Чтобы изжить крамолу в войсках, решено было все польские части расформировать, а замешанных в восстании сослать в Сибирь и Оренбург. За сосланными поляками везде был установлен строжайший надзор, пресекались их попытки поднять там мятеж. Так возникли процессы в Астрахани, в Омске, Томске и других городах, в которых фигурировали десятки польских офицеров и солдат, отбывавших ссылку в сибирских частях[691].
Всякая попытка выразить протест против режима сурово наказывалась. Тем не менее проявление протеста имело место, например в Гродно, Вильно и ряде других городов[692].
Если даже в частных письмах офицеров выражалось какое-то неодобрение порядков в стране, то за виновными учреждался на много лет надзор. Достаточно было прапорщику лейб-гвардии Финляндского полка князю Шаховскому написать домой, что во время маневров «потоптали мы несчастным мужикам все засеянные поля и неубранный хлеб», как он был взят под подозрение[693]. Стоило поручику кн. Хованскому написать, что после ухода его и других офицеров в отставку «полк очистился, остались решительно одни отборные молодые люди, с коими, говоря правду, и двух слов сказать нельзя», как по приказу Николая и за ним установили надзор[694]. Подпоручика лейб-гвардии Семеновского полка Бринкена за «дерзкие слова» по личному приказу царя исключили из службы, послали в Шлиссельбургскую крепость, а затем направили «по лишении чинов и дворянства рядовым без выслуги в один из линейных батальонов Оренбургского корпуса» под именем Рихарда Егорова[695]. Жандармы, ведущие перлюстрация писем, старались создавать «дела», чтобы угодить царю. Так возникли процессы поручика Лейб-гвардии уланского полка Савоини, писаря лейб-гвардии Павловского полка Д. Комиссарского, подпоручика Азовского полка А. Пестова и ряда других, посмевших в частных письмах критиковать существующие порядки[696].
И все же ропот на аракчеевские порядки в войсках не умолкал. Обеспокоенный шеф жандармов докладывал царю: «Солдаты и офицеры признают таковые для себя отяготительными и ропщут на оные».
В ответ Николай лишь приказывал усиливать репрессии. Сибирь была переполнена ссыльными. Исполняющий обязанность помощника шефа жандармов полковник Маслов докладывал, что пора, наконец, прекратить ссылку нижних чинов в Сибирские батальоны: «Сибирь, так сказать, наводнена преступниками разных сословий, с некоторого времени она сделалась не так уж страшна ссылаемым»[697].
Апостолы крепостничества решили революционной идеологии противоставить идеологию царизма. Министр просвещения граф С. С. Уваров сформулировал охранительные начала, которые должны были лежать в основе идеологии царизма. Они свелись к формуле: «самодержавие, православие и народность».
За утверждение этих начал взялись не только Министерство просвещения, но и жандармское ведомство, зорко наблюдавшее за состоянием умов в России. И хотя шеф жандармов А. Х. Бенкендорф считал, что у него нет серьезных оснований для беспокойства, однако в стране зрели новые силы, которые впоследствии встали на борьбу с крепостничеством и обскурантизмом. Это новое проявилось в 30-е годы в форме философских кружков, возникших в студенческой среде Московского и Петербургского университетов.
Мрачная действительность николаевской России вынуждала передовых людей того времени искать выход. Начались поиски революционной теории, которая осветила бы путь движения к более передовому общественному строю.
В 40-е годы центром идейного движения снова стал Петербург. Здесь шла консолидация прогрессивных сил, идейными руководителями и наставниками которых стали В. Г. Белинский и А. И. Герцен. Всю силу таланта использовали эти два исполина общественной мысли для того, чтобы разбудить умы молодого поколения и подсказать необходимость активной борьбы с охранительной идеологией и с крепостничеством.
Революционные демократы признавали народ решающей силой исторического развития, они утверждали материалистические начала в понимании общественных явлений. Для них было характерно увлечение теорией утопического социализма Сен-Симона и Фурье. Они были убеждены в том, что «вера в будущее своего народа есть одно из условий содействования будущему»[698].
В 1844–1845 гг. возник кружок М. В. Петрашевского. Состав кружка был весьма пестрым. На собраниях бывали поэты А. Н. Плещеев и А. Н. Майков, писатели М. Е. Салтыков и Ф. М. Достоевский, офицеры Н. П. Григорьев, Н. А. Момбелли, А. И. Пальм, Черносвитов, Ф. Н. Львов (2-й) и другие лица, принадлежавшие в разночинной интеллигенции. Своей главной целью члены кружка полагали изучение социалистического учения Фурье, поскольку оно отвечает «основным началам быта общественного». Петрашевцы считали необходимым ликвидировать крепостное право и утвердить в России республиканский строй. Для достижения этих целей они решили создать тайное общество, способное осуществить на деле новые идеалы[699].
Революционная буря 1848 г. вновь потрясла Европу. Ждали революции и в России. Напуганное начавшимся в Европе движением правительство Николая снова стало сурово расправляться с инакомыслящими. Первый удар был обрушен на кружок Петрашевского. По этому делу было привлечено 123 чел., из них арестовано 39 чел., среди них 6 офицеров: поручик лейб-гвардии конного гренадерского полка Григорьев, поручик лейб-гвардии Московского полка Момбелли, отставной поручик Достоевский, поручик лейб-гвардии егерского полка Пальм, штабс-капитан лейб-гвардии егерского полка Львов (2-й) и отставной подпоручик Черносвитов; 22 активных участника преданы военному суду. «Это вовсе не какой-нибудь мелкий заговор, образовавшийся в нескольких разгоряченных головах, — докладывал Липранди, ведший следствие. — Я постепенно дошел до убеждения, что в деле этом скрывается зло великой возможности, угрожающее коренными потрясениями общественному и государственному порядку»[700]. «Заговор идей» петрашевцев показался царю столь же опасным, как и заговор декабристов. Именно поэтому был вынесен столь суровый приговор. Петрашевскому было предъявлено обвинение «в богохулении, покушении произвести реформу быта общества в России, в участии в совещаниях о составлении тайного общества и о произведении восстания и недонесении об умышлении на цареубийство».
Тяжелые обвинения были предъявлены также Григорьеву и Момбелли. Первый обвинялся «в составлении и распространении злоумышленного своего сочинения «Солдатская беседа», заключающего в высшей степени дерзкие выражения против священной особы государя-императора», а второй — «в распространении изустно и письменно дерзких мыслей… злоумышлении к уничтожению императорского дома и в покушении составить тайное общество». В этом же обвинялись Львов и Достоевский[701].
Военный суд определил смертную казнь через расстрел 21 обвиняемому, но затем она была заменена более мягкими наказаниями: Петрашевский был осужден пожизненно на каторжные работы, Григорьев и Момбелли — на 15 лет, Львов — на 12 лет, а Достоевский — на 4 года крепостных работ и затем на службу рядовым[702].
Генерал-губернатору Петербурга предписывалось «означенную конфирмацию привести в исполнение 22 и не далее 23 сего декабря (1848 г. — Л. Б.) на Семеновском плацу при собрании части войск Гвардейского корпуса», сначала прочитать приговор о смертной казни и «тотчас приступить к исполнению обряда таковой казни» и лишь после этого зачитать конфирмацию, а затем, «надев на них арестантское одеяние и заковав тут же в ножные кандалы, отправить с места казни при кандалах» под конвоем в ссылку[703].
