– Погаснет пламени Олимпийский очаг. Ты знаешь, о чем идет речь, верно?

Мысли хаотично рассыпаются в сознании. Их слишком много и в тоже время критически мало, чтобы понять, о чем говорит богиня.

– Гестия – хранительница очага на Олимпе, и если пламя погаснет…

– Начнется хаос, – продолжает Калипсо. – Именно там мойры собираются провести последний обряд. Именно там они держат Чарли.

Мне становится зябко. От чувства полной дезориентации мне становится дурно. Нас впихнули в эту реальность без предупреждения, а теперь готовят к тому, что это конец. «Назад все дороги давно сожжены». А в этом, к несчастью, что-то есть…

Isbells – My Apologies

John Murphy – In The House_In A Heartbeat

Лео нервно расхаживает по палубе, оглядываясь на Калипсо, что стоит в отдалении. Она продолжает тихо напевать, скрывая нас от мести богов. Мне понятны чувства Вальдеса: девушка, которую он любил, оказалась предателем. Пусть это и косвенно, но пропажа Нико и Беатрис все еще ее вина.

Лицо подруги всплывает перед глазами: мелованная кожа, наполненные слезами глаза, гримаса ужаса и боли. Она не в состоянии поверить, не в состоянии принять то, что сказал ей отец (если это не еще одна уловка Калипсо). Она в ужасе хватается за плечи Нико, стараясь укрыться от жутких, морозящих душу слов. Я видел в ее глазах такое сожаление, такой страх, что самому невольно становилось не по себе. Но ди Анджело был рядом. Он так вовремя коснулся ее волос, так по-особенному обхватил ее за плечи, что я так и замер на месте. Чтобы ни происходило между этими двумя, это вряд ли можно назвать дружбой. И эти взгляды: странные, тревожные, знакомые.

Они были так похожи на нас. Но нас к тому времени уже не было.

Я оборачиваюсь к друзьям, что продолжают обсуждать дальнейшие свои действия, и не могу понять, почему так остро ощущаю нехватку Би и Нико. Но не хватает здесь не только их. Аннабет. Ее отсутствие должно облегчать мою участь, но на самом деле, это не так. Все, о чем я мог думать последние несколько дней – ее странное, срывающееся, лишенное прежней логики поведение. Что-то изменилось. Изменилось уже давно, и только теперь вышло на поверхность этой недосказанностью и разочарованием.

Джейсон, возникший из неоткуда, хлопает меня по плечу, начиная свою речь:

– Все изменится.

– Конечно, – без всякой охоты отвечаю я.

– Не знаю, что между вами произошло, но я уверен, что это не могло пройти бесследно.

«Это» – Дом Аида. Место, где я в последний раз видел Чейз нормальной.

– Конечно.

– Нужно сосредоточиться на пророчестве. Составить план. Стратегически рассчитать каждый наш шаг. И для этого нам нужна Аннабет, – Джейсон виновато пожимает плечами.

– Предлагаешь мне позвать ее?

– Никого другого она не станет слушать, – говорит сын Зевса. – Пожалуйста, Перси.

На самом деле, я последний, кого она вообще захочет видеть.

– Не хотелось мне умирать молодым, – бурчу я, вставая из-за «круглого» стола.

Взгляды друзей прикованы ко мне, и, когда я отхожу на достаточное расстояние, слышу голос Вальдеса:

– Пресвятая Мария, я буду молиться за тебя, Джексон.

Улыбка сама проскользнула на лицо. Я не помню, когда в последний раз наша группа действовала так слаженно, так быстро, так обобщенно. Последнее время, все, что могло вспыхнуть на Арго-II: ненависть и скандал. Теперь же, отчасти благодаря Би, мы стали иначе смотреть на ситуацию. Как бы сильно нам не хотелось отказаться от участи полукровки, все мы прекрасно понимали, как много зависит от нас.

Я спускаюсь на нижнюю палубу. Отсчитываю три двери и замираю у четвертой, в надежде, что пот прошибет меня не сразу. Должно быть, отказаться от собственных чувств куда сложнее, чем вступить в схватку с монстром. В битве у меня хотя бы было преимущество, здесь же меня ждет поражение без права на реванш.

Рука нервно барабанит по деревянному покрытию двери. Чувствую себя словно пятиклассник, которому выпала честь поздравить самую красивую девочку класса. Вот только я не пятиклассник, а Аннабет из гадкой девчонки превратилась в самое красивое создание на всем белом свете.

