Она говорит что-то еще, слова, которые, по-видимому, должны придать мне рвение и вдохновленность, а потом я оказываюсь за дверью, снова лицом к водовороту.

Суть в том, что я никогда не писал популярных историй. Я не популярный писатель. Я честный. Неторопливый. Я не поспеваю за той скоростью, которую так любят американцы. Найди истории, которые понравятся людям. Я могу написать что-то для Макли, про Дабл-Ди-Пи, может, добавить пару колонок к его шедевру, но почему-то мне кажется, что читатели поймут: я притворяюсь.

Марти замечает меня у двери кабинета Дженис. Подходит.

– Пилит из-за показателей?

– Я пишу неправильные истории.

– Точно. Ты идеалист.

Секунду мы молчим, размышляя о природе идеализма. Хотя Марти – американец до мозга костей, он мне нравится: он умеет слышать человеческие сердца. Люди доверяют ему. Даже Дабл-Ди-Пи доверяет ему, хотя Марти разнес его имя по передовицам всех новостных изданий. У Марти доброе сердце. Jai dee. Он мне нравится. Я думаю, он искренен.

– Послушай, Онг, – говорит Марти. – Ты хорошо работаешь. – Он обнимает меня за плечи. Мне кажется, что он сейчас любовно потреплет меня по голове, и я стараюсь не поморщиться, но Марти чувствителен. Он убирает руку. – Послушай, Онг. Мы оба знаем, что эта работа – не для тебя. У нас здесь новостной бизнес. Ты просто не создан для него.

– По условиям моей визы я должен работать.

– Точно. Дженис своего не упустит. Послушай. – Он делает паузу. – Я сейчас занят этой заварушкой с Дабл-Ди-Пи в Мексике. Но у меня наготове еще одна история. Эксклюзив. Все равно я уже получил свою премию. А тебе она поднимет показатели.

– Вряд ли я смогу писать колонки к Дабл-Ди-Пи.

Марти ухмыляется.

– Я не о том. И это не благотворительность. По правде сказать, ты прекрасно подходишь для этого дела.

– Речь о плохой работе правительства?

Он смеется, но, думаю, не надо мной.

– Нет. – Марти молчит, улыбается. – Это Кулаап. Интервью.

Я втягиваю воздух. Моя соотечественница, здесь, в Америке. Она тоже сбежала из страны во время чисток. Когда появились танки, Кулаап снималась в кино в Сингапуре и не попала в ловушку. К тому времени она уже была популярна по всей Азии, и когда Кхамсинг превратил нашу страну в черную дыру, мир это заметил. Теперь Кулаап популярна и в Америке. Она очень красива. И помнит, какой была наша страна, прежде чем погрузиться во тьму. Мое сердце бешено колотится в груди.

– Она согласилась дать мне эксклюзивное интервью, – продолжает Марти. – Но ты говоришь на ее родном языке, и я думаю, она согласится на замену. – Он умолкает, серьезно смотрит на меня. – У нас с Кулаап хорошие отношения. Она не дает интервью кому попало. Я написал много статей о ней, когда Лаос катился прямо в бездну. Создал ей хорошее освещение в прессе. Это особое одолжение, так что не облажайся.

Я качаю головой.

– Нет. Не облажаюсь. – Складываю ладони и подношу ко лбу в жесте благодарности. – Я не облажаюсь. – Снова подношу ладони ко лбу.

Марти смеется.

– Забудь про эти вежливые ужимки. Дженис отрежет тебе яйца, лишь бы повысить цену акций, но мы, парни в окопах, помогаем друг другу. Верно?

Утром я варю крепкий кофе со сгущенным молоком; готовлю суп с рисовой лапшой, добавляю ростки фасоли, чили и уксус, подогреваю батон французского хлеба, который покупаю во вьетнамской булочной в нескольких кварталах от моей квартиры. Включив новый ремикс музыки Кулаап диджея Дао, сажусь за маленький кухонный стол, наливаю кофе из френч-пресса и открываю планшет.

