Рива ошеломлённо помолчала, потом робко спросила:

— А под матрасом можно?

— Можно, — великодушно разрешила Жрица.

Двери лифта наконец раздвинулись, и Рива полной грудью вдохнула тяжёлый аромат листвы, травы, росы и сырой земли, смешавшийся в то, что она сама называла «живицей» — запахом самой жизни.

— За мной, — бодро скомандовала Жрица и пошла вперёд, изящными движениями бёдер и плеч огибая ветви деревьев, склонявшихся и выступавших едва ли не возле самой земли.

Рива подняла голову и увидела лучи солнца, переходившие в вечную радугу, благодаря миллионам капель, что осели на стеклянной крыше центрального офиса. Рядом с оранжереей были и иные ходы на крышу — туда поднимались редкие любители покурить с видом на город, вроде Воина и некоторых старших оперов. Но ходы туда полагалось искать самостоятельно, а аварийные выходы открывались только в аварийной же ситуации. Рива не боялась высоты, но и не любила её, как и живые насаждения, а потому этот этаж Агентства никогда её не привлекал.

Она прошла вслед за Жрицей, осторожно уворачиваясь от веток, лиан и листьев, и внезапно оказалась в небольшом закутке, образованном стволами сразу трёх сросшихся деревьев. Судя по коре, листве и прочим признакам, деревья были разных видов. Гладкий коричневый пол и потолок, нечто вроде полок… Этакая нерукотворная беседка. Впрочем, удивления это не вызывало: Рива небезосновательно считала себя опытным сотрудником «Альтаира», она видала и не такое, особенно после операции под Лугой.

«Луга… Витольд… да. Чёрт возьми, как ей сказать, что я…»

— Ты влюбилась.

Голос Жрицы прозвучал как набат. Рива слегка втянула голову в плечи, душа её сжалась в комок, а сверху обрушился тихий ужас.

— Я… так заметно? — неловко пробормотала она, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Стремление её было настолько сильным, что возникший буквально под носом деревянный бокал с золотистым содержимым девушка заметила далеко не сразу.

— Выпей, — с неподдельным участием в голосе сказала глава Первого отдела. — Это медовый настой на травах. Полегчает. И слушай мудрую старую меня. Не очень умную, как показывают последние события, но всё же мудрую.

— Последние…

— Неважно, — с насмешкой в голосе оборвала её Жрица. — Это не относится к предмету нашей беседы. Итак. Давай попробуем включить мою... Не твою! Мою. Аналитику. Дай мне возможность понять, что случилось. Не как твоей наставнице, не как твоей начальнице. Не как… В общем, начнём с вопроса «кто?». Точнее, «в кого»?

— Витольд…

Риве был знаком этот тон ещё с обучения. Жрица частенько читала у них, молодых оперативников, свои лекции о раскрепощении сознания и многопотоковом мышлении. Когда они устраивали под её руководством «мозговые штурмы», голос главы отдела становился почти таким же. Только он был гораздо жёстче. Сейчас в нём звучали улыбка, участие и… радость?

— Вы считаете, что это правильно?

«Чёрт, я так старалась избыть эту робкую, неуверенную интонацию, и вот опять...»

Губы Жрицы не растянулись в улыбке, чего так опасалась Рива. Наоборот, её лицо стало сосредоточенным и серьёзным. Она сделала несколько шагов вперёд и остановилась так, чтобы быть на расстоянии одного шага от девушки. Отпила глоток из своего бокала, поставила его прямо на пол, а затем протянула к Риве обе руки. Безотчётным, машинальным движением девушка вложила свои пальцы в её ладони.

— Я. Не. Твоя. Мать, — раздельно произнесла Жрица, и Рива задохнулась от того доверия и скрытой грусти, что нахлынули на неё в этот момент. — Но я старше тебя. Я была на твоём месте. Я попробую помочь, хоть и не обещаю идеального результата.

Жрица дождалась, пока в уголках глаз её подчинённой появятся искорки влаги, а затем мягко попросила:

— Рассказывай…

И на неё обрушились вся сила и боль девичьей безответной влюблённости. Надежды, мечты и чаяния сплетались воедино, образуя свою личную, чувствительную и нежную вселенную, каждая критика в адрес которой вызвала бы взрыв сотен сверхновых. Начальница слушала молча, сравнивая и вспоминая, сопоставляя и сочувствуя, и когда поток слов оборвался глухими рыданиями, в которых угадывалась фраза: «Он... такой… красивый… такой… одинокий...» — притянула Риву к себе и погладила по волосам.

