– Чарли!

Голос раздается в каждом уголке переулка. Здесь почему-то слишком тихо, безлюдно и сыро.

– Чарли!!!

Теперь это сорвавшийся вскрик неведомой мне дикой птицы. Я загнанна в угол. Я доверилась своим эмоциям и ощущениям, но где доказательства того, что Чарли здесь? Жив и здоров?

– Чарли! – дыхание окончательно срывается, – Чарли! Прошу, Чарли!!! Господи…

Я опускаюсь на колени. Крики и слезы становятся чем-то вроде обезболивающего против внезапной боли. Сердце колотится словно бешенное. Нужно успокоиться. Нужно принять правильное решение. Ведь ты всегда так делаешь. Правильное решение. Запомни это. Правильное.

– Но правильных решений нет!!! – Снова этот крик.

Нужно что-то делать. 911. Ты должна позвонить в службу спасения. И что я могу сказать? Кем представиться? Моего брата похитила чья-то тень? Вы не могли бы найти его? Чтобы потом меня повязали органы опеки?

– Чарли!

И неожиданно я слышу отклик. Но лучше бы я оставалась в неведении. В лишающем рассудка и здравого смысла неведении. Чье-то хриплое шипение эхом разносится вокруг меня. Чернота оглушает, наваливаясь на меня зыбким туманом. Что-то темное, мрачное надвигается из полутьмы, касаясь кирпичных стен липким, удушающим запахом сырости. Из-за темноты я не могу разглядеть лица незнакомца, только глаза. Точнее три пары глаз. Я пытаюсь встать с колен, но оцепенение берет вверх, а крик так и не вырывается из горла.

Три пары глаз. Светящиеся пустыми глазницами. Тень вдруг прижимается к обочине, жмется меж мусорных баков, пропуская вперед трех старых дам. Глаза начинают слезиться, словно я беспрерывно гляжу на солнце. Но их невозможно сравнить с чем-то солнечным. Невозможно сравнить даже с чем-то живым. Темные лохмотья болтаются на них, противясь всяким законам физики, ведь сквозь прорехи ткани я замечаю сморщившуюся кожу, что натянута на костях, словно на барабане.

Но я сжимаю всю волю в кулак и отгоняю от себя страх и отвращение. Это только твое разыгравшееся воображение. Дислексия.

– Извините, вы не видели здесь мальчика? Это мой брат, его похитили и…

– Человек, – начинает одна.

– Не полукровка, – поправляя на странном кожаном поясе ножницы, говорит вторая.

– Ошибаетесь, – третья сжимает в руках тусклую пряжу, что отражает свет фонаря. – Вы ошибаетесь.

– Простите, вы… Он приблизительно такого роста…

– Забудь. Его больше нет, – женщина щелкнула ножницами, поглаживая сталь костлявыми пальцами. – Для тебя.

– Так, вы видели е…

И тогда на ее лицо падает свет. Крик вырывается на свободу. Это не мое воображение. У нее просто нет глаз. Я пячусь, но вторя всем законам фильмов ужаса, утыкаюсь в холодную кирпичную стену. Я вспоминаю всех несчастных героев, загнанных в угол, их крики о помощи, столь реальные и леденящие кровь, что приходилось мотать ролик дальше, но все изменилось. Актеры стали неумелыми, бесталанными идиотами, что не имели ни малейшего понятия о том, как нужно бояться и кричать в реальной жизни.

Слышать собственный крик. Слышать вопль, взывающий о помощи. Страшнее всяких старух, теней и ужасов, что приходят во сне. Я закрываю рот руками, стараюсь заткнуть собственный визг, но даже сквозь липкие ладони, звуки находят отклик в стенах зданий, окруживших нас.

– Она не должна была найти нас. Люди скрыли наш уход, – наждачный голос одной из старух разрывает плоть. – Кто изменил ход ее судьбы?

– Невозможно. Не положено. Боги не пошли бы на это.

– Мы помним тех, кто нарушал правила.

– Их нити обрезаны.

Я думала, что нет ничего хуже их несвязной, сиплой речи, но если бы я только знала, как ошибалась…. Осколками битого стекла посыпался их смех. Он забирался в самую душу, переворачивая все верх дном, теребя самые горькие и жуткие воспоминания. Перед глазами пробегает вся жизнь, на что каждая клетка моего тела отвечает болью. Чарли. Это имя. Оно спасет меня.

Чарли.

Зеленые глаза. Слабая улыбка.

