На этой планете их дожидался Манлий Метатакс, перешедший на сторону восстания, чтобы расквитаться за старые обиды. Очень разные причины заставляли людей влиться в наши ряды. Да, арфистка, именно так, и мотивы Манлия оказались старее, чем мир: ревность к женщине. Келли Стейплофе была его коллегой — «сестрой», если использовать правила Абаттойра, — а потому любовная связь им была запрещена. И все же за то время, что они провели на совместных заданиях, Келли и Манлий сблизились, и тогда, чтобы разлучить их, верховная Тень подослал к ним Эпри Гандзиньшау, второго из лучших своих учеников. Тот решил действовать по старинке и влюбил Келли в себя. Манлий мог бы смириться с ее похищением, заточением в тюрьму или даже убийством, но никак не с кражей ее сердца, тем более учеником верховной Тени.

Доновану на корабле Ошуа предоставили полную свободу, если в такой ситуации вообще уместно говорить о свободе. Это было огромное, просторное судно. Находясь в объятиях планеты, оно скорее напоминало замок, нежели что-то пригодное для полета. Там были залы для тренировок, дзадзена[16], пыток, отдыха, приема пищи. Имелись в наличии даже такие места, где Донован мог насладиться иллюзией уединения. Но он был не столь глуп, чтобы поверить в то, что за каждым его шагом не следят, что сказанные им слова остаются неуслышанными или что никто не отмечает того, каким развлечениям он предается или какие книги читает. Судно контрабандиста переделывалось на скорую руку, а потому там у человека со шрамами оставалось хоть какое-то личное пространство. «Черный конь» же являлся личным кораблем Ошуа, и все происходившее на борту всецело подчинялось его воле.

Экипаж состоял из восьми Сорок, несших по старинной морской схеме посменные дежурства. Они были одеты в черные обтягивающие трико — шэньмэты, — оставляющие открытыми только лица. Спустя сутки ползания прочь от Генриетты Донован окончательно убедился, что в поле его зрения всегда попадает как минимум один из них. И от этого ему стало неуютно, потому что, по древней терранской примете, если видишь на своем окне сороку — это к смерти.

Во время путешествия Ошуа старался ускорить возвращение к Доновану памяти, постоянно называя его Падаборном или даже более неформально — Тешем. Он подготовил подборку материалов по восстанию Падаборна, как официальных, так и неотредактированных, прославляющих его подвиги. Нашлась даже одна пиратская копия погрусима — «погружающей симуляции», — который успели создать до того, как Имена решили, что никакого восстания не было, и уничтожили все упоминания о нем. Но и после того, как Донован вновь побывал в шкуре Падаборна, родник его памяти оставался иссохшим. Симуляция вряд ли была достоверной. Большинство мятежников погибли, а потому совершаемые ими поступки являлись всего лишь художественным домыслом.

Ошуа попытался прибегнуть к измененным состояниям сознания; в трех случаях Донована предупредили об этом, еще в двух все проделали втайне от него. И все же расщепленное сознание человека со шрамами сводило все попытки на нет. Что бы ни использовалось: наркотики, гипноз или дхьяна, — какая-то его часть оставалась незатронутой, а потому он никогда полностью не «уходил в полет».

— Может, мы еще не говорили, — после очередного сеанса медитации произнес Фудир, — но мы двадцать лет глушили виски в баре на Иегове и никогда не бывали пьяны. Мы словно корабль с герметичными каютами. Накачай или загипнотизируй одну из личностей, все прочие останутся незатронутыми.

Ему вспомнился единственный случай, когда под воздействие попали все разом, но об этом он предпочел не упоминать. Все равно он не знал состава того зелья, которым его опоил Дикарь.

Они вместе с Ошуа поднялись с мата и поклонились друг другу.

— Что ж, зато становится понятным, зачем Названные так с тобой поступили. Разбитый на кусочки сосуд, ты устойчив к вопросам. А был бы ты цел? Всегда остается каовèн, — задумчиво произнес он. — Часто, знаешь ли, приносит весьма неожиданные плоды.

У Донована зачесались шрамы на голове.

