Адреналин, пышущий в крови, вместо того, чтобы улетучиться, лишь набирает обороты. Я практически не чувствую боли. Легким покалыванием она отдается в конечностях усталостью, но не более того. И только сейчас я замечаю, что меня оглушило. Уши заложило так, будто их залепили воском.

Это даже к лучшему. Не буду слышать ни единого отвлекающего крика. Мне кажется, я убедила себя в том, что выживу и сохраню жизнь другим настолько, что для монстров в данный момент я вроде катализатора смерти. Я улыбаюсь этим мыслям и, закашлявшись, пристраиваю спату к лямкам шорт. Когда руки цепляются за мачту в первый раз, становится невыносимо больно и в тоже время до смеха просто. Подтянуться. Подобрать ноги. Подтянутся. Передвинуть руку. Сжать зубы. Забыть о боли. Молить Богов о том, чтобы адреналин не иссох в крови. Подтянуться. Подобрать ноги…

И, наконец, я выбираюсь на поверхность. Первое, что встает перед глазами – яркое, бесконечно теплое свечение солнца. Я замираю, словно у меня есть на это время, но вовремя перевожу взгляд в сторону. Это Хейзел, и она кричит мне. Жестикулирует руками так сильно, будто бы это… это может спасти мне жизнь. И я, наконец, додумываюсь обернуться.

Облако, подобное лошади, ударяет меня в грудь. Не удержавшись на ногах, я пролетаю пару добрых метров, чтобы ощутить волну дикой боли, отдавшуюся в спине. Я врезаюсь в борт корабля, наверняка, с диким воплем, сорвавшимся с моих губ. В этот момент уши привыкают к лязганью вокруг, и я, наконец, обретаю слух. Но вместе с тем стихает бушующий адреналин, уступая место боли.

Чьи-то руки помогают мне подняться, усаживая в вертикальное положение. Я открываю глаза и встречаюсь с огоньками, пляшущими в своем устрашающем танце.

– Лео… – хрипло произношу я.

– Ты что здесь делаешь? – гневно рычит он. – Тебе не выбраться живой из этой схватки, если Нико узнает, он все равно кокнет тебя.

– Я тоже рада тебя видеть. Что за лошадиное родео?

Лео отражает атаку еще одного жеребца. Он практически прозрачен, но полыхает странным, светящимся огнем. Лео с трудом удерживается на ногах, когда взбешенная лошадь ударяет его копытами в грудь. Все происходит настолько быстро, что я замечаю лишь подогнувшиеся колени Вальдеса. Он едва устоял.

– Вентусы, – хрипло отвечает он. – Ветра.

Я привстаю и, наконец, выуживаю спату. Будто от нее есть какой-то толк.

– И чего конкретного они от нас хотят? – становясь спина к спине к Лео, спрашиваю я.

– Чтобы мы вернулись в лагерь ни с чем.

Руки Лео неожиданно вспыхивают, и еще один жеребец получает в морду поток искрящегося огня. Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не кинуться тушить его ладони, но вовремя вспоминаю, что сын Гефеста не нуждается в этом.

Я успеваю найти глазами всех своих друзей. Они живы. Вымотаны, но живы. Хейзел и Фрэнк, стоя плечо к плечу, подобно мне и Лео, Аннабет и Нико, помогающие Перси и Джейсону. Он стоит дальше, чем другие. В руках у него нет оружия, но, тем не менее, его глаза сомкнуты, а лицо искажено от боли.

– С чего вдруг мы должны сдаваться? Это Хиона? – выкрикиваю я, бросаясь в сторону.

– Это наши папочки, – скрежет, и один из вентусов испаряется. – Они против того, чтобы мы развлекались в одиночку.

Я решительно ничего не понимаю, но замечаю на палубе еще двух странных, незнакомых мне мужчин. У одного из них за спиной широкие крылья. Светло-коричневые, они напоминали собой марево, похожее на полотно облаков. Тенниска и шорты в пальмах не говорили о том, что этот парень может быть опасен. Он улыбался, наблюдая за тем, как бешеные жеребцы кидались на моих друзей. И только этот факт вызывал к нему жуткое отвращение.

Но тот, что стоял рядом с ним… Темные волосы, светящиеся красные глаза, улыбка, похожая больше на оскал… По коже прошелся холодок, мне вдруг стало до дури плохо. Весь мир сошелся на этом темноволосом, я видела все, но не видела ничего, глядя на него. Будто я могла умереть, если бы отвела взгляд.

– Лео… Кто это? – шепчу я, заворожено шагая вперед.

