Что касается Тани Петрушкиной, то ей Стасик нравился просто так.

Стасик опоздал в этот день в Штаб по уважительной причине: он жил на правом берегу, хотя и учился в школе на левом. Родители Стасика, проживавшие раньше тут же, на Брынском проспекте, отдали его в школу, но вскоре сами отбыли в долгосрочную командировку в Индию — строить там завод по производству полезных медицинских таблеток, — а свою квартиру в доме № 15 по Брынскому проспекту сдали на время командировки какому-то человеку.

Поэтому Стасику пришлось переселиться на другой берег к бабушке Тамаре Львовне. Каждое утро медлительный Стасик на трамвае, вздыхая, пересекал по мосту имени Раевского речку Брюкву — и каждое утро неизменно опаздывал на первый урок на пятнадцать минут.

Учителя уже перестали обращать на это внимание, так что однажды, когда Стасик по ошибке был разбужен бабушкой на час раньше и в результате опоздал всего на шесть минут, математичка Вера Фёдоровна всплеснула белыми кружевными рукавами и сказала: «Явление Христа народу!»

Усевшись на ящике, Стасик повертел туда и сюда рыжей головой и сказал:

— Значит, так. Шпионы.

Бабушка Стасика Тамара Львовна в прошлом была актрисой различных театров оперетты. Все стены её однокомнатной квартиры на Пушкинской улице были увешаны плакатиками, афишками, программками и прочими воспоминаниями молодости.

Тут имелась, например, поздравительная телеграмма от певца Вертинского, посланная им в 1952 году из Ялты. Эта телеграмма висела отдельно и в рамочке, чтобы не достал эрдельтерьер Макс, который иногда обкусывал реликвии. В телеграмме говорилось: «ТАМАРА ЗПТ ЦАРИЦА ЗПТ ПОЗДРАВЛЯЮ ВЕЧНЫМ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТИЕМ ВСКЛ = ВЕРТИНСКИЙ».

Внизу завистливые телеграфистки приписали сердито и как бы сомневаясь: «Так дано».

В комнате у Тамары Львовны душно пахло старинными духами, которые хранились в специальном гранёном сосуде с жёлтенькой кисточкой и резиновым оранжевым пульверизатором. На комоде стоял, тоже в рамочке, портрет дедушки — полковника Левченко. Дедушки Стасик не знал: он давно умер, как говорила бабушка, «от ран». На фотографии рыжий (хотя и чёрно-белый, но всё-таки рыжеватый от времени) дедушка был изображён в военном кителе и с удивлённым выражением лица. Стасику всегда казалось, что дедушка недоумевает по его, Стасика, поводу: кто, мол, это ещё такой рыжий? Откуда взялся?

Стасик, когда никто не видел, как мог, успокаивал дедушку, товарищески подмигивая портрету: мол, мы свои, рыжий товарищ дедушка, Левченки.

Ещё полторы комнаты в той же коммунальной квартире занимал Пётр Макарович Приставалов, совершенно лысый пенсионер областного значения. Этот Пётр Макарович был почти стопроцентно глухой, но очень активный старик — настолько активный, что однажды, примерно год назад, когда Стасик жил уже на правом берегу, явился этот Приставалов к бабушке Тамаре Львовне с букетом роз и посватался к ней. Руки её попросил, а также сердца.

И хотя бабушка мягко, но уверенно отвергла это предложение, Пётр Макарович, похоже, не терял надежды и продолжал числить себя в соискателях бабушкиных сердца и руки. Он выходил на кухню в расстёгнутом на груди кителе покурить и заводил с бабушкой разговоры на разные темы, умело сводя их к одной главной, которая его преимущественно занимала.

Если бабушка говорила: «Как намело нынче! Трамваи еле ползают!», Пётр Макарович тут же невпопад подхватывал: «Одинокому человеку, так сказать, и папироса — жена!»

А если бабушка, напротив, замечала: «Как вы много курите, Пётр Макарович!», находчивый, но глухой сосед, глянув в окно, отвечал некстати: «Это ничего. Не в ЗАГС едут, могут и опоздать».

И, довольный своим остроумием, подмигивал Стасику, а если того не было поблизости, то и эрдельтерьеру, вечно крутившемуся вокруг хозяйки. Каждый раз после таких разговоров Стасику казалось, что рыжеватый дедушка на фотографии хмурится, как бы опасаясь за твёрдость бабушки.

