Слышно было только, как тикают часики Тани Петрушкиной.

— Мы его поймаем, — твёрдо сказал Юра Красицкий и поправил очки.

Запел решительно ветер, радостно хлопнула форточка, бодро проехал трамвай. Важное решение было принято. Теперь нужно было составить план, ведь времени до первого сентября осталось совсем мало. Правда, в этом году повезло: первое выпало на воскресенье.

Но, сказала рассудительная Таня, хорошо бы несколько дней оставить на подготовку к школе, так что в качестве крайнего срока поимки шпиона наметили всё-таки двадцать девятое.

Решили организационные вопросы. Приняли постановление о названии «ОП» («Операция „Процент“», или «Один Процент», или «Он Попался!» — насчёт расшифровки сокращения мнения разошлись), а себя решили отныне тайно звать оповцами. Начальником оповцев единогласно выбрали Стасика Левченко, а остальных назначили заместителями. В секретари Стасик предложил Таню Петрушкину: у неё почерк самый лучший. Времени на это ушло много, все сушки съели.

Договорились встретиться в Штабе вечером: Юре нужно было ещё забежать в молочную кухню за едой для близнецов, Наташа должна была полить цветы и вытереть пыль, а Стасик и Таня собрались пройтись по району поглядеть, нету ли чего подозрительного.

Впрочем, подозрительное обнаружилось сразу. Стасик так ошеломил всех своим рассказом, что будущие оповцы забыли втащить на крышу лестницу. Теперь выяснилось, что лестница непонятным образом умудрилась упасть вниз и лежит между трансформаторной будкой и тополем. Таня уже наморщила нос, Наташа стала себе представлять, как они будут жить вчетвером на крыше, мальчики заспорили, можно ли повиснуть на руках и допрыгнуть до земли, чтобы совсем ничего себе не сломать. Хорошо, что мимо шёл какой-то жилец из пятнадцатого дома. Наташа вспомнила: тот самый дяденька, который вчера вечером гимнастику делал.

— Сергей Сергеевич! — позвал Юра Красицкий, стараясь, чтоб его голос звучал как можно беззаботней.

Жилец остановился, завертел головой. Поглядел в сторону Штаба, кивнул и, не дожидаясь дальнейших объяснений, направился к тополю. Приладил лестницу к стенке, помог девочкам слезть, отряхнул руки, улыбнулся и сказал:

— Люди должны помогать друг другу.

После этого жилец Сергей Сергеевич повернулся и зашагал в другую сторону по каким-то своим делам.

Шпион задумчиво брёл по мосту имени Раевского. Иногда останавливался, глядел в желтоватую воду Брюквы.

По Брюкве плыли обрывки газет, корабли, рыбы. Шпион любил рыбу, но не умел её ловить.

В чём ему нельзя было отказать — это в безошибочных реакциях и в профессиональном нюхе. Что-то подсказывало ему: на левый берег Брюквы сегодня лучше больше не ходить. За долгие годы он привык всецело полагаться на свою интуицию, поэтому и сейчас остановился посредине моста, проводил мнимо заинтересованным взглядом девушку в зелёном платье, спешащую по другой стороне куда-то, и повернул назад.

Условный знак можно оставить и позже, подумал он.

Жизнь достаточно длинна, чтобы успеть, и достаточно коротка, чтобы не торопиться, — так говорил Хозяин.

Вечером секретарь Таня Петрушкина принесла в Штаб общую тетрадку в голубой обложке из 48-ми листов в крупную клетку, приобретённую ею и Стасиком в ходе совместной проверки района. В универмаге «Левобережный» купили, на школьной ярмарке.

На первой странице после долгого обсуждения изобразили карандашами эмблему: внизу две скрещенных подзорных трубы (как у Наташи Семёновой), над ними в центре — знак процента, по бокам красивые буквы с завитками: «О» и «П», а сверху — пятиконечная звезда.

Покуда трудились над эмблемой, покуда Стасик и Таня отчитывались о результатах проверки района (подозрительных людей обнаружено не было, кроме одного волосатого человека с колокольчиками, пришитыми снизу к расклешённым штанам, но и тот сел на трамвай и уехал по направлению к рынку), начало темнеть, с Брюквы потянуло илистой прохладой, запахло полынью. Запели кузнечики. Из Штаба стало видно, как по одному зажигаются жёлтым окна в пятнадцатом доме (тринадцатый заслонял ствол тополя). За одним из этих окон, может быть, — шпион. А может, его окно выходит на другую сторону, где семнадцатый дом.

В сумерках стало тревожно и как-то грустно. Поэтому довольно быстро и единогласно оповцы выработали План поимки шпиона из пятнадцатого дома. План, записанный разборчивым некрупным почерком секретаря Тани Петрушкиной, сохранился в голубой тетрадке, лежащей сейчас передо мной на столе между компакт-диском с песнями группы «Кстати, Да» и большой белой чашкой с чёрным профилем Гоголя.

Вот он:

Расходились тихо, лестница тревожно покачивалась под ногами, как на корабле, причаливающем к неизвестной и опасной бухте, которой не было ни на какой карте, да вдруг, откуда ни возьмись, взяла да и возникла.

Между прочим, прораб Петренко был прав. Растения действительно чувствуют. Можно даже сказать, что они думают, но вот перевести их мысли на наш язык — дело довольно сложное.

На медленный ветер похожи были мысли тополя в тот вечер, так что если изображать их на бумаге, то получатся одни точки, тире да скобочки. Лучше было бы их нарисовать зелёными акварельными разводами — да жаль, я не умею рисовать. Но если описать, как именно думал тополь, невозможно, то зато можно описать, о чём он думал, или, точнее, что и кого он думал.

Тополь думал будущую зиму. Тополь думал трансформаторную будку. Тополь думал рябину на противоположном краю двора. Тополь думал Таню, Юру, Стасика, Наташу. Тополь думал пустырь, который был здесь до того, как выросли дома. Тополь думал людей на пустыре, стрелявших тут друг в друга много лет назад. Тополь думал того человека, который умер тогда у него под ногами. Маленькую тяжёлую злую пулю, засевшую у него под корой, думал тополь. И опять — будущую зиму, будку, рябину, Юру, Наташу, Таню, Стасика.

Пока тянется ночь, мысли деревьев бегут по кругу, как вода в учебнике природоведения.

Наташа Семёнова разговаривала с цветами.

Дедушка Семёнов сидел в большой комнате в кресле напротив включённого телевизора, показывавшего сталевара Степаненкова, и читал «Литературную газету», родители Наташи на кухне о чём-то говорили с гостем Маркушей, лысым и бородатым молодым человеком, которого Наташа недолюбливала за его высокомерие. Этот Маркуша взял себе манеру называть Наташу «мадемуазель», очевидно, желая пошутить. Но Наташа таких шуток не любила, и когда Маркуша приходил в гости, старалась с ним не сталкиваться.

Вот и теперь она не захотела выпить с гостем чаю с тортом, а ушла поливать цветы из синей пластмассовой лейки.

Наташа сама придумала разводить цветы; сперва родители этому увлечению дочери удивлялись, потом пытались сопротивляться, а после — смирились с ним. Теперь все подоконники в доме Семёновых были уставлены горшками с лиловой и красной геранью, со свисающими, как ёлочные игрушки, фуксиями, с бегониями, ловко притворяющимися розами, с кактусами, среди которых был один ядовитый (по словам обменявшего его Наташе на карманный фонарик тайно влюблённого в неё третьеклассника Матвеева), с обезьяньим деревом и даже с какими-то совсем неблагородными травками вроде одуванчиков да подорожников.