Это длилось не меньше двух месяцев, и я, чтобы развеять грусть, несколько раз посещал Люксембургский сад^{88}, где у меня была зазноба, которая того стоила. Чтобы не поставить под угрозу ее честь, я обычно оставлял своих слуг у ворот, а сам шел пешком. Однажды, уже собираясь возвращаться домой, я случайно заметил выходившего из сада мужчину и сразу узнал в нем того, с кем столкнулся в Брюсселе, — там к его услугам часто прибегали в секретных делах. Время было позднее, часа два ночи, и мне подумалось, что человек подобного ремесла не станет выходить заполночь просто так. Я, не мешкая, предупредил об этом господина кардинала, и тот попенял, что мне не пришло в голову проследить за этим мужчиной. Я ответил, что собирался так и поступить, но предпочел не рисковать: я ведь мог оказаться замеченным и вызвать у него подозрения. Согласившись, господин кардинал стал расспрашивать о его возрасте, цвете волос, росте — то есть обо всем, что помогло бы его узнать. Я рассказал; тотчас разослали приказ на почтовые станции, всем посыльным и почтальонам, чтобы те оповестили, если этот человек решит уехать из Парижа. Кроме того, на всех улицах расставили людей, которым наказали следить, не захочет ли он воспользоваться каким-нибудь другим экипажем.

Подумав после всех этих строгих мер предосторожности, что именно этот человек и мог быть причиной печали господина кардинала, и памятуя, что тот намеревался приставить наблюдателя к Люксембургскому саду, я вызвался оказать ему эту услугу: ведь я же знаю этого человека в лицо и от меня он не ускользнет. Кардинал ответил: да, но ведь и он может меня узнать, а это спугнет его, и он сможет скрыться. Всячески стараясь развеять его сомнения и не желая допустить, чтобы он выбрал для этой цели кого-то другого, я возразил, что тот портрет, который я нарисовал, не так точен, как мои глаза; что те, кого он туда пошлет, могут упустить незнакомца, не узнав; я же могу замаскироваться так, как только что придумал, и тот ничего не заподозрит. Он спросил, как, и я ответил: к примеру, наряжусь нищим и сяду у входа, словно жалкий калека, сам же буду всматриваться в лица прохожих. Кардинал одобрил мою затею, выразив желание взглянуть, как я смогу перевоплотиться. Тайком я разыскал два старых костыля, кое-какую одежонку, больше похожую на отрепья, и все остальное, что могло пригодиться, и изобразил нищего так убедительно, будто всегда жил подаянием. Кардинал велел мне приниматься за дело, добавив, что если я преуспею в нем, то окажу ему самую большую услугу в жизни.

Это ободрило меня; я выбрал место на углу улицы Турнон^{89}, вымазал лицо пылью и принялся стонать так, словно и впрямь страдал от боли и нужды. Многие жалостливые люди подавали мне милостыню; мимо проезжали кареты, и я тревожился, что не увижу за ними того, кого стерегу. Мне пришлось подобраться как можно ближе к воротам, и стражники-швейцарцы, которым мои стоны терзали уши, собрались меня прогнать. Я пообещал им больше не шуметь, и они смягчились. Просидев так три дня и три ночи и никого не увидев, я подумал, что он может войти со стороны монастыря кармелитов, и поменял свой пост. Мое терпение было вознаграждено: в тот же вечер он пришел и отпер ворота собственным ключом. Господин кардинал дал мне в помощь человека, который время от времени подходил и спрашивал, не заметил ли я кого, а еще люди стояли на ближайших улицах — на тот случай, если понадобится проследить за кем-нибудь от ворот. Через час я увидел другого человека, прошедшего в ворота так же, как первый. Он был закутан в плащ, и я не смог его узнать, но сказал своим помощникам, чтобы они, не мешкая, последовали за ним, когда он выйдет. Это было выполнено, причем так искусно, что он ничего не заподозрил и даже ни разу не оглянулся.