Она открывает чуть погодя, когда нервозность становится чем-то слишком заметным.

– Заходи, – уничтожая всю мою подготовленную речь под корню, начинает Аннабет.

Серые глаза даже не взглянули на меня. Последнее, что я увидел – золотые волосы, скрывшиеся в полутьме каюте. Где-то между ребрами кольнуло обидное «она отказалась от тебя», а вслед за этим пришли жуткие мысли: ей плевать, она лишь друг, ты должен забыть ее.

Забыть?

Как, черт подери, можно забыть все то, что пережили?

Я прикрываю за собой дверь и поспешно радуюсь тому, что комната освещена теплым, предрассветным и мягким светом, льющимся из крохотного окна.

– Мы ждем тебя на палубе, – говорю я абсолютно спокойно.

Она вздрагивает. Аннабет сидит за столом в купе бумаг, карт и книг. Кажется, она единственная, кто мог разобраться во всем этом хаосе, и все же плечи ее предательски вздрагивают, а голова понуро опустилась на грудь.

– Аннабет? – повторяю я чуть громче.

– Ты не задумывался, почему все так сложилось? – мгновенно реагирует Воображала. – Почему мы? Почему всегда мы?

Вопрос ставит меня в тупик, и я нервно одергиваю край оранжевой, истрепанной футболки.

– Может, так предначертано? – предполагаю я.

– За что?

Еще один вопрос, который звучит слишком обиженно, слишком нервозно.

– Ну, судьба дается не в наказание, – философски ляпаю я.

Она издает тихий, истеричный смешок.

– А что, если мы просто должны умереть? Что, если в конце пути, так или иначе, мы все должны погибнуть? Я думала об этом так часто, что вывела некую систематику – чем больше мы пытаемся избежать поражения, тем ближе становится наш конец.

– Что ты такое говоришь, Аннабет? – ее имя слетает с губ непроизвольно, и я тут же прикусываю язык.

Она оборачивается ко мне, и сердце мое непроизвольно сжимается. Воображала стала совсем худой. Совсем уставшей, выжатой, еле живой. Она будто больна: на лбу выступила испарина, губы покрылись истрескавшимися, искусанными кровоподтеками, белое лицо с кругами под глазами. Вымотана. До предела. Руки лихорадочно теребят края футболки. Я хочу помочь. Хочу забыть с ней все тревоги, как это бывало раньше. И хочу помочь забыть ей.

А затем, я замечаю алую бисеринку, скользнувшую к искусанным губам. Несколько секунд замешательства и я шагаю вперед.

– Аннабет, – я тут же оказываюсь рядом, – у тебя кровь.

Я приподнимаю ее лицо к свету горящей настольной лампы. Всего лишь давление. Ничего серьезного, ведь моя Воображала справлялась и не с таким, верно? Она стряхивает мои руки, стараясь высвободиться.

– Успокойся, – резко бросает Аннабет. – Это всего лишь кровь. Пройдет.

– Запрокинь голову, – упрямо говорю я.

– Пусти.

Такое сжатое, такое грубое, наполненное злобой «пусти». Но из чистого упрямства, я не разжимаю рук. Грозовые глаза мечут молнии, а ее цепкие пальцы впиваются в кожу моих ладоней. Ее ненависть отражается в царапинах на руках, но мне плевать.

– И что дальше, Аннабет? – насмешливо спрашиваю я. – Сбежишь, как обычно? Или скажешь: «все уже давно изменилось»?

– Пусти меня, – сквозь зубы повторяет она.

– И что? Что дальше, Чейз?

Она замирает. Наверное, это в первый раз, когда ее фамилия вылетает из моих уст с таким отвращением. Но я уже не могу остановиться.

– Бежишь от себя, чтобы быть сильнее, чем ты есть на самом деле? Скрываешься? Мы были в Тартаре. И мы выжили. Что тебе еще надо, чтобы доказать: ты – часть меня. Точно так же, как и я – часть тебя. И если этого не могут разрушить боги, ты решила сделать это самостоятельно. Поздравляю, Чейз. Ты как обычно – на высоте!

Я разжимаю пальцы и вглядываюсь в черты лица Воображалы. Сколько ненависти и боли таилось в грозовых, знакомых глазах. Сколько отчаянья и грусти в гримасе разочарования. Но мне плевать. Аннабет перешла черту. Теперь черту перешел и я. Надеюсь, она ударит меня. Накричит и пошлет восвояси. Сделает хоть что-нибудь, что докажет: она небезразлична. Хоть ненависть. Хоть злость.