Если бы могла отвести взгляд. Не могу поверить, что существовала раньше без него. Незнакомец смотрит на меня. Прожигает взглядом, а я все плетусь сквозь бойню. Я слышу вскрики: были ли это Перси? Может Аннабет? Но я как будто бы забываю их всех, ведь все, что важно – незнакомец. Лошади больше не пытаются убить меня. Они даже становятся на дыбы при виде меня. Все вдруг обрело краски. Мир побелел, стал одноцветным, бешеным, сумасшедшим. Все, что важно – незнакомец.

– Беатрис! – Лео старается окликнуть меня, но его голос растворяется в шуме, что разносят вентусы. – Беатрис, очнись! Очнись, Би!

Как хорошо, что он замолчал. Крик друга вспыхнул и погас, как и краски вокруг. Но вдруг я оказываюсь посреди своих воспоминаний. Посреди воспоминаний, которые не должны были нахлынуть на меня.

Не кричи. Ты не должна.

Пусто. Полутьма.

Мне не положено кричать. Мне нельзя кричать. Простыни, будто иглы, впиваются в спину. Мне больно. И я до хруста стискиваю зубы. Все в порядке, Би. Все в порядке.

В соседней комнате грохочет музыка. Вибрация отдается в стенах эхом, фоновым шумом, на который я то и дело отвлекаюсь, лишь бы… Лишь забыться. Отпустить всю свою боль. Всю свою душевную боль.

Не кричи. Ты не должна, Би.

– Мы ведь никому об этом не расскажем?

– Я не скажу, я обещаю…

– Лежи смирно, Беатрис, – его голос становится далеким, грубым, с металлическим привкусом ненависти.

В полутьме его голубые прежде глаза вздернуты пеленой безумия. Так бывало раньше, когда он устраивал вечеринки. Каждый раз. Его друзья, музыка, и я, прячущаяся в комнате. Чарли у своей матери, мой отчим на дежурстве в участке. Мы посреди бушующей вечеринки. Каждый раз. Он приходил ко мне в таком состоянии. Он называл это игрой, баловством, но я-то знала, что это не так. Он слишком глубоко увяз в своей «игре».

Он касается меня. Так привычно, но до сих пор отвратно. Я, как и прежде, до белесых кругов зажмуриваю глаза. Хочу вцепиться зубами в свой кулак, но понимаю, что нельзя – мои руки лежат «смирно», как он того и просил.

– Ты скучала по мне? – наждачный голос раздается над ухом.

Я жадно хватаю ртом воздух. Мне трудно дышать. Сегодня могу сказать правду, чтобы завтра он все равно забыл об этом.

– Да.

Тихо. Приглушенно. Пусто. Его рука убирает прядь моих слипшихся от пота волос со лба. Мне нравится, когда он заботливо смотрит на меня, склоняя голову на бок. Мне кажется, что все это взаправду. Что мы больше «не играем».

– Ты любишь меня, да? Да, Беатрис?

Нас качнуло. Так просто и привычно, но до сих пор отвратно. Каждый раз.

– Ты ведь любишь меня?

Я сжимаю простыни под своими руками. Жарко и невыносимо пусто. Как будто я выгорела изнутри. Нас качнуло. Привычно.

Его голубые глаза вдруг оказываются напротив моих. Безумие не исчезает из них, лишь загорается новыми вспышками странного огня. Танца, вихря, его странного, непонятного мне желания.

– Поэтому мы делаем это…

Все в порядке, Би. Все в порядке.

–Трис!

Чьи-то руки встряхивают меня, как тряпичную куклу. Холодные пальцы впиваются в покров кожи, задевая раны и беспокоя занозы. Именно этот крик. Именно это новое, еще непривычное имя, пробуждает меня от воспоминаний. Мои глаза быстро привыкают к свету, но первое, что я вижу, не солнце. Глаза, наполненные тьмой прежде, теперь обжигают скорбью. И я вдруг чувствую на своем лице полосы слез. Меня трясет от страха и негодования.

– Кто это был? Кто этот парень? – дрожащим голосом спрашиваю я.

Сын Аида никогда прежде не смотрел на меня так. И я чувствую себя оголенной перед ним. Будто бы он заглянул внутрь и увидел все то, что было забыто и спрятано, погребено заживо за эти долгие семнадцать лет.

– Купидон, – упавшим голосом произносит Нико. – Божество любви.

Вентусы приникают к земле рядом с Купидоном. Одного из них он ласково теребит по загривку. Можно было подумать, что этот парень обычный человек с красными глазами.