Незадачливый экспериментатор рухнул на пол со свернутой шеей. Я затащила труп на койку, прикрыла одеялом, и отправилась искать Халнера.

Сумрачный коридор, одинаковые двери. Заперто, пусто, заперто. Когда в одной из комнат, наконец, наткнулась на остывшее тело, долго не могла решиться поднять покрывавшую простыню. Но это оказался всего лишь Дарн. Раздет, всё тело испещрили нарывы с застывшим гноем, на лице застыла гримаса боли, один глаз лопнул и вытек. Интересненько.

Накинув простыню обратно, я подошла к окну и внимательно осмотрела свои руки с едва заметными следами от Орр. Подумать только! Привязка, привязка… а ничего страшного-то и не случилось.

Снова коридор, двери, комнаты. И весь будто высохший, покрытый полузарубцевавшимися язвами человек в одной из них. В полумраке не видно его лица, но… Нет, нет. Точно нет. Надо двигаться дальше. Ручка повернулась легко, но петли слегка скрипнули. Тут же раздался стон – хриплый, едва слышный, в два слога. Два немыслимых слога. Слога моего имени.

Я крепко зажмурилась. Медленно притворив дверь, со всей силы стукнула лбом о косяк.

Дальнейшее было похоже на бред. Полоумный, сиплый разговор. Его просьбы - убить. Мои просьбы - бежать. Мельтешение по больнице – уж если убивать, то других, тех, кто повинен во всей этой истории. Убивать и брать необходимое, чтобы выжить в зимнем лесу. Лесу! Зимнем! Мне, выросшей в пустынях и степях!

Несмотря ни на что, мы вполне сносно продержались почти четыре дня. Как ни странно, погоню не подняли, хотя не так уж далеко мы и ушли. То ли маскировка так хорошо работала, то ли свертка удалась. Но, неизбежное всё равно произошло: Халнеру стало хуже.

Он окончательно слёг на пятые сутки, и уже через несколько часов перестал понимать, что происходит. Я начала метаться, но теперь не от жара, а от бессилия. Приложить лёд или вскипятить воду? Растереть снегом или укутать во все тряпки, какие есть? Попытаться засунуть в него последнюю еду или выкопать из-под снега травы, чьё название я не помню, но помню рассказы Эвелин, что они снимают боль? А может, вообще вернуться в больницу?

Бесполезно. На следующий день язвы вскрылись, в страшных нарывах проглянули кости. Не прошло и суток, как всё было кончено. Однако умер Халнер не от болезни, а от моей руки: он пытался куда-то ползти, я не давала, и, после короткой невнятной борьбы, перерезала ему горло.

Хоть какое-то подобие боя.

Потом я вылезла из шалаша, и «надстроила» его всем имевшимся хворостом. Кое-что затащила внутрь. Сделала новую лежанку, на которую перевалила остывающее тело Хала. Потом достала огниво и нож. Потому что, каким бы плотным ни было пространство, самый верный способ провести цепь Цветного пламени от простого «нагрева», до разрушительного Зелёного, это катализатор по имени кровь. Свежая. Живая. Желательно, из вен.

Я залезла в шалаш, и вытянулась рядом с почти остывшим телом. Жесткая щетина царапнула губы в последний раз. Кашляя от дыма, я уткнулась в спутанные пепельные волосы. Один… два… три… не смотря на усиливающийся жар, сердце билось всё медленнее, струйки крови текли совсем вяло. Но и этого хватало Пламени за глаза.

Шалаш рухнул. Откуда-то сверху было хорошо видно, как разноцветные язычки огня резвятся, выпуская искры. Ещё немного – и пожар захватил дерево, потом другое, затем лес, плато, западную часть Империи, всю планету Мерран, и ширился дальше, дальше, пока не заполнил собой весь мир.

***

Нестерпимое свечение превратилось в запах. Чудесный запах моей любимой бунии. Вслед за ароматом пришло тиканье часов. Размеренный звук чиркал по сердцу, заставляя его биться сильнее и ровнее, подчиняя своему ритму.

