Уважаемые жители квартиры № 56 дома № 16 по улице, носящей имя выдающегося русского поэта-романтика Василия Жуковского!

Пожалуйста, дочитайте это письмо до конца. Даже если оно адресовано не вам, вы, возможно, узнаете ту девушку, к которой я обращаюсь, и сможете мне помочь. А если не сможете, то хотя бы посочувствуете.

Спасибо большое за то время, что вы потратите на чтение моего письма, которое начинается прямо здесь и вот так.

Прекрасная и любимая Елена!

Я — полный идиот. То есть это, конечно, и раньше было известно всему прогрессивному человечеству, но теперь совершенно очевидно. Конечно, ты уже догадалась, что пишет тебе Слава Копылов, тот самый бородатый и близорукий математик и любитель современной поэзии, который этой зимой познакомился с тобой в Москве на Цветном бульваре, потом провожал тебя на метро, потом звонил по тридцать три раза на дню к тем барбосам-родственникам, у которых ты остановилась (они, может быть, на самом деле очень милые люди, но за что им такая благодать: видеть тебя каждый день?), потом встречался с тобой ещё трижды (один раз — на выставке в Пушкинском музее, один раз — в кафе на улице Горького, и ещё один, самый важный раз — когда полдня провожал тебя на брюквинский поезд). Ты, возможно, помнишь и то, что я говорил тебе на прощание, когда этот подлый поезд уже разводил пары и топал своими круглыми ногами, готовясь унести тебя, Елена, прочь. Если ты это помнишь (а ведь ты, конечно, помнишь, правда?), то за это время, наверное, ты не раз уже подумала, что Слава Копылов — трепло, мерзавец и пошлый провинциальный донжуан с дурацкой бородкой. Если так, то ты ошибалась (перечитай первое предложение этого абзаца).

Да, Слава — идиот, но не пошляк. Слава Копылов, если хочешь знать, простившись с тобой на вокзале, побежал прямёхонько в дом Заблоцких. Там, в тёплой дружественной обстановке, он надеялся найти хотя бы на время забвение своей временной, как он полагал (и продолжает полагать), утраты. И немножко выпил, конечно. Вообще-то обычно этот Слава, да будет тебе известно, почти не пьёт спиртного — тем сильнее был эффект, произведённый демократическим кубинским ромом «Гавана Клуб» на его непривычный к градусу организм.

И вот по дороге назад я (перейду опять к прямому рассказу) утратил свой портфель в метро. Кто-нибудь скажет: подумаешь, сумка! Что в ней было такого? Паспорт? Нет, паспорт лежал у меня во внутреннем кармане пиджака. Кошелёк с обратным билетом? Обратный билет я оставил в гостинице, а в кошельке было, конечно, пять рублей и какое-то количество копеек, но не в них (и даже не в книге, которая также находилась в портфеле, — ты сама помнишь, что за книга это была, мы с тобой о ней говорили) было дело.

Записная книжка с твоим брюквинским адресом! Как только я, очнувшись на станции «Аэропорт» от короткого освежающего сна, не обнаружил рядом с собой верного серого портфеля, жизнь моя превратилась в ад. Елена, посуди сама: у меня не было теперь ни твоего адреса, ни телефона, ни даже твоей фамилии, которую ты на перроне вписала в эту несчастную записную книжку и которую я, идиот (смотри первую фразу предпредыдущего абзаца), даже не прочитал! Ни фамилии, ни номера, ни адреса, ничего! Даже телефона твоих прекрасных московских родственников (беру барбосов обратно!) не осталось. Я не мог теперь, как обещал, написать тебе, сговориться о новой встрече, приехать в Брюквин и ещё раз сказать то, что уже сказал на вокзале! Я был подобен, как говорил мой учитель Марк Борисович Ф., слепой безногой блохе на внутренней поверхности тора.

Единственное что у меня было, — воспоминание о твоём адресе. Хорошо, что ты продиктовала его мне отдельно, уже записав телефон в мою книжку. Хорошо ещё и то, что я математик, и профессиональная память подсказала мне: ты живёшь на улице имени какого-то писателя, в доме, номер которого представляет собой степень двойки, в квартире с двузначным номером и разностью между цифрами, равной единице. Дело было за малым. Как ты знаешь, в Брюквине постоянно проживает мой университетский приятель Минька Макаркин, но Миньке (человеку легкомысленному, как все геологи) я этого дела поручить не мог. Оставалось дождаться отпуска, сговориться с Минькой о крове, самому отправиться в Брюквин и обойти все квартиры по списку.

Признаюсь, Елена, сперва, ознакомившись со справочником «Улицы Брюквина», я впал в полное уныние. Мог ли я подумать, что в Брюквине так любят литературу?! «Краткая литературная энциклопедия», которую я положил рядом со справочником в библиотеке, составляя список в своём блокноте и заглядывая то в справочник, то в эту энциклопедию, утверждала: почти сто улиц, проспектов, бульваров, тупиков, проездов и переулков в вашем городе названы литературными именами. Затем, произведя необходимые подсчёты, я немного успокоился. К тому же, подумал я, если всё время ходить по городу, то можно встретить Елену просто так, совершенно случайно, тут же узнать её в толпе, несмотря на проклятую близорукость, подбежать, задыхаясь, и повторить ещё раз то, что я уже сказал на вокзале и столько раз повторял в уме…

Пока не получилось, но у меня осталось ещё немного дней от отпуска. Если ты читаешь это письмо, то немедленно садись на трамвай и приезжай на Брынский проспект.

Там, в пятнадцатом доме, во втором подъезде, на девятом этаже будет открыта дверь Минькиной квартиры номер сто семь. (Если ты приедешь вечером, то застанешь меня там. Если днём — то я скоро вернусь после очередной прогулки по вашему прекрасному городу.)

А если в этот раз у меня так и не получится тебя найти, я возьму отгулы за прошлый год и приеду в октябре (после сдачи отчёта) ещё на неделю.