Никша ссутулился, молча встал в строй. Раздалась команда, четко простучали мимо шаги, и Никша увидел вдруг на вершине холма, в багровеющем восходе, Шулятикова.

— Никша, возьми кольцо, на память жене отдашь...

Неуверенной, качающейся походкой подошел к Шулятикову. Принимая кольцо, прошептал, обрадованный своей хитростью:

— Я, Вася, стрелять не буду...

Медленной тяжелой поступью вернулся в строй.

Подняв по команде винтовку, Никша старался поймать на мушку своего друга, чтоб сосредоточенней и лучше рассмотреть его в последний раз. Неожиданный грохот залпа рванул его руку. Опоздавший выстрел прозвучал одиноко и жалко.

Толчок в плечо пробудил Никшу.

— Васька!.. а!.. — зверино крикнул Кляпа и рухнул на траву.

Вовка сидел у чердачного окна и наблюдал, как по улицам поселка рыскала гитлеровская солдатня. На дороге стояли темно-зеленые транспортеры и грузовики, накрытые пестрыми маскировочными брезентами. Захватчики тащили из дворов к машинам трепыхавшихся кур и гусей, визжащих поросят, посудины с маслом и яйцами, узлы одежды. Порой во дворах раздавался плач или надрывный крик, после чего сухо хлопало несколько выстрелов.

Гитлеровцы весело переговаривались, хохотали, горланили песни. Простояв в поселке около получаса, транспортеры и машины умчались на восток, откуда глухо слышалась канонада.

Боя за Кондратовку не было. Новый оборонительный рубеж был подготовлен в восьми километрах от поселка на берегу речки Ужовки, и советские войска отошли ночью.

До отхода войск Вовка уходил на Ужовку вместе с поселковыми комсомольцами. По указаниям саперов они рыли окопы, ходы сообщения, ставили дзоты. В новом, только что отстроенном дзоте и приняли Вовку в комсомол. Тогда же и решил Вовка уйти в партизаны.

Но дня за два до прихода немцев секретарь организации Ефим Щепет сказал ему:

— Комитет получил указание... Часть ребят уйдет в партизанский отряд, часть останется в поселке. Некоторым разрешено эвакуироваться, если...

Вовке почему-то показалось, что к «некоторым» Ефим относит и его.

— Я в тыл не поеду! — не дал и договорить он Ефиму.

Щепет улыбнулся.

— Не торопись решать. Ты член организации и должен подчиняться дисциплине. Да мы и не предлагаем тебе эвакуироваться. Останешься здесь выполнять поручения партизанского отряда...

Вовка нахмурился: он уже свыкся с мыслью, что у него будет скоро автомат, гранаты, взрывчатка, а тут...

Щепет посуровел:

— Ты зачем вступил в комсомол? Говорил, что отдаешь всего себя Родине, а почему теперь ставишь свои условия?

Вовка молчал. А Ефим, помягчев, уже говорил, как нужно вести себя при немцах.

— Что узнаешь, будешь передавать штабу партизанского отряда через человека, который сам тебя найдет и скажет: «Лес шумит». Для других ты не комсомолец, комсомольцев и партийцев не знаешь. Ясно? Не вешай головы. Ты нужен Родине тут. Ну, прощай...

И вот Вовка сидит на чердаке и наблюдает за улицей. Переносье его перечеркнуто глубокой морщинкой. Он сидит и перекусывает соломинки от волнения.

А на улице уже снуют легковые машины, некоторые въезжают во дворы. Из автобусов расходятся по домам офицеры, за которыми денщики тащат тяжелые чемоданы и ящики.

«Эти, наверное, на постой», — думает Володя.

Эсэсовский отряд и впрямь располагался в поселке, видимо, не на одну ночевку. Над зданием поселкового Совета затрепыхался флаг со свастикой, которая при колебании извивалась, как черная многоголовая гадина. Над крыльцом появилась вывеска: «Комендант», и из новоявленной комендатуры по улицам побежали фрицы в мышастых френчах, расклеивая на заборах и столбах «приказы».

Населению приказывалось немедленно сдать оружие, в течение суток сообщить комендатуре о скрывающихся большевиках и комсомольцах, советских работниках; запрещалось, кажется, кроме дыхания, все: брать воду из колодцев, останавливаться и заглядывать в окна домов, где живут эсэсовцы, появляться на улице без неотложного дела, выходить и входить в поселок без пропуска, держать без разрешения скот и птицу, петь русские песни, закрывать ворота и двери...