Планшет – удивительное устройство. В Лаосе газета была газетой – неизменным физическим объектом, содержавшим только официальные новости. Реальные новости нашего Нового Божественного Королевства нельзя было узнать из газет, или по телевизору, или по телефону, или при помощи наушников. Их нельзя было узнать из Сети и новостных лент, если только вы не были уверены, что ваш ближний не станет подглядывать вам через плечо в интернет-кафе и что рядом не сидит тайная полиция, а владелец не опознает вас, когда начнут выяснять, кто использовал этот компьютер для общения с внешним миром.

Реальные новости пересказывали шепотом и сортировали в соответствии с доверием, которое испытывали к шептуну. Был ли он членом семьи? Старинным приятелем? Мог ли извлечь выгоду, поделившись с вами информацией? Мой отец и его бывшие одноклассники доверяли друг другу. Он также доверял некоторым своим ученикам. Думаю, потому-то в конце концов за ним и пришла тайная полиция. Кто-то из доверенных друзей или учеников также нашептывал новости своим официальным друзьям. Возможно, мистер Интха-Чак или Сом Ванг. Возможно, кто-то другой. Во мраке прошлого нельзя различить, кто говорил правду и кому.

В любом случае, отца должны были арестовать согласно его карме, так что личность шептуна не имеет значения. Но прежде – прежде, чем новости о моем отце достигли официальных ушей, – реальная информация не достигала лаосского телевидения и «Вьентьян таймс». И это означало, что когда начались протесты и отец вернулся домой с окровавленным лицом, избитый дубинками, мы могли сколько угодно читать о трех тысячах школьников, певших национальный гимн нашему божественному монарху. Пока отец метался по постели в бреду, газеты сообщали, что Китай подписал контракт на поставку резины, который утроит доход провинции Луангнамтха, а плотина «Нам-Теун» теперь приносит двадцать два с половиной миллиарда тайских батов в год, которые Таиланд платит за электричество.

Но там не было ни окровавленных дубинок, ни мертвых монахов, ни пылающего «Мерседеса-Бенц», плывущего по реке в сторону Камбоджи.

Реальные новости просачивались в наш дом вместе со слухами в ночи, пили с нами кофе и уходили на рассвете, до первых петухов. В темноте, озаренной огоньком сигареты, мы узнавали, что Вилафон пропал, а жену мистера Сэнга избили в знак предупреждения. Реальные новости были слишком ценны, чтобы рисковать ими на публике.

Здесь, в Америке, моя страница пылает множеством новостных лент, подмигивает мне окнами с видео, льется на меня по широкополосной сети. Это водопад информации. Открывается моя личная новостная страница, мои новостные ленты выстраиваются, сортируются в соответствии с заданными мной приоритетами и категориями тэгов – смесь сообщений из Меунга, блогов лаосских беженцев и чата с редкими близкими друзьями из Таиланда и американского колледжа, в котором я учился на стипендию фонда «Помощь людям».

На второй странице и на третьей я держу основные новости – подборку «Майлстоуна», «Бангкок пост», «Пномпень экспресс» – новости, отмеченные редакторами. Однако закончив с собственной подборкой, я зачастую не успеваю просмотреть заголовки этих серьезных новостей, отобранных редакторами для мифического среднестатистического читателя.

В любом случае, мне лучше знать, что именно я хочу прочесть, и благодаря ключевым словам и тэгам я могу откапывать истории и обсуждения, которые новостному агентству и в голову не придет посоветовать. Пусть я не в силах заглянуть в саму черную дыру, но мне удается скользить по краю и по нему предсказывать новости.

Я ищу такие тэги: Вьентьян, Лаос, Лао, Кхамсинг, дружба Китая с Лаосом, Корат, Золотой треугольник, независимость хмонгов, Лаосская НДР, имя моего отца… Лишь лаосцы, сбежавшие от мартовских чисток, читают эти блоги. Совсем как в те времена, когда мы жили в столице. Блоги – это слухи, которые мы шепотом передавали друг другу. Теперь мы публикуем наши перешептывания в Сети и создаем подписки вместо подпольных кофейных групп, но суть остается прежней. Это семья, та, что у нас осталась.

Водоворот даже не замечает лаосские тэги. Они цвели ярко, но недолго, пока студенты-партизаны продолжали загружать информацию со своих телефонов – пылающие, кошмарные фотографии. Однако потом телефонную связь отключили, страна провалилась в черную дыру, и остались только мы, крошечная сеть за пределами нашей родины.