Королева отличала ее среди прочих и частенько, занимаясь делами, требующими секретности, приказывала ей встать у дверей своих покоев и впускать только тех, кто имел на то разрешение. Однажды, когда исполнялся такой приказ, возле королевских покоев оказался господин де Вик, а поскольку он недавно вернулся из армии и лицо его показалось фрейлине незнакомым, она захотела узнать, как зовут пришедшего. Тот сразу назвался, но, так как имя его не многим отличалось от одного слова, которое я здесь упоминать не стану^{376}, она в гневе захлопнула дверь у него перед носом. Случилось так, что Королева заметила это и поинтересовалась, в чем дело; но фрейлина, изобразив сильное смущение, ответила лишь, что явился некий наглец и сказал нечто такое, что она не осмеливается передать ее величеству. Надобно знать, она и раньше умела притворяться не хуже, чем впоследствии; и государыня, видя, как краска бросилась ей в лицо, велела фрейлине подойти, говоря ей: очень-де хочется узнать, что случилось, а если та не решается говорить о вещах, не приставших слуху, то их можно и опустить — пусть ограничится иносказанием, благодаря которому можно выразить все что угодно. Мадемуазель де Герши воспользовалась тем, что государыня разрешила ей схитрить, однако прибегла к весьма туманным фразам, а поскольку она так и не назвала имени пришедшего, то было все-таки непонятно, о ком идет речь. Но когда она наконец сказала, что тот, кому она не позволила войти, представился именем штуки, которой делают детей, — капитан гвардейцев Королевы господин де Гито, находившийся здесь же, вдруг захохотал как сумасшедший.

«Держу пари, мадам, — воскликнул он, обращаясь к Королеве, — что это не кто иной, как господин де Вик; я знаю, что вчера вечером он прибыл из Фландрии! Но самое забавное — девушка доказывала ему, что ничуть не ошиблась: он-де сам так произнес свое имя, изменив одну букву, как она и услышала».

Дворянин, которого я навестил под Мелёном, звался графом де Ла Шапелль-Готье — и был то достойнейший человек, а я водил крепкую дружбу еще с его отцом. Граф имел заклятого врага — своего соседа виконта де Мелёна, которого чаще называли л’Арбалест, ибо он принадлежал отнюдь не к той самой славной фамилии, из которой вышел один коннетабль и чьи потомки ныне — принцы д’Эпине^{377}, и вовсе не отличался столь знатным происхождением: среди его родни было куда больше судейских, чем военных. Однако он уверял, что господа де Шатийон ничуть не родовитее его семейства^{378}. Вражда сия возникла из-за того, что отец одного убил отца другого, но основания были столь законны, что никто не мог ничего оспаривать. Оскорбленным считал себя мой приятель, — стоило ему лишь заговорить об этом, и он уже весь дрожал от ярости: ведь погиб-то его отец. Перед моим отъездом из Парижа некая знатная особа, которой я был многим обязан, попросила меня утихомирить их взаимную ненависть, предложив приятелю жениться на сестре Мелёна. Тем не менее, я, извинившись, возразил: для господина графа де Ла Шапелля, чье благородство мне так хорошо известно, предложение вступить в брак с дочерью убийцы его отца — жесточайшее оскорбление. Я действительно был не рад этой просьбе, а если бы и захотел выполнить ее, то ничего бы не добился. Какими бы поступками ни пытался виконт де Мелён загладить вину, из-за которой на него обрушился справедливый гнев моего приятеля, он действовал столь неуклюже, что лишь вызывал в том еще большую ненависть. Склонный к буйству, он после двух стаканов вина принимался во всю глотку вопить что в голову взбредет и, если бы его не удерживал строжайший запрет драться на дуэли, вполне мог ввязаться в какую-нибудь роковую для него историю — до такой степени он каждый день напивался. Подобное поведение не пристало никому, тем более сыну человека, обагрившего руки кровью отца моего приятеля. Кроме того, убийца получил королевское помилование лишь при условии, что ни он сам, ни кто бы то ни было из его семьи никогда не появятся там же, где будет принят сын убитого им человека, а если же сын явится в то общество, где будут находиться они, то им надлежит немедленно удалиться. Нельзя сказать, чтобы это решение не соответствовало канонам правосудия, но виконт де Мелён, вместо того чтобы исполнять его, как отец, пренебрегал пресловутым ограничением столь часто, что, едва лишь я приехал к своему другу, как он сразу заявил мне: «Я не могу больше выносить этого человека». Затем он рассказал мне о своих обидах, и я, признав их справедливыми, все-таки попытался, насколько возможно, представить их в ином свете, дабы не растравлять его чувства. Тем не менее, я не мог не сказать ему, что даже малейшая попытка расквитаться сильно ему повредит: ведь то же самое постановление, которое вменяло Мелёну в обязанность избегать его присутствия, самому графу воспрещало искать предлог для мести, а поскольку оскорбленным был именно он, то будут считать, что и ссора начата им же; в его положении следовало быть гораздо благоразумнее. Он имел достаточно средств, чтобы жить, ни о чем не задумываясь, но богатство, которое часто спасает, может ведь и погубить, если возбудит зависть тех, кто дожидается лишь смерти порядочного человека, чтобы воспользоваться его добром; одним словом, сказал я ему, с Королем шутки плохи, и если он, граф, не уверен, что право на его стороне, то пусть уж лучше живет как жил.