— Легче? — участливо спросила она, когда истерика закончилась. Девушка дёрнула головой в знак согласия. — А теперь подумай сама. Ты готова сражаться за него? — Истовый кивок. — Умереть ради своих чувств? — То же самое. — А жить ты ради него готова?

Ответом ей был чуть растерянный взгляд откуда-то из-под её же локтя. Жрица усмехнулась.

— Погибнуть ради своей любви может любой кретин. Или любая дура. Жить, делать что-то негероическое, готовить еду, стоять с ним спина к спине, терпеть его армейский язык, ждать его каждый день с боевого выхода… к этому — готова?

Вновь пауза. Светловолосая руководительница аналитиков Агентства знала, каким ушатом воды оказываются подобные её слова для юных оперативниц, особенно если подкрепить свою речь слабеньким воздействием, называемом в быту «жена Прометея». Но в этот раз синие глаза её собеседницы внезапно стали подобны бескрайнему океану.

«Такие же спокойные и такие же уверенные в своей мощи. Это действительно…»

— Да, — оборвал мысли наставницы голос её ученицы. — Да, готова. Если только… я же не знаю, что мне делать, Жрица. Я… как... он же не заговорит со мной…

— Заговорит, — тон главы отдела не предполагал иного исхода. Для принятия подобных условий игры ей было необходимо куда меньше минуты. — И я научу тебя, как это лучше всего сделать именно в наших условиях. Итак. Во-первых, стоит выбрать момент, когда ему будет грозить хоть минимальная опасность — так он будет лучше тебя слушать. Мужчины вообще на многое из личного обращают внимание, только когда впереди настоящий бой…

Жрица проводила взглядом свою подопечную и всерьёз задумалась, не связаться ли ей с Воином, куда лучше разбиравшемся в подобных проблемах. Однако телефонный номер, высветившийся на её мобильном, заставил женщину на время забыть о личных планах ученицы.

— Слушаю, Александр Евгениевич?

— Полагаю, пришло время первого хода в гамбите.

Глава Первого отдела отключила связь, провела руками по волосам и направилась к лифту. Ей предстоял не самый простой разговор.

Как уже упоминалось, для большинства сотрудников, от младших оперов до глав отделов, здание Агентства было не просто местом работы. Рано или поздно оно становилось для них настоящим домом. Личные кабинеты, комнаты и казарменные койки постепенно обживались, приобретали уникальный стиль, отражающий черты характера их обитателей. Ряды «Альтаира» пополняли те, кому нечего было терять в жизни, таково было одно из основных правил этой организации. Лишённые семьи, настоящего и будущего, но обладающие тем или иным даром, сотрудники находили своё место в обойме Агентства и либо погибали со временем, либо окончательно становились его частью.

«Часть команды. Пошловато звучит это западное призвание в наших стенах».

Шолто провёл ладонью по столешнице. Свой кабинет он получил относительно недавно — полгода назад, и помещение ещё не успело стать воплощением его личности. Впрочем, темноволосый старший оперативник и не стремился к этому.

«Рановато».

«Общага» — комнаты для сотрудников Третьего отдела, в котором начинал Георгий, оказались довольно шумным и беспокойным местом. Так Шолто считал, пока не оказался в казармах «Двойки». Для него, считавшего себя аристократом во многих отношениях, человека, следящего за своей неординарной внешностью, жить в общем помещении было попросту невыносимо.

«Тройка» была сборищем индивидуальностей, им надлежало быть готовыми к полностью «сольной» операции, быть всеми и никем разом, а потому и условия жизни у них были более… интимные. Шолто выделялся на фоне младших оперативников, как герцог в толпе крестьян. Это его и сгубило. Природные возможности «боевика» — скорость и меткость, — помноженные на властный характер, плюс нежелание сливаться с толпой определили его судьбу. Несколько ссор с соседями по Общаге и пара проваленных задач на обучении (откровенно говоря, он попросту не собирался их выполнять) привлекли к нему внимание. Личная беседа с главой отдела, в которой Шолто не скрывая сказал, что готов на что угодно, лишь бы не оставаться «проклятой серой массой», поставила на его карьере в «Тройке» жирную точку.