Уже смеркалось, и Вовка спустился с чердака. Вдруг калитка с шумом распахнулась, и два гитлеровца вошли в дом. Окно сейчас же осветилось колеблющимся светом, и мальчик прильнул к нему, следя за фашистами, которые, освещая комнату электрическим фонариком, кричали, вызывая хозяев.

Из задней комнаты вышла бабушка Глаша и, ослепленная ярким лучом, закрыла глаза рукой. Фрицы прошли мимо нее в двери. Вышли они из комнаты, неся в руках клетчатый шахматный ящичек.

Это были Вовкины шахматы — первый приз областного пионерского шахматного чемпионата прошлого года. На ящике, на серебряной пластинке, было выгравировано: «Лучшему шахматисту — пионеру Володе Кравцову. Первый приз».

Фигурки были искусно выточены из слоновой кости, доска-ящичек с инкрустациями из той же кости и черного дерева с красивой золотистой рамкой.

И тут Вовка сделал неосторожный шаг. Он вихрем ворвался в комнату и вырвал ящичек из рук эсэсовца.

Дальше все произошло очень быстро. Гитлеровцы даже не ударили Вовку. Они просто заломили ему назад руки и связали их веревкой с длинными концами. Так, за веревку, они вывели Вовку на улицу и направились к комендатуре. В комнате остались онемевшие от страха старики.

«В первый же день... В первый же день так глупо попасться... — в отчаянии думал Вовка. — В партизанском штабе будут надеяться, что комсомолец Кравцов считает орудия, танки, живую силу врага, выведывает вражеские военные тайны, следит за предателями, а он... а его волокут на веревке, как брехливую дворняжку, и весело хохочут. И даже пнуть этих эсэсовцев невозможно. А что будет в комендатуре?»

И Вовка, закрыв глаза, видит себя истерзанным, на окровавленном полу. «Нет, он ничего не скажет, никого не предаст».

Однако Вовку в комендатуре не стали бить и допрашивать. Ему словно даже обрадовались. Вылощенный эсэсовский офицерик с невероятно вздыбленной тульей фуражки, что должно было подчеркивать надменность духа и высоту его расы, побежал с шахматами в глубину здания.

По некоторым словам и жестам гитлеровцев Вовка стал догадываться, что он представляет интерес для комендатуры не как маленький большевик, а именно как обладатель шахмат.

Так оно и было.

Комендант Эрих Гешке считал себя выдающимся шахматистом. В батальоне, которым он командовал, никто не побеждал его. Самодовольный «шахматный фюрер» не догадывался, что игроки поддавались ему из угодничества и лести, желая заслужить его благосклонность и быстрее продвинуться в служебной карьере.

Кондратовка была первым пунктом в Советском Союзе, где батальону капитана Гешке было приказано расквартироваться после долгого пути из Греции. Батальон должен был обеспечить безопасность продвижения гитлеровских полчищ, их защиту от партизан. Выполнить эту задачу эсэсовскому капитану казалось делом не очень сложным. Пока его головорезы займутся поисками связей населения с партизанами, он, Гешке, потешится за шахматной доской. Русские хвастаются шахматными достижениями. Он, Гешке, продемонстрирует русским медведям несомненное превосходство своей расы и в этой области. Пусть сыщут ему здесь лучшего шахматиста.

Но поиски шахматистов в Кондратовне были безуспешны, и капитан впал в крайнее раздражение. Только к вечеру положение спасли двое завзятых мародеров, случайно напавших на шахматиста.

Мальчику развязали руки и втолкнули в кабинет коменданта.

Гешке сидел, развалясь за столом, в расстегнутом голубом кителе, увешанном гитлеровскими орденами, расшитом золотыми знаками и всевозможными фашистскими эмблемами.

«Выслужился, гадина!» — думал Вовка, хмуро глядя на нациста.

Мальчик напряженно соображал, как ему нужно держаться. Вспомнил инструкцию Ефима: «...быть мальчишкой, не лезть ни в какую ссору, вести себя как бы благожелательно, но при этом держать ухо востро...»