— Что, все продолжаешь исповедовать заповеди пулеметчика? — засмеявшись, спросил атаман.

Таскин давно уже исповедовал эти заповеди. Первая, и главная, заповедь в профессии пулеметчика — если запахло жареным, вовремя смыться. И чтобы пути отхода были открыты.

Каменный пятак имел два выхода: один прямой, похожий на специально прорубленную сквозь камни штольню, голый, без единого растеньица, здесь можно было передвигаться верхом, второй — небольшой, густо поросший облетевшим орешником, тесный, пролезть в эту щель мог только человек.

— Неприметное место, правда? — спросил у атамана старик.

— Место как место, есть тысяча других таких же, — шумно прокачав сквозь ноздри воздух, отозвался атаман.

— Вот это и хорошо. — Старик довольно засмеялся. — Никогда такое место не запомнишь. А между прочим, оно самое золотоносное из всех, что я знаю.

— Ну-ка, ну-ка, — оживился Семенов, выпрыгнул из седла.

Старик подвел Семенова к скале, показал на кровянисто-рыжую тонкую неровную струйку, текущую по каменной плоти:

— Вот, Григорий Михайлов... Пожалуйста!

— Это золото? — не поверил тот. — Не может быть!

— Самое что ни есть, — старик снова рассмеялся: неверие атамана, его естественное изумление было ему приятно, — самое первостатейное золото.

Он достал нож, провел острием по кровянистой нитке. Место «пореза» засияло лучисто, дорого, брызнуло слепящим светом в глаза. Лицо у атамана порозовело, распустилось молодо, он восхищенно поцокал языком.

— И много его тут можно наковырять? — не удержался он от вопроса.

Над головой раздался скрипучий могильный вскрик. Старик задрал голову, проследил глазами за плавным тяжелым полетом древнего, черного как уголь ворона.

— Из этой скалы пудов шестьдесят, думаю, можно взять. — Старик скребнул ножом жилу в другом месте — глаза опять ослепил золотой электрический сверк. Подумав, добавил: — А то и больше.

— И сколько таких мест у тебя в загашнике? — неосторожно спросил атаман.

— Сколько есть — все мои.

Старик — опытный хитрован, хорошо знал, что на такие вопросы не отвечают, и атаман это знал, но тем не менее ему обязательно надо было определиться, на что он может рассчитывать, если все-таки придется ввязаться в войну с коминтерновцами, с китайцами, с красными, с каппелевцами. Дед это тоже понял и молча начал загибать пальцы: на одной руке — все пять, на другой также загнул пять пальцев, потом переключался на «третью» и снова загнул всю пятерку, на «четвертой» руке — лишь один заскорузлый мизинец.

Семенов восхищенно прицокнул языком:

— Молодец, Тимофей Гаврилович! Ой какой молодец! — Не выдержал, прижал к себе старика, неловко ткнулся усами в его щеку, откинулся назад. — А бригады у тебя будут. Через неделю пришлю к тебе два десятка толковых мужиков. На первые полмесяца хватит, а там я еще добавлю.

— Это еще не все, — сообщил старик неожиданно вызвончившимся молодым голосом — похвала атамана была ему приятна, — если еще немного пошастать по моему хозяйству, по темным углам, то можно прибавить еще мест шесть-семь. Я их пока не добил, не разведал.

— Это надо сделать обязательно! — В голосе атамана появились просящие нотки.

— И куда тебе столько золота? — неожиданно спросил старик. — Ведь его тьма, не проглотить.

Ну что объяснять этому наивному хитровану? Неужели он думает, что все золото это, все пуды и центнеры положит себе в карман — нет, не положит. Атаман же объяснил, что золото пойдет на содержание армии. Ее надо кормить, поить, обеспечивать патронами и оружием, кроме того, надо регулярно кидать вкусные «косточки» японцам, китайцам, разным сербам и чехам, застрявшим на Дальнем Востоке, да и своим глотам, которых он рассчитывает держать на коротком поводке, тоже нужно кое-что подкидывать, иначе будут скалить зубы и за спиной поигрывать ножичком. В конце концов, надо учитывать и вероятность поражения. Если он проиграет «свою» войну и ему придется уйти из России и он с казаками осядет где-нибудь в Монголии, в Китае либо в Сингапуре, то надо будет возводить крышу над головой, а на это понадобятся деньги.

