– Так и было, – отвечает ди Анджело, но помедлив, добавляет: – раньше.

Наконец, мое имя не оправдывает моих чувств. Мне было страшно, и никакой особой храбрости я не испытывала, хотя бы потому, что увидела отблеск стигийской стали. Нико обнажил меч. Вот только не уверена, что он особенно поможет нам в схватке с тенями.

Звездное небо стало непроницаемо черным. Стены (если это только были стены) дрогнули, а нас тряхнуло вслед за ней. Рука Нико, отчаянно сжимавшая мою ладонь, отчего-то холодеет и становится все более влажной. Он боится. Боги, Нико – Бесстрашный – ди Анджело боялся за нас обоих. Не мне одной стало не по себе, когда из мрака, нам навстречу, скользнуло что-то легкое и воздушное, словно подброшенная в воздух ткань атласа.

– Держись рядом и ни в коем разе не выпускай моей руки, поняла? – голос грубый, но скорей от страха, что я вновь ослушаюсь приказа.

В этот момент я клянусь себе, что не ослушаюсь наставника, подтверждая это коротким кивком головы. А уже в следующее мгновенье раздается голос незнакомки:

Ты все-таки пришла за ней.

В ужасе я оборачиваюсь к Нико. Его лицо сосредоточено и напугано, но явно не удивлено. Голос девушки заполняет меня всю до краев, как когда-то это было в воспоминаниях Гелиоса.

Он не слышит меня. И никогда не слышал. Ты должна разжать ладонь, Беатрис, если хочешь узнать всю правду до конца.

Я подавляю приступ паники. Нет, так и должно быть. В сделке с богами всегда есть двойное дно: вот он, наш камень преткновения. Если я не разожму ладонь – не узнаю, где Чарли. Не узнаю, где Чарли – восстанет Уран. Восстанет Уран – особенно и раздумывать будет не над чем. Вот только остальная цепочка событий не так важна: есть Чарли, и я должна его защищать.

Конечно, Беатрис. Важен Чарли, а все остальное ты переживешь, поймешь и проглотишь, ради своей семьи и друзей. Гелиос не врал тебе – Пэгги мертва и ждет тебя среди теней, но Нико…

Голос эфемерной незнакомки надламывается. Нико по-прежнему настороже, но он даже не замечает, как она медленно выплывает из темноты, освещая тусклым светом окружающую тьму.

Ему не найти твою мать. Он ни при чём.

Я все еще смотрю на ди Анджело. Такого строгого, но в тоже время растерянного. Впервые в жизни я не хочу менять его судьбу, не хочу помогать пережить ему это, я просто хочу, чтобы он был рядом вот такой: грубый и жестокий, в чем-то эгоистичный, в чем-то надменный, через чур гордый и непостоянный, но почему-то уже знакомый и близкий. Я знаю, как разлетится его крик: надрывным, рваным окликом в пустоту теней. Он с ума сойдет. Конечно, сойдет с ума, когда узнает, что именно я собираюсь сделать. И я не должна дать ему шанса ухватиться за себя, удержать и сломить последнюю соломинку, ведущую меня к Чарли.

Времени мало.

Этот выбор – Чарли или Нико – становится решающим и в то же время слишком сложным. Но я делаю его, повинуясь какому-то внутреннему чутью.

– Нико, – зову я тихо, стараясь перехватить его вторую ладонь с мечом.

– Не сейчас, Трис. Мы должны занять позиции, обороняться. Черт, как невовремя ты забыла спату, – хамит он по привычке.

– Прости меня, ладно?

Когда в следующее мгновение его глаза, раскрытые от ужаса, встречаются с моими, я уже вырываю свою ладонь и отталкиваю ошарашенного Нико в сторону. Не так сильно, чтобы он очутился во мгле небосвода, но достаточно, чтобы атласная незнакомка поглотила меня. В буквально смысле: ее руки выхватывают мои и тянут на самое дно мира теней. Я закрываю глаза и чувствую только слабый, пронизывающий ветерок, что проходится по коже. Она не пытается убить меня, ведь если бы атласная могла – я бы уже была мертва. Страха больше нет, как нет и чувства горечи. Все, что я делаю – все, что делала и буду делать – в основном складывается из необдуманных поступков, которые в итоге могут спасти жизнь не только моему брату.

Твоя мать может гордиться тобой, Беатрис.

– По-моему, это последнее, что она должна делать в сложившейся ситуации, – глухо отвечаю я.