Этот дворянин, имевший по меньшей мере двенадцать или пятнадцать тысяч ливров ренты и даже подумывавший увеличить свое состояние выгодной женитьбой, прислушался к моим доводам, нашел их основательными и признался, что весьма мне обязан. И впрямь, я тоже думаю, что, не случись тогда рядом меня, он бы все-таки не сдержался и совершил какой-нибудь опрометчивый шаг. Но после того, как он успокоился, мы думали лишь о развлечениях — либо об охоте, либо о посещении его соседей. И когда мы меньше всего об этом помышляли, ему представился случай удовлетворить свою месть. В его парке вдруг затрубил охотничий рог, что очень нас удивило, — ведь мы оба еще были дома и только собирались обедать; услышав эти звуки, мой приятель вскочил из-за стола и побежал в кухню, где держал ружья. Я тотчас последовал за ним, и мы поспешили в парк, взяв по ружью. Мимо промчалась свора собак, гнавшая улепетывавшего по просеке зайца, и граф де Ла Шапелль, бросив взгляд на того, кто трубил, опознал по цветам одежды доезжачего своего врага. Я видел, что он хочет застрелить браконьера, — он даже прицелился в него, — но, видимо, решив, что отомстит гораздо лучше, если поубивает собак, сделал три выстрела, да так, что все попали в цель. Он и мне предложил последовать его примеру, но я, видя, что в нем всколыхнулась прежняя вражда, и не подумал ему уступать: его недруг мог показаться в любой момент, и на случай такой встречи было бы неплохо иметь заряженным хотя бы одно ружье. Тем временем доезжачий, который трубил только чтобы подозвать собак, увидев, что не дождется ничего, кроме пули, убежал просекой в ту же чащу, откуда явился, и собаки повернули следом — то ли это были плохие гончие, то ли их устрашила судьба товарок.

Граф де Ла Шапелль, которому теперь уже не на ком было выместить гнев, решил немедля отыскать самого виконта де Мелёна, не сомневаясь, что тот где-то поблизости. Услышав у стен парка конский топот, он подумал, что это и есть его обидчик со всеми сопровождающими. Но я предупредил: пусть лучше удовлетворится совершенным; ведь если Мелёну взбредет в голову не оставлять это дело без последствий, то оправданием ему, графу, послужит то, что его врагом, оказывается, был и чудом спасшийся доезжачий, а не только Мелён, чьи собаки были убиты; к тому же виконт своими жалобами мог даже добиться для обидчика тюрьмы — то есть дела для графа могли повернуться как угодно, если тот не послушает дружеского совета. Он согласился; однако стоило нам вернуться домой, как приехал один местный дворянин по имени Шизи, из числа друзей виконта де Мелёна, и граф де Ла Шапелль, знавший об этом, решил, что разговор пойдет о недавнем происшествии. Но тот, не подав виду, сел с нами за стол и за обедом вел речь совсем о других вещах. Мы решили было, что он заглянул случайно, и перестали опасаться, — но сильно ошиблись: он был нарочно послан Мелёном с единственной целью — выведать, сколько нас в доме. Пообедав, лазутчик, вероятно, вернулся к нему и передал, что нас всего двое, — и вот четверти часа не прошло, как явился виконт, а с ним пятеро или шестеро спутников, все верхом. Заметив их еще до того, как они въехали на подъемный мост, граф де Ла Шапелль схватил стоявшее рядом ружье, и я понял, что этой истории еще далеко до конца. Мы с нашими людьми вышли навстречу Мелёну, который не отваживался ступить на мост. Едва завидев нас, он потребовал у графа де Ла Шапелля своих собак, но, когда тот прицелился в него, счел за лучшее не дожидаться ответа и ускакал. Вне всякого сомнения, правильный поступок: еще мгновение — и он уже никого не смог бы оскорбить. Шизи и все остальные последовали его примеру, тоже вовремя отступив.