— Я же ничего намеренно не утаиваю, — рискнул он возразить.

— Знаю, знаю, — отмахнулся Ошуа. — Только потому до сих пор и не применил. Того, кто обладает знанием, можно разговорить. Как, впрочем, и того, кто не знает ничего. В определенный момент истязаемый начинает ни о чем так в жизни не мечтать, как подробно ответить на мои вопросы. Но для него важно не правду рассказать, а всего лишь получить передышку. Опираясь на полученные таким путем сведения, мы стремительно приближаем свою погибель.

— Тогда зачем вообще использовать каовèн?

Ярко-рыжие брови Ошуа поползли вверх.

— Я ведь уже сказал: если человеку известна истина, его исповедь будет правдива. Серьезно, Геш, мы же не просто вот так, из прихоти, прибегаем к пыткам, в пустой надежде, что человек что-то может знать. Это было бы варварством. Каовèн используется только тогда, когда нам достоверно известно, что у истязаемого есть необходимые нам сведения.

— Какая гуманность.

— Те, кого мы допрашиваем, сами не слишком гуманны. Что же, может быть, нам с тобой повезет в следующий раз. Надо опробовать другую медитативную школу. Возможно, гандилапскую? Воспоминания подобны голограммам. Их невозможно разрушить полностью. Нужно лишь найти нужный кусочек и направить свет под нужным углом.

— Существует и третья вероятность, — сказал Донован. — Я могу не помнить, как Падаборн сбежал, потому что я — не Падаборн.

— Ради твоего же собственного благополучия я бы надеялся, что это не так, — мрачным тоном произнес Тень. — Впрочем, думаю, здесь нет ошибки. Просто то, что Названные учинили с Падаборном, редко на чью долю выпадает. — Ошуа поклонился. — Ступай с миром, Геш.

Донован открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с Равн.

— Беги! — завопила она.

Донован вздрогнул и крикнул:

— Вниз!

Равн покатилась со смеху от своей непревзойденной шутки. Успокоив несколько обидевшегося Донована и выставив его за дверь, они с Ошуа решили обсудить непроизвольную реакцию человека со шрамами и то, представляет ли она какую-либо ценность для них.

— Он раздумывал над вопросом, — произнес Ошуа. — И, спасаясь, Падаборн, возможно, бежал вниз.

Но на Равн эта гипотеза впечатления не произвела.

— Так ведь в последний раз его и видели на крыше. Куда он еще мог оттуда бежать?

Донован же, направляясь к выделенной ему каюте, размышлял над секретом, который ему раскрыл Ошуа.

«Значит, — сказал Ищейка, — есть и другие такие же, как мы».

Ашбанал был миром четвертого поколения, лежащим в пределах региона под названием Карнатика — скопления миров, соединенных паутиной коротких и быстрых дорог, известных под общим именем Оакс. Считается, что Ошуа родился на одной из этих планет, хотя сам он никогда не говорил не только на какой именно, но и правда ли это вообще.

— Когда человек ступает в Пасть Льва, — сказал он Доновану, — его прежнее «я» умирает, а вместе с ним и все былые привязанности. «Абаттойр — вот мой дом, — говорим мы, — и Тени — моя семья».

Ашбанал расположен на неравном удалении от Элрии, Данлемора, Габберстепа и Нью-Кракаса. Когда на него впервые обратили внимание, в водах его Одинокого океана плавали примитивные прокариоты, с которых и начинается жизнь, и древняя терраформирующая арка не ведала покоя, пытаясь ускорить ее развитие. Теперь же три континента покрывали старые густые леса, вырубленные лишь вокруг пристаней, бухточек для катеров на воздушной подушке, да на вершинах холмов, где были обустроены площадки для баллистических челноков. Что касается четвертого континента… на нем то ли терраформирование не удалось, то ли планетарные архитекторы Содружества решили выделить эту область под добычу полезных ископаемых. Во всяком случае, его поверхность была изрыта сильнее, чем у самой старой луны, гигантские молекулярные сита зачерпывали и просеивали его почву, добывая руду.