбы коллективных акторов — имперских структур, мощных церковных институтов, консолидированных и активных национальных движений. Борьба этих сил в большой степени является также борьбой идей, конкуренцией между различными национальными проектами, выработкой определенных дискурсивных стратегий. Поэтому важнейшей задачей исследования видится анализ текстов, которые сыграли существенную роль, а также и тех, которые оставались незамеченными и невостребованными в этой борьбе. Белорусское национальное движение вынуждено было противостоять национально-культурной ассимиляции со стороны России и Польши, должно было выдержать конкуренцию с российским имперским проектом «обрусения Северо-Западного края» и польским «кресовым» проектом. Имперский проект, как нам представляется, нельзя отождествлять с «западноруссизмом». Западнорусская иделогия имела несколько ответвлений и некоторые из них, несомненно, содействовали белорусскому «возрождению». Кроме того, существовали «литвинский» и «краёвый» проекты, которые имели прежде всего гражданско — политический и цивилизационный, а не этнокультурный характер. Краёвый проект, как утверждает белорусский историк Алесь Смоленчук, пользовался достаточно широкой поддержкой в польском обществе Беларуси и Литвы [38].

Все эти национальные проекты и движения находились в ситуации постоянного взаимодействия и взаимовлияния. Каждый из них имел, или хотя бы искал, собственную социальную базу в виде определенных социальных групп белорусского общества (в данном случае мы имеем в виду общество Беларуси как совокупность всех социальных, конфессиональных и этнических групп и слоев). Культурный и политический капитал этих групп обеспечивал успех соответствующих проектов или обрекал их на неудачу. Поэтому анализ идей и текстов должен быть дополнен анализом социокультурных процессов в белорусском обществе того периода, что, по нашему мнению, может послужить выработке ответа на ключевой для нас вопрос: почему, несмотря на все неблагоприятные факторы и условия, белорусский национальный проект сумел-таки реализоваться и белорусское «возрождение» хотя и в ограниченном виде, но все же состоялось?

В конце XVIII — первой половине XIX в. современники вкладывали в слова «Беларусь» и «белорусы» иное значение, нежели в наше время. Поэтому перенос в ту эпоху сегодняшних значений данных терминов, как иногда поступают историки в своих работах, является методологической ошибкой. Анализ источников позволяет с достаточной уверенностью утверждать, что до 1860-х гг. в сознании абсолютного большинства образованных современников термин «Беларусь» ассоциировался в первую очередь с историческим регионом на востоке былой Речи Посполитой. Границы этого региона не являлись четко очерченными, хотя в первой половине XIX в. с Беларусью или Белой Русью отождествлялась территория Витебской и Могилевской губерний. В то же время белорусами называли жителей этого региона независимо от их этнического, сословного или религиозного происхождения.

Например, повстанец 1831 Г.Александр Рыпинский в своей книге «Беларусь. Несколько слов о поэзии простого народа той нашей польской провинции, о его музыке, песнях, танцах» (1840) [39], изданной в эмиграции, в Париже, границы Беларуси очертил достаточно приблизительно: «налево Припять и Пинские болота, а к северу до Пскова, Опочки и Луги» [40]. При этом он отметил, что Беларусь «составляет неотьемлемую часть дорогого Отечества нашего» [41]. Под термином «Отечество» тогда Рыпинский понимал Польшу — Речь Посполитую. Самих же белорусов автор книги охарактеризовал следующим образом: «Живет там простой народ славянского рода, издавна с родом Ляхов породненный, учтивый, но убогий и мало даже собственному Отечеству-Польше известный, хотя более всего ее полюбил» [42]. Таким образом, идеологическим отечеством для А. Рыпинского, несомненно, была Польша — Речь Посполитая, которая распостерлась, по его представлениям, от Балтики до Черного моря и от Сулы до ворот Смоленска. Объединение Беларуси с Польшей автор интерпретировал таким образом: «... Когда же выбрал он (белорусский народ. — С. Г.) себе в конце Польшу за мать, бросился вместе с Литвой в ее попечительные объятия и прильнул к ней со всей сыновьей любовью» [43].

Немного позже уже русскоязычный автор белорусского происхождения Павел Шпилевский, рассматривая проблему происхождения белорусского языка, пришел к выводу, что он являлся первоначалом всех остальных славянских языков, которые разрослись из него, а потом затмили своими ветвями [44]. Шпилевский называл белорусов потомками кривичей и дреговичей, родными братьями великорусов. Территорию Беларуси он описывает так: «...Минская губерния составляет часть белорусского края, семью которого составляют жители Могилевской и Витебской губерний. Пределы нынешней Белоруссии в древности известны были под разными названиями оселищ славяно-русских племен. Этими племенами, населявшими нынешнюю Белоруссию, и, следовательно, нынешнюю Минскую губернию... были дреговичи, полочане и самое многочисленное и главное племя славянское — кривичи, рассеянные по Днепру, Западной Двине и Припяти» [45]. В книге «Путешествие по Полесью и Белорусскому краю» Шпилевский повторяет свою идею о первенстве белорусского языка среди иных славянских языков: «...дошедший до нас кривичский, или белорусский,язык дает нам возможность сравнить настоящий великорусский язык с древним славянским (...)

Устраненный благовременно от влияния монголизма и доселе не испытавший воздействия великорусского наречия, он сохранил свой старинный вид и характер и более остановился в своем развитии, чем претерпел, как думают некоторые, от польского и литовского наречий. Он был официальным языком литовского двора и правительства еще во времена язычества. Литовский Статут, памятник чрезвычайно важный для истории нашего законодательства и для древней русской филологии, писан на этом самом языке, который еще в исходе XVII в. употреблялся в документах, признаваемых в виленском магистрате и вообще во всех актах Западной и Южной России. На белорусском языке писаны и Литовская Метрика и Акты киевского суда, которые заключают в себе бесценные сокровища для нашей истории... На этом белорусском языке любили говорить, еще в конце прошлого века, минские, могилевские и витебские помещики; на нем до сих пор говорят более трех миллионов людей; даже бывшие в Минской, Могилевской и Витебской губерниях униаты говорили и писали метрические книги по-белорусски, или по-кривичски» [46].