В Омске усмехнулись:

— На худой конец... Интересно.

Связь оборвалась.

К вечеру Семенов получил ответ на свою телеграмму по поводу арестованных казачьих офицеров. «Не ваше дело вмешиваться в дела Верховного правителя». Подпись — «генерал Лебедев».

Атаман с брезгливым видом повертел телеграмму в руках, потом приподнял ее двумя пальцами, как дохлого лягушонка, и спросил у Унгерна;

— Лебедев — это кто такой? Откуда взялся?

— Откуда взялся — не знаю. Знаю, что до недавнего времени он был полковником, звезд с неба не хватал... Обычная серая мышь, усердно грызущая штабные бумаги... Но вот повезло: Александр Васильевич Колчак его поднял, и он стал начальником его штаба.

Семенов разжал пальцы, и телеграмма полетела на пол. Атаман наступил на нее сапогом, придавил покрепче. Был оскорбителен не только тон телеграммы, но и то, что она была отправлена без всякого шифра, открытым текстом, что смахивало на попытку подорвать авторитет Семенова.

Вечером он настрочил гневное письмо адмиралу, в котором не оставил у Колчака ни одной не перемытой косточки. Выражения Семенов не стал выбирать — что в голову приходило, то и «стелил» на бумагу.

Он ждал, что от адмирала придет ответ, который все расставит по полочкам, но вместо этого его вызвал к прямому проводу генерал Лебедев. Атаман поморщился, дернул головой недовольно — очень не хотелось ему отправляться к прямому проводу, в аппаратную, но не идти он не мог — Лебедев был его начальником, а Семенов как командир Отдельного корпуса считался его подчиненным.

Лебедев был категоричен, он задал атаману знакомый вопрос:

— Вы признаете Колчака Верховным правителем России?

Семенов пожевал зубами, услышал каменный скрежет — зубы у атамана были крепкие, такие стачиваются не скоро:

— Прежде чем ответить на этот вопрос, ваше превосходительство, я должен получить исчерпывающую информацию о том, какова будет линия поведения нового правительства и каковы его цели...

Генерал Лебедев прервал связь — человеком он оказался дерганым, вздорным, обидчивым, Семенов тоже был не сахар и хорошо знал это, но никогда не позволял себе так вести.

— Баба! — выругался он и покинул аппаратную.

Через два дня атаман получил из Омска, из ставки Колчака, приказ под номером 61, где объявлялся изменником, отстранялся от всех должностей и предавался военному суду. Прочитав приказ, Семенов невольно присвистнул.

— Вместо того чтобы бороться с большевиками, мы занимаемся тем, что вышибаем сопли друг из друга, — оказал он. — Стараемся это сделать побольнее, покровянистее. Эхма! — Он потянулся, услышал хруст собственных костей. — Интересно, что же мне инкриминируют?

Инкриминировали атаману многое. Первое — то, что он прижал чехов. Их развелось много; они, как блохи, прыгали по всей железнодорожной линии от Урала до Владивостока, грабили население, не прочь бывали забраться в иной банк и выудить из его подвалов последнее золотишко; воевать они не умели, зато умели вкусно есть и пить, гусарить и приставать к бабам; вреда от чехов, по мнению атамана, было больше, чем пользы. Второе, что ставили в вину атаману, — задержку оружия, снаряжения, боеприпасов, идущих с востока, с приморских причалов в Приуралье, на фронт; и третье, последнее: бунт, который поднял Семенов против существующего строя, то есть против Колчака, Лебедева и прочих, кто составлял с ними одну компанию.

Атаман выругался — во рту у него неожиданно сделалось сухо, горько, он швырнул бумагу, на которой жирной типографской краской было отшлепнуто ярко, так приметно, что не прочитать мог только слепой: «Приказ». Ниже, на отдельной «полочке», стоял номер — 61, а еще ниже машинистка на плохо отремонтированной, с прыгающими буквами машинке напечатала этот дурацкий текст. Семенов выскочил в приемную — надо было срочно увидеть Унгерна, посоветоваться с ним. Около столика адъютанта сидел человек в добротном, хотя и поношенном костюме и, насмешливо щуря глаза, пускал в воздух дым колечками. Лицо его показалось атаману очень знакомым. Он столкнулся с ним взглядом, остановился. Человек перестал пускать дымные колечки в воздух и поднялся со стула.

