В восемь часов утра, как было условлено, за мной заехали. Комиссия нечаевцев отправилась в Долбняково с проверкой выполнения соцдоговора. Возглавлял ее председатель ревизионной комиссии Белозеров Василий Кондратович, он же секретарь парторганизации колхоза. Выезд был нарядный: на дугах красные флажки, лошади с лентами в гривах, бляхи на шлеях блестят, кошевки в цветастой росписи с бронзовыми разводами. Я удивился этой праздничности.

— Такой у нас заведен порядок, — ответил Белозеров. — Запрягаем так по торжественным случаям. Как выборы в Верховный Совет, мы подаем к избирательному участку этаких десять пар, да еще с колокольцами: для престарелых избирателей, для почетных колхозников. То же самое во время отчетно-выборных собраний. Ну, и на свадьбы даем праздничную упряжку.

Празднично, конечно, были одеты и члены комиссии. Но в Долбняково нечаевцев никто и не встретил, хотя о выезде им по телефону сообщили. Радушно приветствовали соседей только случайно оказавшиеся в правлении долбняковские колхозники.

— А мы уж думали — вы обиделись, не приедете. Это чего-то нынче наш Косотуров напутал.

Председатель колхоза, между тем, сидел в своем кабинете и в раскомандировочный зал не выходил. Помещение правления было, видимо, не так давно капитально отремонтировано и распланировано с претензией на солидную хозяйственную контору. На дверях комнат поблескивали золотом стеклянные таблички: «Бухгалтерия», «Агрозоотехнический отдел», традиционное окошечко в стене — «Касса». На дверях председателя, кроме внушительной стеклянной таблички, было еще расписание часов приема посетителей по деловым и личным вопросам.

Белозеров постучал. Из-за двери донеслось разрешительное «да!», и нечаевцы вошли в кабинет. Обставлен он был, как полагается для ответственного руководителя. Но, вопреки почему-то создавшемуся у меня заранее представлению о внушительной солидности Косотурова, из-за стола поднялся очень сухощавый человек, с бледным и, как мне показалось, болезненным лицом и пронзительным взглядом глубоко запавших серых глаз. Худобу его лица подчеркивал еще высоколысатый лоб и непомерно оттопыренные уши. Темно-коричневую гимнастерку с отложным воротником перехватывал офицерский пояс. Но голос у Гаврилы Филипповича действительно оказался басовито громогласным.

— А! Миллионеры пожаловали! — загудел он, натянуто улыбаясь и протягивая из-за стола руку одному Белозерову. — Какому непременному случаю обязан?

— Так вас же предупреждали. С проверкой, — ответил Белозеров.

— А мы согласовали в вышестоящих организациях, что экономически и географически нам целеобразнее соревноваться с «Рассветом». К тому же и тяготение которого нас вполне устраивает. К чему же нам с вами координироваться?

Белозеров дипломатически, как я его понял, не стал оспаривать согласованного в районе вопроса о соревновании на будущее, но очень веско доказал Косотурову, что подвести итог за прошлое все-таки надо. Председателю «Крутого Яра» пришлось нехотя согласиться, тем более, что комиссия нечаевцев уже сидела в его кабинете. Были вызваны члены правления, и участники комиссии рассредоточились по хозяйству. Сам Косотуров никого сопровождать не пошел, отговорившись подготовкой к отчетному докладу.

Обратно в правление после осмотра хозяйства все группы собрались часам к четырем. Группа животноводов, с которой ходил по фермам и я, вернулась с тяжелыми впечатлениями. Не лучше они были, видимо, и у других членов комиссии, знакомившихся с положением в зерновом и огородно-парниковом хозяйстве. Обменивались мнениями нечаевцы хмуро и озабоченно, без тени торжества или злорадства.

Белозеров взял в бухгалтерии данные о выполнении артелью годового плана и обязательств перед государством, и комиссия пункт за пунктом стала проверять выполнение крутоярцами договора о соревновании.

Я зашел в «Агрозоотехнический отдел» побеседовать с агрономом и зоотехником.

В комнате, увешанной сельскохозяйственными плакатами, сидели за столами, друг против друга, две молоденькие девушки.

Как оказалось, они писали доклад председателя артели счетному собранию.

Обе приехали работать в колхоз охотно. Но девушки простодушно сознались:

— Пока что работа мало нас веселит.

