– Чарли… это был Чарли…

(Groove Addicts – Mercury

Hanz Zimmer – Inception)

Мне показалось, что эти два часа тянулись целую вечность. Я расхаживал из стороны в сторону, метался к двери медпункта, взывал к богам, но все было тщетно. Это было два часа. Сто двадцать минут чистого ада. За дверью продолжали звякать металлические принадлежности, а в комнате все еще царили тишина и напряжение. Это изнуряло, выматывало и душило изнутри. Я по-прежнему не уверен, что Би жива, но даже в том случае, если детям Апполона удалось сохранить ее жизнь, как я смогу объяснится с ней?

Я подвел ее. Подвергнул ее жизнь опасности, которой и не видел нормальный человек. Она не полукровка, и в первый раз в жизни, я жалею об этом.

Я поднимаю глаза на Аннабет. Боги, я не думал, что вновь увижу эти слезы, что ее кожа снова приобретет болезненный, мелованный цвет. Пайпер поглаживает ее по спине, но это не поможет. Возможно, только я мог бы убедить Воображалу в том, что все будет в порядке. Но черт подери, это ложь.

Неожиданно за моей спиной раздаются чьи-то шаги. Я оборачиваюсь и встречаюсь с виноватым взглядом золотых глаз.

– Как она? – сипло спрашивает Хейзел.

– Дети Апполона все еще там, – вместо меня отвечает Джейсон. – Что сказал Хирон?

– Как только они закончат, мы должны отправить ее домой. Таковы правила.

– Он что-нибудь слышал о человечности? – нервно передергиваю я.

– Перси, перестань.

– Фрэнк, она наш друг. Мы бросаем раненого на поле боя?

– Она ведь человек, а не полукровка, – примирительно говорит Пайпер, продолжая обнимать Аннабет. – Би не должна становиться частью того, чему не принадлежит. Мы отправимся по воздуху, на пегасах.

– После операции?

– Возможно, Нико мог бы… – начала было Хейзел, но осеклась. – Это был бы самый безопасный способ.

Я пытаюсь не злиться. Но это крайне сложно. Глядя на добродушную, словно извиняющуюся Хейзел, я начинаю ненавидеть ди Анджело все больше. Он так и не смог ответить за свои слова, скрывшись в своем домике. Он был виноват в этом, но снова бежал ото всех, прячась среди мертвецов. Меня бросало в дрожь от мысли, что этому человеку настолько плевать на остальных.

– Мы не будем обсуждать это, – раздается стальной голос Аннабет. – Если это причинит ей как можно меньший вред, Би отправится по теням. Мы приставим к ней охранника, одного из сатиров, чтобы быть всегда начеку.

Внутри вспыхивает злоба. Я слышу хруст собственных зубов.

– Мы уже доверились ему однажды. Я не позволю, чтобы с ней случилось что-нибудь еще. Она остается в лагере, и если надо будет, я лично оповещу об этом Хирона. Разговор окончен.

Мои шаги нарушают прежнюю тишину комнаты. Я проношусь мимо Хейзел и выбегаю на улицу. Вокруг толпятся полукровки. Что же это за девчонка, что вот так просто оказалась в Лагере? Смертная? Да еще и подружка Джексона? Эти вопросы врываются в голову с их тихим шепотом. Ненавижу. Я едва сдерживаюсь, чтобы не превратить округу в еще один кусок Атлантического океана.

Наконец, промозглый дождь, который должен был стать рождественским снегом, превратился в мелкую морось, что оставляла на одежде легкую щетину полупрозрачных капель. Мне не было так плохо со времен Тартара. Прошел ведь всего год, а мой досрочный отпуск решили отменить так… неожиданно? Утопая в грязи и, наконец, контролируя уровень «сухости» собственной одежды, я уверенно иду вперед. Минуя домики, оружейную, я останавливаюсь у метровых сосен, что ведут к подножию Лонг-Айлендского пролива. Я ловлю себя на мысли, что совершенно точно не собирался на пляж. Поговорить с отцом? Если только мне есть о чем с ним разговаривать. Побыть одному? Вот уж только не вблизи океана. Последнее место, куда бы я хотел отправиться именно сейчас. Что-то не так, и седьмым чувством, подаренным заботливым папочкой, я понимаю, что моим отвлеченным разумом кто-то контролирует. Такое случалось раньше, словно дорога вела меня навстречу … Ох, неужели снова? Из горла вырывается неясный рык. Злоба, ненависть, гадкое чувство отвращения – этот ком превращается в нечто среднее между атомной бомбой и сорокаметровой волной.