Мы то взмываем вверх, то опускаемся на самое дно – там, где озлобленные тени подвывают в своей жуткой, устрашающей манере. Спустя мгновение я понимаю, что этого прежде не было. Они просто скользили мимо нас, а теперь буквально тормозят любое наше продвижение вперед. Кажется, это дело рук Нико. Он пытался остановить нас, пытался понять причину моего поведения, пытался нагнать нас, чтобы высказать мне все, что думает по этому поводу.

Но едва тени вновь обступают нас, как все меркнет. Небосвод, мир теней, сами тени, даже мгла – все исчезает, погружаясь в то самое, уже знакомое мне, ничто. Я продолжаю чувствовать руки атласной на своих плечах, но больше нет того ощущения эфемерности, будто она покрывается плотной оболочкой. Кожей. Боги, она становилась человеком. Я не выдерживаю и резко оборачиваюсь.

Мягкий, теплый свет, исходящий от нее, по-прежнему выбивал из колеи, но лицо, лицо стало знакомым мне.

И тогда я шепчу:

– Бьянка…

– Здравствуй, Беатрис.

– Но это невозможно, я думала, тени – это погибшие…– я во время затыкаюсь. – Прости.

– Первое время это кажется невозможным, но это только первое время, – отвечает она, улыбаясь. – Ты должна поговорить со своей матерью, и, чем скорее, тем лучше.

На этот раз вместо тьмы нас встречает слабое свечение полумрачной комнаты. Мы оказываемся в длинном коридоре, разделенном множеством разных дверей. Тусклый свет – ни что иное, как слабое свечение дешевых, мотельных ламп. Каждая дверь отличается от предыдущей: по качеству, по резьбе, по материалу. С ужасом я понимаю, что должна выбрать одну из них.

– Я могу ошибиться?

– Если только не знаешь, кого именно ты ждешь за этой дверью, – вскользь отвечает Бьянка.

Я делаю неуверенный шаг вперед, подгоняемая мыслью, что где-то за гранью этой до ужаса странной реальности меня ждет Нико. И я уверенно иду вперед к темно-бардовой, истрескавшейся и перекрашенной множество раз, двери с круглой ручкой и заржавевшим номерком «двадцать три».

Когда моя рука опускается на ручку двери, я слышу голос Бьянки:

– Ты должна успеть, Беатрис, пути назад больше нет.

– Сколько у меня времени?

– Ты поймешь, когда оно будет на исходе.

И я дергаю дверь на себя. В первое мгновение ощущение дежавю становится таким глубоким, таким знакомым и уже испытанным, что я дезориентируюсь на несколько секунд. Но после, когда обои с прорезью рыжей ржавчины и люстра с каемкой бахромы не кажутся мне такими уж знакомыми, я замечаю Её. Такая же сутулая спина, убитый взгляд и тонкая сигарета в зубах. Она не видит меня или просто не хочет видеть. У того же подоконника, за окном гудит пузатый завод, в волосах с проседью кутается солнце, а лицо искажено гримасой горечи. Словно ослепленная Пэгги – та самая Пэгги – поднимает на меня свой взгляд полный разочарования и боли.

– Привет, Беатрис, – вот так просто, спустя почти восемнадцать лет, здоровается моя мать.

– Времени мало, – беру себя в руки я. – Я должна знать, где Чарли.

Но вместо ответа она просто улыбается и хлопает по кафельному подоконнику рядом с собой, приглашая сесть. Сомнения одолевают меня всего несколько секунд. Я держу в голове мысль, что времени у меня не так много. Несколько шагов, и я вдыхаю запах жимолости, смешивающийся с вонью улицы и сыростью помещения. Квартира на ладан дышит. Но я точно знаю, что за стеной моя комната. Наша общая. Вокруг стены – игрушки в ряд, а на стенах ее картины маслом.

– Ты скучала по этому месту, верно?

– Я… я не помню, что была здесь, – отвечаю честно.

– Но есть ощущение, будто ты знаешь его, правда? – ее глаза на мгновение загораются искоркой надежды, когда я поспешно киваю головой. – Конечно, иначе и быть не может. Ты забыла все, абсолютно все в тот день, когда я ушла из дома.

Она касается моих спутанных волос, и я невольно отстраняюсь. Лицо Пэгги тут же меняется – обида, боль. Ее родная дочь не желает общения с ней, и пришла сюда лишь за тем, чтобы найти ответы на свои вопросы.