Это происшествие с известнейшими дворянскими фамилиями провинции не могло не наделать большого шума. Я предложил моему приятелю подать ходатайство представителю маршальского суда Франции, чтобы ознакомить его с делом, — это воспрепятствовало бы ему дать слово тем дворянам, которые, как я предполагал, вмешаются, чтобы помирить их. Но мой совет пропал втуне: Ла Шапелль либо не доверял этому представителю, либо решил обратиться в маршальский суд напрямую. Но пока он готовился самолично отправиться в Париж, его навестил маркиз де Сен-Теран, губернатор Фонтенбло, который во имя уважения к себе попросил графа никуда не ехать, обещая, что ему дадут справедливое удовлетворение. Меня, давно знакомого с этим многоопытным царедворцем, он попросил поддержать его, дабы граф де Ла Шапелль не отказал ему в том, о чем он просит. Я ответил: уж не насмехается ли он надо мною, говоря такое, — разумеется, я из числа его истинных друзей, но если уж он не может ничего поделать, то чего ждать от меня? Он и вправду был, как и я сам, всегда близок с его отцом, а помимо того, занимал должность главного распорядителя королевской охоты в тех краях, и это обеспечило ему такой вес, что все дворяне провинции вынуждены были с ним считаться. Господин де Ла Шапелль оказался в затруднительном положении: с одной стороны, общественное мнение требовало, чтобы он пошел на мировую, но с другой — горячее желание отомстить сыну убийцы своего отца не позволяло ему прислушиваться к доводам разума. Теша себя мыслью, что он-де вправе отклонить ходатайства маркиза, каковые, говоря прямо, можно было счесть неуместными, — он ответил: если б не было такой ссоры между его семьей и семьей виконта де Мелёна, как недавно случившаяся, он бы не заставил себя упрашивать и принял бы к сердцу хлопоты, коими обременил себя маркиз; что пусть даже те ссоры, которые между ними были, таковы, что можно их забыть, и нет ничего такого, чего бы он не сделал из уважения к нему, — он, граф, все же постарается объяснить, какие причины вынуждают его требовать возмездия: о чем подумают люди, если эти просьбы он сочтет более основательными, чем свое право отомстить за драгоценную отцовскую кровь? То, о чем его просят, несогласно с законами природы, а кроме того, пятнает его честь; никакого иного судьи, кроме чести, он не хотел бы над собою — и пусть маркиз не подумает о нем плохо: хотя он не может выполнить его просьбу, но от этого будет уважать его еще больше.
Вот какие доводы привел мой приятель, возражая маркизу де Сен-Терану. Они были в высшей степени справедливы и разумны, как поймет из моих слов всякий, кто обладает хоть каплей здравого смысла. Между тем, господин де Сен-Теран не отступался и продолжал настаивать, чтобы мой приятель не отказывал ему в просьбе, и я тоже стал убеждать упрямца. Но, поняв наконец, что ничего не добьется ни от одного, ни от другого, он сказал графу де Ла Шапеллю, что не сердится на него, ибо понимает, насколько гнев затуманил ему рассудок и как трудно ему прислушиваться к советам друзей; но он ошибается, настаивая на своем, и остается лишь надеяться, что со временем он одумается и поступит как должно; маркиз же умоляет его ничего не предпринимать в течение суток, а уделить это время размышлениям. Господь заповедал нам прощать наших врагов, и ради спасения своей души этот завет надлежит исполнять; совсем нетрудно проявить милосердие — оно никак не повредит его интересам. Маркиз дал ему слово, что виконт де Мелён со своей стороны также не проявит враждебных намерений.