И, переглянувшись, будто сговариваясь с подругой, агроном Надя Огишева с резкой прямотой сказала:

— Приучают нас тут стоять и кланяться. Два звонка — вызывает председатель меня, три — Лиду. Пошла она на фермы — доложись, вернулась — доложись. Так же и я. Самое пустяшное замечание или распоряжение на месте работы сделать не можем, только через председателя, если он сочтет... — тут обе девушки смешливо прыснули, — ...сочтет наши указания «целеобразными». А пока он «мозгует», поросята дохнут или семенное зерно пустят в размол.

Приподняв на руке объемистую пачку исписанной бумаги, насмешливо и негодуя, заговорила зоотехник Язькова:

— Вот третий день этот доклад для него пишем и переписываем. Требует достижений, а мы их найти не можем. Взгляните на резолюцию.

Наискосок по тексту размашисто было написано:

«А где достиженья? Выпетить свиней. Тоже кроликов. Беговых рысаков не выпечивать. Об пчелах выкинуть всем звестно что подохли. По скоту выпетить Наталью Брязгину. Семена не критиковать пусть сами выскажутся. Отразить шире новые постройки что упало не отражать».

— Ну и как — «выпетили»? — спросил я девушек.

— Да вот сидим и думаем — выйти на отчетном собрании и «выпетить» эту резолюцию.

И мы все дружно расхохотались. Дверь приоткрылась, и кто-то шикнул на нас.

В зале, когда я вошел, мрачно расхаживал Косотуров, выслушивая заключительные слова Белозерова.

— Ну что же? — сказал он, остановившись посреди зала и хмуро глядя в пол. — Мы воздержимся против выводов. Пускай они фигурируют, кому это ясно. Полагаю, что на этом мы соответственно и расстанемся.

Белозеров ответил, что есть все-таки у нечаевцев желание присутствовать на отчетном собрании соседей, на что Косотуров сказал, что он подумает о «целеобразности» такого присутствия, и ушел в свой кабинет.

Возвращались нечаевцы домой крайне возмущенные барским поведением Косотурова, с решимостью обязательно приехать на отчетное собрание долбняковцев.

На отчетное собрание в «Крутой Яр», не испрашивая больше разрешения их председателя, поехал Белозеров, доярка Степанида Константиновна Семишатова и сам Гусельников. Распростившись с милейшей Матреной Тихоновной, присоединился к ним и я. Было любопытно, как завершится дело с соревнованием соседей и как будет отчитываться Косотуров.

Ехали на сей раз в обычной будничной запряжке — плетенушке, наполненной овсяной соломой. Гусельников счел неудобным праздничный выезд на отчетное собрание соседей, которое, по всей видимости, обещало быть невеселым.

Я спросил Семена Викторовича, что он знает о Косотурове? Нахмурившись, насколько это позволяли ему высоко вскинутые брови, он рассказал следующее. До колхоза Косотуров работал в районном статистическом управлении. Когда райком партии в 1950 году отбирал и направлял в колхозы специалистов сельского хозяйства для укрепления состава председателей колхозов, отдел кадров по анкетным данным Косотурова установил, что он, будучи в армии, закончил во время войны какие-то «высшие» краткосрочные ветеринарные курсы. Этого тогда под горячую руку оказалось достаточно, чтобы предложить Косотурову, так сказать, в добровольно-обязательном порядке поехать в долбняковскую артель.

— Ну, а результаты вчера вы сами видели. Многих бы ошибок он, конечно, мог избежать, но то ли обиделся, то ли гордец — не советуется... У нас ни разу не был.

Приехали мы в Долбняково к двум часам — к назначенному времени собрания, однако в школе, где оно должно было проходить, собралось не больше полусотни человек. Как это укоренилось в колхозах — явка на собрания всегда растягивается на час, а то и на два. Между тем, бойко торговала «дежурка» сельпо, был открыт буфет и в сторожке школы. Женщины брали пряники, конфеты, семечки. Мужчины прикладывались к стопкам. Какой ни на есть — праздник! С большим, чем у кого-либо, правом стоял на своих костылях у прилавка бухгалтер колхоза. Годовой отчет он закончил к сроку, все подытожено и сбалансировано, можно себе разрешить подвести и некоторый душевный баланс.