Чарли.

Милые ямочки. Веснушки на щеках.

Чарли.

Он взрослый. Больше не даст себя в обиду.

– Они идут по следу полукровки. Они найдут их, и тогда все будет кончено, – звон прекращается и на этот раз в воздухе повисает щелчок ножниц.

– Зевсу будет не по вкусу то, что мы забираем мальчишку…

– Не имеет значения. Мир должен оставаться прежним, вне зависимости от того, когда пробудиться…

– И мальчишка станет первой его жертвой? – щелканье повторилось.

– Так было всегда и так будет вечно. Выродок отщепенца должен восстать из пепла, свергнуть первородного и умереть. Отпустим ее, человек не изменит хода событий. Аидово отродье уже обрекло ее на смерть.

Вспышка. Яркая вспышка. Дыхание возвращается ко мне, и я открываю глаза. Старуха с ножницами в последний раз глянула на меня своими пустыми глазницами. Она поправила кожаный ремень на тонкой талии, и … обратилась прахом. Песчинки стали просыпаться белым облаком, что уносил ледяной ветер. Через мгновение он подхватил густой черный дым, и, словно косу, сплел их воедино. Так исчезла вторая, мрачная, самая жуткая дама с черной, покрывающей ее лысую голову, тиарой.

Сил осталось только на один единственный вздох. Холод пробирался к органам, замедляя ход моей жизни. С каждым новым ударом, сердцу становилось все труднее отбивать прежний, быстрый ритм. Но я перевожу взгляд на третью, еще не исчезнувшую даму со светящейся пряжей в руках. Она совсем близко, всего в паре шагов от меня. Старуха снимает балахон, и я замечаю, что ее лицо слишком молодо по сравнению с остальными.

Сердце надрывно замирает на одном из тактов. Я корчусь от боли, чувствовать, как немеют пальцы рук и ног невыносимо.

– Они не знают твоей судьбы. Никто из них. Не им теперь решать, когда тебе умереть. Запомни, дитя – они все ошибаются.

Она в одно мгновение оказывается рядом со мной, все еще сжимая в руках моток ниток, что переливаются разными цветами. Вблизи от нее веет не холодом и сыростью, а исцеляющим теплом. Словно она сама и есть жизнь.

– Твой брат – храбрый мальчик. Знай, что сестры не тронут его, теперь он под нашей опекой. Они поймут свою ошибку слишком поздно, когда феникс обретет крылья. Продолжай сражаться, Би. Пройди этот путь и сохрани жизни избранных.

Ее прах не выглядит мрачной пылью или ядовитым облаком. Это нечто воздушное, сияющее, словно полотно шелка, взметнувшееся к самым небесам. Я слежу за ней, пока материя не становится одной из миллиона звезд. Боль ушла, забрав с собой все тревоги и страхи. Как будто странная женщина, что едва не прикончила меня, заставив пересмотреть всю жизнь, как киноленту, говорила правду. Мой брат защищен лучше меня самой.

Я уже не пытаюсь объяснить их слова. Наблюдать за происходящим, как зритель, куда интереснее и безболезненнее. Нити, пустые глазницы, слова, брошенные старухой на прощание. Кому им? Какая еще судьба? Какой, к чертям, феникс? В голове начал появляться образ птицы, но я мало понимаю к чему тут я? Мне осталось всего ничего, почему не подумать об этом на прощание?

Но мне не придется умирать в одиночку. Со стороны проспекта я замечаю знакомую тень. Почему-то на душе становится не спокойно, бурно, дико, и снова страшно. Нико? Почему я не могу позвать тебя? Могу ли я вообще теперь что-нибудь?

– Би!!! – голос Нико, как-то по-особенному надламывается, словно мое имя приносит ему боль.

– Я здесь...

Нет, у меня слишком тихий голос. Даже если он свернул в подворотню, ему не разглядеть меня в темноте. Но я ошиблась. Прежде, чем я успеваю подумать об этом, его руки отрывают меня от холодной стены. Теплая куртка Нико ложится мне на плечи.

– Ты ранена.

Ни больше, ни меньше. Ощущение, что мне отгрызли голову, а потом неумело пришили обратно. Руки и ноги – лишний атрибут моего тела – болтаются, как лоскуты тряпок. Но это все не важно. Запихни свою жалость куда подальше. Есть кое-что важное. И ты должна успеть сказать это, Би.

– Чарли…

– Все подарки в рюкзаке.