По субботам Пётр Макарович вечером приходил к Тамаре Львовне в гости совершенно официально, в костюме, с коробкой конфет «Лимонные дольки» или даже с небольшим тортом. Беседовали, слушали старые пластинки (Пётр Макарович старался в такт не слышной ему музыке топать ногой, изображая удовольствие), пили индийский чай со слонами. Тамара Львовна делилась воспоминаниями о работе в театрах, а Пётр Макарович, напротив, любил поговорить о международной политике.

В субботу 24 августа 1974 года, накануне того самого утра, с которого мы начали свою историю, Пётр Макарович пришёл взволнованный.

Сдвинув брови, он пересказывал, по его словам, государственные и секретные вещи, о которых говорил накануне лектор из органов на закрытом партийном собрании пенсионеров в ЖЭКе. Рассказывая об этом, Приставалов даже чуть понизил голос и покосился на Стасика, сомневаясь, что такие важные разговоры можно вести при малолетнем ребёнке. Но Стасик сделал невинное лицо и продолжал листать альбом художника Васнецова, как бы совершенно увлечённый картинами прославленного мастера. Хотя уши, конечно, навострил.

По словам лектора из органов, в последнее время враждебные разведки буквально распоясались и наводнили шпионами и диверсантами наши города. В Киеве поймали интуриста, который раздавал детям под видом книжек с картинками какой-то непонятный упор на графию. Другой интурист в Суздале фотографировал очереди за продуктами. (Стасик удивился: нашёл что фотографировать, дурак.) Но хуже всего были не туристы, а скрытые агенты вражеских разведок. Пётр Макарович многозначительно отхлебнул чаю из стакана и спросил:

— Как вы думаете, Тамара Львовна, сколько их? По оценкам компетентных органов? А?

— Что вы такое спрашиваете, Пётр Макарович? — вздохнула легкомысленная бабушка. — Положить вам твóрог?

— Ха-ха-ха, — строго сказал глухой пенсионер, — «человек сорок», думаете, да?! А не хотите — один процент от населения страны? Не хотите? По оценкам компетентных органов. Один процент агентов. На пятьдесят седьмом, практически, году советской власти. И это — то, что открыто говорится на закрытом собрании. А как на самом деле?

И пенсионер сурово погрозил пальцем эрдельтерьеру Максу.

— Но ведь это мало — процент, — сказала Тамара Львовна. — Вон Наташин Игнатий Модестович платил ей алименты — целых 25 процентов. И то копейки были сущие.

Проценты Стасик знал, их как раз недавно проходили по математике. Чтобы получить один процент, надо разделить на сто.

— Э, Тамара Львовна, — расслышал, наконец, Пётр Макарович любимую тему, — молодёжь с браком спешит, спешит, а потом разводы, алименты… В зрелом возрасте любовь, так сказать, не ржавеет практически… Вот у меня был друг, Саня, по фамилии — Лифшиц, так сказать…

Но дослушивать про Саню Лифшица Стасик не стал. Он вышел на кухню, налил себе в зелёную кружку воды из крана и выпил залпом всю. «Процент, процент, — вертелось у него в голове, — один процент шпионов». За окном проехал трамвай. Стасик пристально поглядел ему вслед — в трамвае два вагона сцепкой. В каждом вагоне — человек по двадцать пять. Значит, на два трамвая — один шпион. Вагоновожатых и кондукторов можно не считать. Или считать? Кондуктор-шпион может подслушать важные разговоры. Вагоновожатый-шпион может нарочно застрять, чтобы люди не успели на работу. А может вообще повернуть трамвай не туда. Или нет, этого не может. Но всё равно. Процент.

— Процент, — сказал Стасик Левченко. — На пятнадцатый дом — один шпион. Может, даже двое. Но точно — один. Сто восемь квартир.

Подумал, вздохнул и прибавил:

— И на тринадцатый — один. Или двое.

В Штабе наступила тишина — такая тишина, которая всегда наступает перед принятием важного решения. Не звенели по Брынскому проспекту трамваи, не ставила третьегодница Лёля песню «Леди Мадонна», не шумел в тополиной голове ветер, не жужжали осы, не мяукал котёнок, запертый в квартире на противоположной стороне проспекта.