Нельзя сказать, что у атамана не было золота. Было. И часть колчаковского золота ему перепала, Читинский банк он взял целиком, все до последней крупицы... На этом «рыжье» Семенов сейчас и держится. Настоящее ему обеспечено. Но надо думать о будущем.

— Не мне это золото нужно, а России, — наконец произнес атаман.

— A-а, России, — протянул старик неопределенно.

— Да, Тимофей Гаврилович, России. — Атаман подвигал по-боксерски челюстью, ощутил, как один ус привычно поехал вверх, а второй пополз вниз, будто увидев себя со стороны, поправил перекос пальцами. — Я присылаю к тебе людей, а ты берешь их под свою команду, договорились? А через месяц, через полтора постараюсь и сам наведаться посмотреть, как идут дела. Если, конечно, мне это удастся... Только, Тимофей Гаврилович, — атаман прижал к губам палец, — об этом — никому. Ни гугу...

— Не держи меня за девушку-несмышленку, — грубовато отозвался старик, — не первый год замужем. Кстати, пару-тройку урядников с оружием также пришли... Для охраны. Это не помешает.

— Пришлю, — пообещал Семенов.

— Места тут хоть и дикие, человек забредает редко, но береженого Бог бережет. Да и золото, ты знаешь, имеет натуру нелюдимую. Сколько его ни приваживай, ни приручай — сторониться будет. Ко мне оно привыкло, а придут другие люди — золото себя по-иному может повести. Может спрятаться, может вцепиться по-собачьи в какого-нибудь бородатого молодца, и тогда все — будет блазниться ему и днем и ночью, пока не сведет с ума. А оружие оно чувствует и подчиняется ему. Не-ет, Григорий Михайлов, охрана нашему предприятию обязательно нужна.

— Я же сказал — будет охрана. — Семенов закряхтел натужно, сплюнул и, легко вскинув свое тело в седло, спросил с внезапным интересом: — А кто же тебя охранял, когда ты мыл золото?

— А я и сейчас мою.

— И кто охраняет?

— Я сам. Кланька еще помогает.

— Ну, Кланька — не солдат.

— Как сказать, как сказать... Пулей гвоздь в дерево запросто заколотить может. Хочешь посмотреть?

— Видал такие фокусы. Проделывали разные люди...

— Небось мужики, а то — девка. Хочешь на спор, Григорий Михайлов, с двух патронов Кланька загонит гвоздь в дерево по самую шляпку? А?

— Спорить не буду, поскольку считаю, что один из спорщиков — дурак, другой — подонок: один знает, что он прав, и спорит, а другой ничего не знает и тоже спорит. Но посмотреть на этот фокус не откажусь.

— Тогда поехали. — Дед, довольный разговором, забрался на лошадь. Ему нравилось внимание атамана.

Семенов позавидовал деду — до самой старости человек сохранил способность радоваться. Это значит — не умрет долго. Если, конечно, кто-нибудь не подсобит...

Казаки расположились около дома кружком — пили чай из черного задымленного котла и гоготали. Старик, услышав гогот, встревоженно придержал лошадь и глянул на атамана — ему пришла в голову запоздалая мысль, что эти люди могут обидеть Кланю. Атаман все понял и успокоил Старика:

— Не бойся, не обидят. — Вскинул плетку, хлестнул ею воздух. — Иначе... Они мой нрав знают.

О крутом нраве атамана знали не только казаки, знал и старик. Он успокоенно осел в седле.

Около костра всадники спешились. Казаки мигом приняли.

— Кланя! — позвал старик, и когда та оказалась около деда, он обнял ее за плечи. — Хочешь удивить господина атамана Григория Михайлова?

Девушка бросила на Семенова быстрый, будто у птицы, взгляд:

— Хочу!

— Тогда давай! — Старик на мгновение прижал ее к себе, затем поцеловал в ухо. — Тащи-ка из избы свою трехлинейку. И пару гвоздей возьми в ящике, что в сенцах стоит...

Кланя поняла, к чему идет дело, унеслась в дом. Старик расправил бороду, улыбнулся — безмятежно, по-ребячьи открыто, как-то победно.

Из избы показалась Кланя. Было видно, что винтовка-трехлинейка для нее тяжеловата.