Ужасен был ее вид и страшно было сидеть и ждать ее. И несмотря на это, голова моя методически дотягивала начатую нить:

«Анна разбила вчера стакан и порезалась ночью босая в то время, как она шла через комнату к кроватке... Поэтому она и не может ничего помнить и не помнит... Я был прав».

А Анна подвигалась вперед и приближалась — и вот, только в это мгновенье, когда я близко заглянул в ее недумающие страшные мертвые глаза, когда я почувствовал холод ее скрюченных пальцев и эти пальцы, нащупывая, коснулись меня, я изо всей силы ударил ее по рукам и, затрясшись, закричал:

— Анна!

И тогда Анна очнулась.

Такова была вся эта история.

Теперь мне осталось немного досказать. Два месяца Анна была между жизнью и смертью — и весы колебались то в ту, то в другую сторону. Я сам потерял всякую надежду, но Господь в конце концов рассудил за благо оставить ей жизнь, может быть, для того, чтобы она могла искупить прошлое.

И теперь мы живем втроем — я, Анна и Августа, потому что после всего, что Анна перенесла, она, как змее, переменила кожу и стала такой, что если б Иост встал из гроба, он бы ее не узнал. И она сделалась моей женой...

...Как видите, мастерская моя находится во дворе и составляет часть помещения, где я сам живу... На улице нет вывески. И так было всегда, ибо покупателей с улицы я никогда не имел, да и не гонялся за ними.

Клиентуру мою составляли и составляют десятка два-три человек, не более. Клиентура кажется как будто и ничтожной для такого громадного города, как Петербург, но если назвать вам поименно лиц, которые оказывают мне свое высокое доверие и в выборе ценных украшений и камней ничьими другими услугами, кроме моих, не пользуются, вы поймете, что эти несколько человек могут вполне заменить сотни других заказчиков. Все это люди с именами и состояниями и при этом — что для меня важнее всего — настоящие знатоки и ценители.

Обратите внимание, что мастерская моя носит характер самой обыкновенной жилой комнаты, если не считать вот этого угла со столиком, где я занимаюсь, да вот этого шкафика с вещами. Мягкая мебель, портьеры, картины, ковры...

Это потому, что мой клиент не случайный, он — мой гость, почти друг, и мы частенько просиживаем здесь вместе часы.

Вот, например, туберозы, цветы, которые я особенно люблю... Разве они не придают мастерской особенно уютного вида?.. Многие не выносят их запаха, но у меня к ним слабость, и вы найдете их у меня во всех комнатах...

Впрочем, это к делу не относится...

Два года тому назад, в августе, ко мне явилась новая покупательница. Она упомянула вскользь имя моего старого, покойного уже клиента, барона Рикна, с которым, как можно было понять из ее слов, она была в свое время хорошо знакома.

Она была в трауре, немолодая уже, но лицо ее сохранило следы былой замечательной красоты, а в удивительные глаза можно еще было и прямо влюбиться.

Осанка, посадка головы, что-то неуловимое во взгляде и движениях, то особенное, что отличает породу от непороды, говорило о том, что она принадлежит или принадлежала к верхам общества.

С ней была ее дочь, девочка-подросток лет четырнадцати, очень похожая на мать, вероятно, крайне своенравная, с прелестным капризным личиком. Говорили они меж собой по-английски.

Фамилии этой дамы — она назвала себя — иностранной, очень длинной, какой-то пятерной — я не скажу.

Будем называть ее Кранц.

Мы разговорились. Я показал ей кой-какие вещи.

Оказалось, что она знала в них толк, особенно в камнях.

Скажу более, она чувствовала вещь, как чувствует ее художник. Ее глаза, равнодушно скользившие мимо сверкавших красивых безделушек, на которых профан, несомненно, остановился бы, приковывались к тому, что, действительно, достойно было внимания только тонкого знатока.

Целый час просидела она так у меня, пересыпая камни из ладони в ладонь и с особой любовью поглаживала некоторые из них тонкими и длинными аристократическими пальцами.