Он оказался господином де Сен-Маром, главным конюшим Франции, сыном маршала д’Эффиа. Господин кардинал знал его лучше, чем кто бы то ни было, когда сказал мне, что он — человек неблагодарный, и если погибнет, то получит по заслугам. Он выдвинулся при дворе благодаря кардиналу, но вместо благодарности задумал его погубить и вступил в сговор с герцогом Орлеанским, который, уже устроив великое множество интриг, завершившихся для их участников трагически, все же затевал еще одну, обещавшую оказаться столь же провальной. Что касается другого человека, то за ним тоже проследили, и кардинал узнал, что живет он в Сен-Жерменском предместье^{90} на Утиной улице. За ним ходили по пятам, и он не мог сделать ни шагу без нашего ведома. Так стало известно еще о нескольких тайных встречах, в которых участвовал Фонтрай — маленький горбун, но великий интриган.

Во власти кардинала было их арестовать, и я напоминал ему, что заговор, несомненно, затевается против него самого. Но он пока ничего не знал, а ему хотелось иметь неопровержимые доказательства их вины, поэтому он послал меня в Байонну^{91}, где я, остановившись на почтовой станции, мог следить за всеми, кто уезжает и приезжает из Испании. За заговорщиками продолжали наблюдать, и господин кардинал, получив новость о том, что Фонтрай взял на почте в Этампе^{92} свежих лошадей, предположил, что тот намерен покинуть страну. Человек из Брюсселя спустя несколько дней последовал за ним, и я сообщил господину кардиналу, когда они проехали через почтовую станцию в Байонне.

Их непростительной ошибкой было обоим ехать по одной и той же дороге — но кого Бог хочет наказать, тех он лишает разума, и фламандец тем же путем поехал и обратно. У меня в кармане лежал приказ о его аресте и имелись люди, готовые его исполнить; он был крайне удивлен, когда его схватили и обвинили в том, что грозило ему эшафотом (ибо он оказался французом, а не фламандцем, как я считал). К сожалению, он успел принять яд, находившийся при нем, — нам не удалось ему помешать, и он умер через два часа. Я всячески пытался спасти его, но доктора не смогли приехать вовремя, и яд сделал свое дело.

В сапоге погибшего я нашел подлинник договора, который Фонтрай обсуждал в Испании от имени герцога Орлеанского, герцога Буйонского и Сен-Мара. Чтобы лично рассказать обо всем Его Преосвященству, я вскочил в седло и помчался по дороге на Лангедок в сторону Перпиньяна^{93}, осаду которого кардинал вел вместе с Королем. Я нашел кардинала ослабевшим и телом, и духом, — однако первым более, нежели вторым. Поскольку Сен-Мар настроил против него Короля, кардинал, предупрежденный об опале, собирался покинуть Нарбонну^{94}, где в то время находился, и перебраться в Прованс и Дофинэ, губернаторы которых были ему преданы. Сен-Мар вполне мог убить его во время этой поездки — и говорили, будто он пообещал это герцогу Орлеанскому, смертельно ненавидевшему кардинала. Однажды они оставались наедине добрую четверть часа, но Сен-Мар упустил эту возможность, а больше случая выполнить обещание ему не представилось.

Его Преосвященство встретил меня как ангела-хранителя и, не расстроившись, что человек, о котором я говорил, мертв, поскольку договор был у меня в руках, велел отправить его Королю, сперва сняв с него копию.

Я понял, что он сильно встревожен, и хотел поступить по-другому: сохранить у себя оригинал, а отправить копию: ведь ее у меня могли и отнять, и как бы я тогда подтвердил сказанное мной? — но кардинал возразил, что в нынешнем положении дел нужно срочно раскрыть Королю глаза, а его убедить сможет лишь подлинник, а не копия.

Я отправился в путь, а граф де Шаро, находившийся в ставке Короля и имевший основания быть благодарным Его Преосвященству, тайком привел меня к Его Величеству, которого я очень удивил сделанным подарком. Он никому ничего не сказал, но спросил меня, как поживает господин кардинал. Я сказал ему лишь то, на что получил разрешение: что Его Преосвященство очень плох и недуги мешают ему выполнять приказы Его Величества. Я забыл упомянуть об одной очень важной вещи: накануне своего возвращения из Тараскона^{95} господин кардинал сказал Королю, что возвращается ко двору, а Король ответил: не нужно торопиться, лучше поправить здоровье.