Может ли Россия координировать процессы, происходящие в русскоязычном мире? И надо ли это делать вообще? Для тех, кто сомневается в необходимости взаимодействия с Всемирным Русскоязычным Содружеством, приведем пример Китая, тратящего на аналогичную работу миллиарды долларов — и эти громадные затраты многократно окупаются. Обратимся также к примеру Британского Содружества Наций, в котором Великобритания играет роль primus unter pares — и не более. В Российской Ойкумене сегодня нет вообще никакой упорядоченности, она живет и развивается совершенно стихийно, то есть естественно. Нужно ли упорядочивать развитие этой системы, а если да, то как и кому? Это фундаментальный вопрос, который, при разумном ответе на него, может в далекой перспективе преобразить государство Россия, многократно обогатить ее экономику, развить инфраструктуру, повысить уровень жизни населения и увеличить влияние в мире.

Разумеется, о централизации русскоязычной мировой общины не может быть и речи, хотя бы потому, что никакой всемирной русскоязычной общины не существует. Идея рецентрализации русскоязычной жизни хуже чем нереальна — это экономически бесперспективная концепция. Думается, для того чтобы выделить приоритеты взаимодействия России с остальным русскоязычным миром, надо ответить на два коренных вопроса: первый — почему внешние инвестиции в российские технологии делаются так неохотно? И второй: существует ли особенность российской науки и технологии, дающая ей какие-либо преимущества перед западными методами производства интеллектуальных продуктов, и если таковых нет, нужно просто внедряться в Запал и учиться у него, ибо чем меньше мы будем тянуть одеяло на себя, тем нам же будет и прибыльнее!

Ответ на первый вопрос лучше всего сформулировал председатель совета директороводного из московских банков, с которым я встретился, кажется, в 1996 году в качестве представителя одного из американских технологических фондов: «Зачем тратить дорогое время на обсуждение проектов? — перебил он меня, многозначительно подмигнув. — Тот проект или этот — какая разница? Главное — ты достань деньги, а я уже знаю, как их украсть!» Разумеется, это крайность. Несомненно, в России живут и здравствуют многие миллионы честных, профессиональных и талантливых людей, которых с полным правом можно назвать Гордостью Нации. Однако не их лица являются образом российского бизнеса за рубежом, равно как и внутри страны. Люди с моралью и высококвалифицированные специалисты, те, кто создает большую часть национального продукта лидирующих в экономическом отношении стран мира — в российском бизнесе пока что не уживаются. И до тех пор, пока это положение не изменится, серьезных западных инвестиций в российские технологии не будет. Равно как и серьезных экономических сдвигов. Это кристально ясно.

Ответ на второй вопрос не столь очевиден. 

Я считаю, что сегодня в мире идет спор не просто между технологиями — ибо впервые за тысячи лет земной цивилизации создать и произвести можно намного больше, чем требуется потребителям, — а между стилями в технологии и их адаптацией к культурам и странам. Мы не такие, как европейцы, индусы или японцы. Достаточно отметить, что (грубо говоря) там, где европеец стремится к точности, а китаец к детализации, мы добиваемся того, чтобы система работала любым способом. Там, где европеец склоняется к компромиссу и золотой середине (краеугольный принцип, увековеченный на храме в Дельфах и существенным образом повлиявший на развитие западной цивилизации), человек русской культуры стремится к широте и выходу из собственно проблемы для решения этой проблемы.

