Вырлан почувствовал, что от этих слов ему сделалось душно, невидимая рука сдавила сердце — вцепилась в него когтями и начала давить — давит, давит, давит, скоро дышать совсем нечем будет, на лице возникла и сразу же исчезла растерянная улыбка. Он и в мыслях допустить не мог, что с дедом может что-то случиться. И с Кланей, и с ним самим — тоже... Тем более сейчас, когда они все вместе. Он и Кланю не бросит, и деда не бросит.

В конце концов, у него есть замечательная, очень хлебная профессия, с которой ни у красных, ни у белых не пропадешь — она прокормит всех троих.

— Дедуля, — пробормотал Вырлаи, словно деревенский парубок, — не тужи. Главное — не скисать. Это — грех, Богом наказуемый. — Посмотрел на деда: шея у того стала какой-то щенячьей, тонкой, незагорелая голь просвечивала сквозь бороду, по вискам и лбу побежал старческий крап, который ничем уже не вывести, это до гробовой доски. Вырлан еще раз сжал старика за плечи: — Все, дедунь, пора, как говорят шахтеры, в забой.

Днем в веселую кудрявую долинку, пеструю от цветущих саранок, прискакал отряд казаков — человек двадцать пять. Казаки были сытые, хорошо экипированные, вооруженные короткоствольными японскими «арисаками», с двумя пулеметами, в новенькой, еще не обмятой форме.

Обычно дед встречал гостей, но в последние дни перестал — уж очень долина стала населенной, все время кто-нибудь обязательно мотался туда-сюда, — и он, чувствуя себя неважно, не выходил из домика на всякий лошадиный топот. Не встретил Тимофей Гаврилович и этот отряд.

Кланя ушла в забой, к Вырлану, понесла ему травяной отвар — прапорщик опять начал кашлять. Дед находился в доме один,

Выдавившись из каменной теснины, отряд рассыпался цепью и на рысях двинулся к дому. Дед выглянул из двери: что-то здесь не то... Не понравилось что-то деду. Хотя лицо офицера, который скакал в середине конвой цепи, было старику знакомо, он даже вспомнил его фамилию — Емцов. Поручик Емцов, контрразведчик. Молодой, смазливый, жесткий не по возрасту...

Не так давио — в конце марта иль даже в начале апреля — приезжал с пожилым тщедушным капитаном разбираться в деле урядника Сазонова.

Емцов деда тоже заметил, засмеялся обрадованно и рукой рубанул воздух.

В то же мгновение раздался выстрел. Пуля воткнулась в -дверь рядом с дедовой головой, отслоила большую щепку, та впилась Тимофею Гавриловичу в лоб. Старик охнул:

— Это что же такое делается?

Раздался второй выстрел. Пуля также всадилась в дверь, выломала у нее верхний угол.

— Это что же...

Третья пуля обожгла ему щеку. Дед, словно очнувшись, оценивающе глянул на надвигающуюся конную цепь, посреди которой скакал Емцов — поручик что-то кричал на скаку, был хорошо виден его черный рот с молодыми белыми зубами, — выругался и поспешно нырнул за дверь. С силой притянул ее к косяку.

— Анчихристы! — выругался он.

Дед неверяще мотнув головой — не может быть, чтобы то, что происходило, происходило наяву, — взялся обеими руками за дубовый засов, окованный двумя железными полосами, с грохотом вогнал его в паз. За закрытой дверью Тимофей Гаврилович почувствовал себя как за крепостной стеной...

— Давайте, хлопцы, теперь берите меня, — просипел он с трудом, тело у него неожиданно потяжелело, сделалось чужим, — берите, а я посмотрю, как это у вас получится.

Сенцы в доме были небольшие, темные, винтовка деда стояла сразу за второй дверью, прислоненная торцом ствола к угловому шву, снизу доверху проконопаченному длинноворсовым сухим мхом, патроны — две снаряженные обоймы — лежали тут же, на деревянной приступке, врезанной в угол.

Дед схватил винтовку, с резким клацаньем передернул затвор.

— Анчихристы! — еще раз выругался он. — Берите меня. Давайте, берите, а я посмотрю, что у вас из этого получится.

Стволом винтовки он ткнул в оконце, выбивая стекло. Рядом с окном мелькнула тень — с коня свесился казак, поймал на скаку в образовавшейся щели взгляд деда и ткнул в окно острием шашки. Дед в ответ выстрелил. Казак вскрикнул, вылетая из седла.