Девочка все это время жестоко, видно, скучала и от скуки то и дело подходила к окну и тыкалась своим хорошеньким носиком в цветы...

Наконец, госпожа Кранц поднялась, чтобы уйти.

Из всех драгоценностей она приобрела только тоненькое золотое колечко с изумрудом, миленькое, но очень недорогое.

Выражение легкого смущения промелькнуло у нее в глазах: «дескать, столько рылась и из-за такого пустяка». Но я и вида не показал, что хоть сколько-нибудь недоволен или изумлен. Да так оно и было в действительпости.

С тех пор госпожа Кранц сделалась моим частым гостем. Не проходило месяца, чтобы она не явилась за каким-нибудь пустяком; то ей нужна была недорогая брошь, то опять колечко, то браслет для какой-нибудь знакомой. Но просиживала она у меня часами и все смотрела и смотрела, с грустью, с затаенной жадностью. Она рылась в камнях, а девочка скучала, бродила по мастерской и нюхала мои туберозы, к которым чувствовала, по-видимому, такую же любовь, как и я.

То, о чем я, собственно, хочу рассказать, случилось в конце декабря, как раз перед Рождеством. В такое время и ко мне иногда заходит случайно покупатель с улицы. Дни праздничные, магазины переполнены, всюду давка, суета, ну, какой-нибудь нетерпеливый по чьему-либо указанию и забредет.

Помню, госпожа Кранц с девочкой только что пришла... Девочка была не в духе и отдельно от матери угрюмо уселась в кресло. Мать же отошла к окну и принялась рассматривать недавно полученный мной большой, отделанный уже, но еще не оправленный рубин, диковинный камень, едва ли не самое ценное сокровище из всего, что у меня тогда находилось.

Он был ровного густого карминово-красного цвета, без малейших жилок, с переливавшейся внутри кипящей темной кровью, с пуком мрачных лучей от каждой грани. Вес его был девять каратов. Для рубина это почти редкость.

Стоил он, конечно, громадных денег и был только на любителя.

Вот в это-то время, когда госпожа Кранц рассматривала камень, послышался вдруг звонок в передней и, спустя немного, вошел пожилой господин в форме инженера, очень солидного и благообразного вида...

Лицо его мне показалось чуть-чуть знакомым; и я тут же вспомнил, что кто-то мне когда-то указывал на него, даже называл по какому-то поводу его фамилию.

Оп попросил показать ему бриллиантовые серьги.

Пришлось заняться новым посетителем.

Я положил рубин в узкую и длинную коробку, где он раньше лежал и где лежали еще несколько более мелких рубинов, коробку отставил немного в сторону и, оставив ее на столе, подошел к шкафику, где у меня хранились под ключом все ценности.

Господин в форме инженера стал за моей спиной и в то время, как я копался в ящиках, перебирая футляры, он с любопытством смотрел.

Подходящих серег не находилось.

Я провозился у шкафика минут пять... Вдруг легкий стук заставил меня обернуться. Оказалось, что девочка, подошедшая к столу, случайно задела локтем коробку с рубинами, коробка упала на пол, на ковер и рубины рассыпались.

Девочка казалась очень смущенной. Мать смутилась также, извинилась за дочь, сказала ей что-то по-английски со строгим лицом, очевидно, сделала замечание, и вместе с ней стала собирать камни с пола.

Я попросил их не беспокоиться... Так как для инженера так-таки ничего не нашлось, и он тут же ушел, я стал сам собирать с пола свои сокровища.

Скажу теперь коротко, ввиду того, что вы предупреждены, о чем идет речь: все камни нашлись, кроме рубина, того рубина.

Он пропал.

Мы обшарили все уголки, каждую складочку ковра, мы сняли, наконец, ковер и осторожно тут же в комнате вытряхнули, мы переставили всю мебель, мы перешли в следующую комнату и в следующую в надежде, что он мог куда-нибудь закатиться, перевернули и там все верх дном, — камня не было.