Так маркиз де Сен-Теран, кажется, и не сделав ничего особенного, оказал виконту де Мелёну крупную услугу. Граф де Ла Шапелль не нашел справедливых возражений и пообещал исполнить просимое, если только его недруг этим не воспользуется, и на сутки оставил его в покое, — а маркиз де Сен-Теран в это время известил двор об их ссоре на охоте и потребовал, чтобы о случившемся донесли Королю. Поскольку никто не стал заступаться за графа де Ла Шапелля, Король удовлетворил ходатайство маркиза, и тот вместо посредника стал судьей. Мой приятель очень удивился такому повороту событий и остался им недоволен. Мы же не нашли возможности ему помочь: обращение к маршальскому суду запоздало, да и хлопоты все это были напрасные, ибо нельзя отменить того, что постановил Король. Таким образом, граф был вынужден отправиться в Фонтенбло и выслушать свой приговор, который, впрочем, оказался весьма мягким и для одного, и для другого. Виконт де Мелён извинился за случившееся и в свое оправдание сказал, что его собаки забежали в чужой парк случайно, преследуя зайца, а доезжачий оказался там, желая их вернуть; к мосту же виконт подъехал вовсе без намерения оскорбить хозяина, а лишь для того, чтобы справиться о потерянных собаках — граф сам тому свидетель, и коль скоро он все-таки счел себя оскорбленным, то виконт выражает протест и уверяет, что и в мыслях никогда не держал подобного. Он был бы счастлив заверить его при встречах, что он — его слуга и впредь обещает ревностно блюсти пресловутые ограничения, наложенные Королем на их семейства, и случись на охоте, что зверь опять забежит на чужую землю, клянется тотчас же отозвать свору. Господин де Ла Шапелль принужден был принять эти извинения и выразить сожаление, что застрелил его собак. Вот так все и уладилось. Некоторое время мы недоумевали, почему маркиз де Сен-Теран принял на себя хлопоты защищать одного в ущерб другому, но некий тамошний дворянин, не бывший накоротке ни с ним, ни с Мелёном, впоследствии раскрыл секрет: маркиз поступил так ради государственного советника господина де Безона, на чьей родственнице был женат противник моего друга. Мы вначале не поверили, зная, что сей брак он заключил против своего желания, — однако затем переменили мнение: имеющиеся доказательства не позволяли сомневаться в том, что это была правда. Вышеупомянутый господин де Безон был человеком великого ума, а благодаря своей обходительности завел много друзей, самым влиятельным из них был господин канцлер, назначивший его интендантом Лангедока, хотя тот никогда не был королевским докладчиком, а ведь столь важные посты обычно отдают людям, занимавшим эту должность. Он исполнял свои обязанности не только в течение трех лет, как другие интенданты юстиции, но и переназначался то ли пять, то ли шесть раз, снискав такое влияние в провинции, что и Королю впору позавидовать. В самом деле, я слышал, как государь однажды сказал ему, что для неукоснительного исполнения одного из своих указов взывает к его помощи. Доводилось мне слышать и кое-что гораздо более интересное, ведь вроде бы я уже упоминал, что в провинциях вошло в обычаи, чтобы интенданты одобряли все, что исходит от двора. Так или иначе, не осмеливаясь ни подтвердить, ни опровергнуть это, расскажу с его слов об одном случае.
Однажды он осудил на смерть некоего Руля, поднявшего бунт в Виварэ{379}; голову мятежника, вздернутую по его приказу на воротах города Обена, родственники и друзья казненного сняли под покровом ночи, но были вынуждены повесить на прежнее место, когда на следующий день интендант вменил это им в обязанность специальным постановлением. Не знаю, все ли со мной согласятся, но мне кажется, мало найдется людей, которые в таких обстоятельствах безропотно повинуются. При всей суровости интенданта и страхе перед ним, могу сказать, что он был любим народом — особенно теми, кто решил выйти на большую дорогу и нуждался в том, чтобы его подтолкнули. Редко встречается человек такого живого ума — провинция долго еще с сожалением вспоминала о нем, ибо занявший его место господин д’Агессо оказался полной его противоположностью. Господин де Безон обладал незаурядными способностями, в которые я ни за что бы не поверил, если бы не имел возможности самолично в них убедиться. Так, он мог одновременно диктовать письма троим секретарям и не прекращать при этом беседы со мной. Естественно, он пользовался большим уважением, когда стал членом Совета: Король поручал ему наиболее деликатные дела, а господин канцлер, при всей своей осведомленности в делах, никогда не пренебрегал его советами; среди всех государственных мужей его отличала безупречная репутация, и не было ничего удивительного, что господин де Сен-Теран с радостью воспользовался возможностью оказать ему услугу. Он мог оказывать услуги всем, и сколь бы значительным ни было его положение, это не шло в сравнение с тем, каким он намеревался его сделать. Именно поэтому он был так привязан к интересам канцлера и его семьи — в большей степени из благодарности, ибо считал, что Король столь же доверяет им, как и он сам, а потому их рекомендация поможет ему выдвинуться. Но он лишь даром потерял время: даже если господин канцлер и его сын маркиз де Лувуа и заверили его в своем расположении, они ничего для него не сделали, когда он на них надеялся. Когда скончался господин Кольбер, маркиз де Сен-Теран рассчитывал ни много ни мало как занять его место и, без сомнения, имел довольно знаний и опыта, чтобы хорошо справиться с делами, но, когда эту должность, предмет его надежд, отдали другому, умер от огорчения.