Прежде чем цепь пронеслась мимо, дед успел выстрелить еще раз — попал в казака, державшего в руках короткоствольный дырчатый «льюис», — засек, что в оконце, из которого он стрелял, полетела граната, она стукнулась о бревно и по косой отскочила на землю.

Раздался взрыв.

Дом тряхнуло, старик почувствовал, как у него под ногами поехал в сторону пол, по стене с частой барабанной дробью прошлись осколки.

Дед загнал в ствол новый заряд, вытянул в окно одну руку с зажатой в ней тяжелой винтовкой — и нажал на спусковой крючок. Слишком громоздка была винтовка для его руки — громоздка и тяжела, — дед попал не в казака, а в лошадь. Она взвизгнула надорванно, по-щенячьи слезно и на полном скаку села на круп, взбила столб пыли, скрылась в нем.

— Эх, в лошадь я попадать не хотел. — Дед с сожалением выбил из патронника пустую гильзу.

Попасть бы в молодого поручика — вот это было бы дело, но вряд ли дотянешься до него, этот всех своих людей по одному подставит под дедовы выстрелы, а сам так и не покажется, ускачет за гольцы. Пригнувшись, дед словно молодой прошмыгнул под одним окном, потом проскользнул под другим, стянул с приступки одну запасную обойму, потом другую, сунул себе в карманы.

Под дверью, снаружи, рванула граната, выломала доску. В доме едко запахло прокисшей капустой — горелая химия, которой была нашпигована граната, слишком противно воняла. Дед кинулся к той двери, что выводила в сенцы, с ходу выбил дубовую планку запора и вывалился из дома в затемненные сени. В пролом, образовавшийся на месте выбитой доски, увидел, что к дому крадется казак в кокетливо сдвинутой набок фуражке, с опущенным под подбородок ремешком и стягивает с пояса гранату...

Дед вскинул винтовку и, почти не целясь, через пролом выстрелил в казака. Тот, согнувшийся в зверушечьей крадущейся позе, сделал по инерции два шага и ткнулся головой в землю.

— Бомбист хренов! — выругался дед. — Больше портить воздух не будешь.

Передернул затвор, попятился к открытой двери, наполовину перекрывшей вход в дом, выругался — в обойме больше не оставалось патронов. Пролом накрыла чья-то тень, раздался выстрел, и тень исчезла.

Пуля всадилась деду в плечо. Он охнул, согнулся, притиснул руку к обожженному месту. Сквозь пальцы потекла кровь. Дед, продолжая сипеть, закусил боль зубами, попятился к двери, втиснулся в нее. Поднес к глазам красные мокрые пальцы, глянул на них неверяще, будто впервые в жизни видел свою кровь, лицо у него перекосилось от горестного недоумения.

В выбитом окне появилась знакомая тень, дед поспешно отскочил в сторону, уперся стволом винтовки в стену, приклад притиснул к здоровому плечу и, изогнувшись, пальцами отжал собачку обоймы — надо было вытащить старую, израсходованную обойму и вставить новую.

Это удалось не сразу — пальцы двигались словно чужие, соскальзывали с собачки, пружина была тугой, но дед все-таки изловчился, выдернул обойму из магазина. Загнать в коробку новую обойму было для него делом плевым.

Недаром говорят, что оружие придает человеку смелость, с заряженной винтовкой дед почувствовал себя увереннее. Увидел висевший на гвозде Кланин рушничок, сдернул с гвоздя, перетянул плечо, подумал невольно — хорошо, что ее нет дома, ни к чему ей все это видеть, рисковать и вообще попадать в бойню, хорошо и иное: глаза ему закроет все-таки родной человек... Очень хорошо, что Кланя с прапорщиками и казаками находится в забое. Пусть переждет стрельбу там.

Встав в простенке между окнами, старик выглянул в одно окно — чисто, протестующе мотнул головой: ему очень надо было увидеть человека-тень, чей неясный силуэт обернулся для него пулей. Дед перекатился по стенке к другому окну — так же пусто. Казаки словно сквозь землю провалились, но он знал, где сейчас находятся станичники — за сараем, в котором золотодобытчики работали с ртутью. Явно казаки спешились и теперь окружают дом.

Кто же заставил казаков совершить этот разбойный налет? Неужели атаман? Сам Григорий Михайлов? В это старик не верил. Тогда кто? Скорее всего, контрразведка атамана. Эта служба не ведает окорота. Что хочет, то и делает.