У российского подхода к науке и технологии есть своя уникальная ниша, которую специалисты иных культур и научных школ заполнить не могут. Русский подход — это что-то вроде квантовой механики, если сравнивать его с технологическим детерминизмом Запада. В каждом нашем поступке, в каждом сошедшем с конвейера тракторе, каждом разговоре и даже в самом языке, который не признает никакого порядка — даже порядка слов! — заложена фундаментальная неопределенность. Мы стремимся к пределу там, где человек Запада стремится к (золотой?) середине и компромиссу. Если нам надо решить задачу, мы делаем это, оглядываясь, так сказать, по сторонам, а не по ее внутренней логике. Мы не боимся приближенных и грубых решений, будучи уверенными, что детали осмыслим и доделаем впоследствии, если потребуется. В результате наша широта позволяет соединять все и вся, то есть находить новые нетривиальные решения и принципы на любом уровне и в любом месте. Все это совершенно непохоже на подход немца, американца, японца или англичанина. Россия — не та страна, в которой будет, так сказать, создан доработанный до малейших нюансов функционирования «мерседес». Но Россия, как, быть может, никакая другая культура, способна создавать новые устройства, новые принципы, новые прототипы. Это гигантская интеллектуальная и экономическая ниша, которая, по мере развития глобализации экономики и уровня технологий, будет только увеличиваться. Таково мое глубокое убеждение.

Итак, зададимся вопросом: каково экономическое будущее России в далекой перспективе? Чтобы сделать уровень жизни населения сопоставимым с западными стандартами и поднять бюджет страны до соизмеримого с уровнем США и Китая, каков наш стратегический резерв? Можно ли, например, представить, что через пятьдесят лет добыча нефти возрастет в десять раз? Такое предположение выглядит, разумеется, фантастичным. Совершенно очевидно, что никакого иного стратегического резерва, кроме научно-технологического потенциала, нет. А он-то как раз у страны имеется, его лишь надо рационально и дальновидно использовать.

Таким образом, существуют два фундаментально отличающихся друг от друга сценария развития страны. Если по-прежнему лицом деловой России будет не специалист, а ухарь, если для ведения бизнеса по-прежнему будут необходимы крыши, если дружба будет превалировать над законностью — и через десять, и через сто, и через тысячу лет стране останется только гордиться сложностью и уникальностью стоящих перед нею проблем, решения которых известны чуть ли не со времени создания кодекса Хаммурапи. Если же Россия сможет использовать гигантский интеллектуальный потенциал как Русскоязычной Ойкумены, так и свой собственный, если создаст для специалистов всего мира условия для свободного и безопасного бизнеса и сотрудничества на ее территории, если место ухаря на вершине общественной лестницы займут специалисты, она вернет себе статус мировой державы. И произойдет это за 10-15 лет, а может быть, и быстрее. Но для этого одного желания мало. Для реструктурирования уже сложившихся структур и отстранения от денежных потоков проходимцев, успешно имитирующих абсолютно все — от капитализма до законности, которых нынешнее положение в стране более чем удовлетворяет, необходимы дальновидная работа Государственной думы, эффективное использование вертикали власти и неуклонная воля высшего руководства.

Интервью Ю. Магаршака после выступления

— В докладе вы подчеркиваете, что речь идет не о диаспоре, а о Русской Ойкумене. Не боитесь таким зая­влением спровоцировать страхи вроде «Русские идут!» и, быть может, гонения на представителей России?

— Гонения? Где? На Западе? В Канаде и Австралии? В Калифорнии? Вы шутите или совсем не представляете Запад.

Ситуация в корне обратная. Прежде всего напомню, что Ойкумена в буквальном переводе — весь разумный (обжи­ той) мир, а диаспора — расселение людей того или иного государства за его пределами. Именно попытка централизации диаспоры может беспокоить власти любой страны: рука Пекина или Москвы не всегда бывала дружественной, это помнят все и всюду. Если же речь идет об Ойкумене, то это именно то, что полно­стью вписывается в современную концепцию Запада: взаимопроникновение культур. В американских и канадских фирмах бок о бок работают китайцы, анг­лосаксы, русские, коренные американцы. Каждый вносит свою лепту, не только профессиональную, но и культурную, в плане общего понимания, как подходить к проблемам. И этот полиморфизм — часть силы американской и вообще за­падной не только культуры, но и технологии.