Через бесконечность, пелена потихоньку рассеялась. Я увидела темно-пурпурные обои с золотыми вертикальными прожилками и очаг бледно-розового камня. Комната напоминала номер в Алебро, но выглядела не очень: мембраны окон разорваны, штукатурка потолка обвалилась, на полу - скукоженные листья. Плесень. Запах гнили. Косые лучи, низкое солнце. Нет, не просто солнце, а приплюснутый закатом диск Великого Апри, чей левый бок «откусил» подкравшийся Атум. Но такое в Мерран только осенью! А ведь только что была зима… кажется.

Я потянулась в кресле и задела крохотный круглый столик на витой ножке. Он грохнулся, с клацанием откатился к стене. Вместе со столиком упала лежавшая на нём книга – переплетённый в чёрную кожу том размером в две ладони и в два пальца толщиной.

«Ищущий ближних да убоится одиночества,

Ищущий одиночества да убоится ближних.

Получив воздаяние, обратное потребностям жизни,

В стране вечной осени да пребудет странник,

Пока не узнает цену своим деяниям», - прочитала я на первом попавшемся развороте. Боги, опять эта тягомотина Великого Апри.

Встав, я размялась, и начала осматриваться. Кроме кресла и укатившегося столика, мебели в этой комнате не наблюдалось. В соседней - огромная кровать под запыленным покрывалом, и более ничего. За второй дверью - холл гостиничного вида, и широкая лестница тёмного дерева, над каждым пролётом которой висело по картине жутких пропорций и цветов. Хм. Действительно, Алебро.

Я осмотрела здание целиком. Везде одно и тоже: пыль, обшарпанность, порванные мембраны в окнах, на полу вместо ковров – сухие листья, из всего интерьера – один-два предмета, и книга. Обязательно книга – чёрный томик в две ладони, полный чужой мудрости и религиозных стихов.

В соседнем здании история повторилась. И в следующем тоже, и ещё в одном, и ещё. Везде. Везде одно и то же: пустота и тишина. Ничего и никого живого, даже плесени и мха, и тех не видно. И это в Мерран-то, где даже тумбочки отращивают зубы! Только вот, Мерран ли это? Где оно вообще, это место? Место, где нет усталости, голода, жажды, холода. Боли, и то нет: когда я не заметила ступеньку под ворохом листьев, и навернулась с высокой лестницы, то не почувствовала ничего. Вообще. Совсем. И даже не удивилась – потому что чего ещё ожидать от места, в котором нет даже времени?

Низкое солнце висело, словно приколоченное. Неподвижные тени расчертили город в подобие гигантский шахматной доски. На каждой её клетке поджидала неминуемая «гибель», вечный мат, объявленный одной-единственной книгой.

«Замершая вечность разольет свет,

Замерший свет откроет истину.

Пришедший к Великой Грани,

Да прозреет,

Оглянувшись на пройденный путь».

Она преследовала меня. Неотступно, неотвратимо. Куда бы я ни шла, она появлялась на столах, кроватях, парапетах. Висела на перилах и шторах. Торчала из переплетения ветвей. Сначала это удивляло, потом раздражало, потом начало откровенно бесить. Но ничего не поделать…

Постепенно я привыкла, и даже начала высматривать черную обложку, как выглядывают в толпе старого друга. В конце концов, здесь, в стране вечной осени, книга была единственным «живым» существом.

Книга, и ещё часы. Откуда и зачем они появились там, где время не движется, я не понимала. Порой едва ощутимые порывы ветра доносили тиканье, а несколько раз даже гуканье. Когда я слышала его, то неслась на звук, не разбирая дороги, пересчитывала ребрами ступени, выпрыгивала из окон, даже срывалась с крыш. Тщетно: отбив ровно девять ударов, невидимые часы умолкали. Я снова оставалась в одиночестве и тишине.

«Служащий Солнечному Закону,

Да не прельстится разум твой ересью,

Да не убоится плоть твоя истязаний,

Да не сподвижется сердце твоё утехами,

Ибо сие есть грех».

Я оббегала всю осеннюю Столицу, буквально всю, даже облазила королевский дворец. Не могла попасть только в порт: в отличие от реального города, в «осеннем» не было моря. Скалы были, мосты над пропастями были, яруса были… а моря не было. В провалах между островами-кварталами плескался густой, сине-серый туман. В этом же тумане тонули нижние уровни Столицы, даже вид на залив проглядывал сквозь неверную пелену, словно через мутное стекло, в котором неверными тенями отражался сам город.