В ту же секунду атаман узнал его — это был Таскии, — но тем не менее проговорил неуверенно:

— Сергей Афанасьевич?

— Он самый!

Вот чья светлая голова была нужна атаману. Семенов, забыв про Унгерна, про злосчастный приказ, широко распахнул дверь своего кабинета:

— Прошу!

Таскин неспешно погасил сигарету о кран пепельницы, услужливо придвинутой ему адъютантом, и вошел в кабинет.

— Сергей Афанасьевич, мне нужен помощник по работе с гражданским населением, — с ходу начал Семенов.

— Можете располагать мною, — широко раскинул руки в стороны Таскин.

Так у атамана появился новый заместитель. Однако приказа номером 61 никто не отменял. Более того, до Семенова дошел слух, что расквартированный в Иркутске Четвертый Сибирский корпус готов выступить в Читу и начать против атамана карательную операцию. Командовал корпусом генерал-майор Волков.

— Уж не тот ли это Волков, за которого я пытался заступиться и послал телеграмму в Омск? — спросил Семенов и начал наводить справки.

Оказалось — тот самый. Атаман незамедлительно связался по прямому проводу с Волковым. Связь была отвратительная; узкая бумажная лента, выползавшая из аппарата, останавливалась; казалось, что злобно щелкающий передаточный механизм с большой бобиной вот-вот вырвет ее из рук атамана, но проходило несколько секунд, и лента вновь начинала сползать с бобины.

Волков подтвердил, что имеет приказ о выдвижении на восток и об аресте атамана Семенова.

— Вы надеетесь меня арестовать? — в лоб спросил атаман.

— Не знаю, — честно ответил Волков.

— Это вряд ли вам удастся. Ведь вам придется вступить в бой с превосходящими вас силами...

— Я готов, — сказал Волков.

То ли этот Волков дураком был, то ли упрямым солдафоном, то ли еще кем-то — не понять. Во всяком случае, Семенов не понимал его. Сам атаман так никогда бы не поступил.

— Все это может кончиться дискредитацией власти, — предупредил Семенов, — мы оба обязаны предотвратить столкновения... Хотя бы для того, чтобы сохранить дисциплину в рядах возрождающейся национальной армии. Момент ответственный.

— Это из области политики, а я в политику не вмешиваюсь, — довольно резко ответил Волков. — Я солдат, и приказ, данный мне, выполню.

— Я считал вас более умным человеком, — в том же тоне, что и Волков, произнес Семенов и прервал связь. Проговорил в сердцах, морщась; — Дурак!

В конце концов Семенов уйдет вместе с Машей и близкими ему людьми в Монголию, там его ни одна собака не сыщет, не то что генерал Волков.

Вечером атаман вместе с Машей и Таскиным закатился в тихий, уютный трактир под названием «Забайкальский купец»; трактир считался перворазрядным, хотя и был размещен на тупиковой улочке, в стороне от больших дорог, его очень уж хвалил Таскин: «Таких расстегаев да поросятины с хреном во всей Сибири, Григорий Михайлович, не сыщете». Атаман подумал немного и, крякнув: «Была не была!», согласился сходить в трактир. Он был рад встрече с Таскиным, да и новую должность, как это и положено по обычаю, надо было обмыть.

Чита была погружена во тьму — лишь кое-где тускло помигивали электрические фонари да в небе висело несколько захватанных, будто покрытых грязью звезд. Лаяли собаки. Было тревожно.

Улочку, на которой располагался трактир, окружила охрана. Неподалеку от «Забайкальского купца» стояли наготове два казачьих разъезда со свежими оседланными лошадьми — на случай, если на атамана нападут.

В трактире Маша увидела небольшой, с обтертыми боками клавесин, подошла к нему, тронула пальцем одну клавишу, потом другую, третью. Оказалось, что клавесин, внешне разбитый, обшарпанный, настроен и имеет хороший звук.

— Маша, ты споешь нам или сыграешь? — спросил Семенов.

В казачьей, мастерски подогнанной форме Маша была хороша, на ней невольно останавливался взор. Семенов, глядя на нее, чувствовал, как в нем все размякает, он сам себя не узнает, а под сердцем начинает что-то сладко ныть.