Это плохая идея мыслить о водной среде в таком масштабе. Это очень плохая идея. Вдох. Выдох. Все нормально, лузер. Все в порядке. Твоя девушка тебя отшила. Твоя подруга при смерти. Тебя ненавидит сын Аида, а значит, даже после смерти тебя вряд ли ждет заветное слово «покой». Дети полубогов исчезают, а значит, время настало, Джексон. Отдохнешь на пенсии.

Если, конечно, доживешь.

Я поднимаюсь по каменистым уступам на утес. Оттенки серо-черных туч покрылись чем-то ослепляюще золотым, словно выгорая изнутри, они пропускают наружу белесые полосы солнца. Мне кажется, я в Монтауке. С мамой. Сейчас мне ее особенно не хватает, да только как теперь вернешься? После моего возвращения, она, лишенная сил, слегла в больницу. Да, пусть с ней был Пол. Пусть он заменил ей отца и стал для нее главной опорой в жизни, но это был не я. Не я был рядом с ней в самые тяжелые минуты, и именно из-за меня она оказалась в карете скорой помощи.

Я знаю, что мама теперь вплотную занялась своим здоровьем. Знаю, что они с Полом все еще надеются на то, что однажды я стану хорошим братом. Знаю, что сердечная недостаточность не будет угрожать ее жизни. Знаю. Но до сих пор понимаю, что во всем произошедшем только моя вина. Я ни минуты не жалею о том, что не отпустил руку Аннабет. Теперь, когда мы вернулись оттуда живыми и невредимыми (если вечные кошмары и бессонница созвучны со словом «невредимые»), изучив все аттракционы Подземного Царства, я не жалею об этом вдвойне.

– О, ты всегда был таким хмурым, Перси Джексон? – заявляет кто-то.

В тоне незнакомца сквозит недоверием и издевкой. Первое, что узнаю в приближающейся со стороны пляжей фигуре, странную, ленивую, кошачью походку. Затем глаза натыкаются на светлые, отливающие рыжим, волосы. За ним заходит солнце. Только в том случае, если солнце не стоит прямо перед тобой.

– Аполлон.

– Формальности, но ты мог бы вести себя и повежливее, – откликается бог, поравнявшись со мной. – Что расскажешь?

Сегодня он похож на обычного подростка-отшельника. Яркие наряды бог искусств сменил на поношенную толстовку и серые, обтрепанные джинсы. Не густо.

– Это вы меня сюда привели? – сквозь зубы спрашиваю я.

– Только если под «привели» ты имеешь в виду контроль твоего сознания. На самом деле, это не особо трудно. Ты стал слишком несосредоточенным, Джексон. Забудь о звании героя, будь я мантикорой, ты бы давно превратился в мясную нарезку, – олимпиец слабо скалится. – У тебя в голове слишком много ненужных мыслей.

– О своих мыслях я позабочусь самостоятельно. А вам следовало бы чаще следить за собственными детьми, – необдуманно бросаю я.

Глаза Аполлона вспыхивают огнем. Кажется, еще секунду, и мы обойдемся без мантикоры. Сомневаюсь, что от меня останется хотя бы мясная нарезка. Олимпиец испепеляет взглядом, радует только, что не в буквальном смысле. Остынь, Джексон, тебе жить надоело?

– Вы отвернулись от них, – поспешно добавляю я. – Ото всех нас.

И я попадаю в точку. Взгляд бога смягчается, и он устремляет взгляд в серое небо. Кажется, этот, на вид восемнадцатилетний парень, знал все на свете, но по какой-то странной причине, продолжал держать язык за зубами. Может и мне стоит попробовать?

– Тебя не должно волновать…

– Но меня волнует!

– Это заботы Зевса, – резко обрывает меня он. – Запомни, Джексон. Вмешиваться в дела богов опасно и не сулит ничего хорошего. Отказываясь от бессмертия, ты принял на себя ответственность за свою жизнь. Будь любезен, не нарывайся.

– И что? Мы должны просто оставить все, как есть? Пять полукровок. Всего пять…

– Не сомневаюсь, что у тебя есть непреодолимое желание умереть молодым героем, но подумай о матери, в конце концов, – зло выплевывает Олимпиец. – У меня не более пяти минут, до того… Ах, чертовы мойры. Слушай, внимательно Персей Джексон. То, что я сейчас скажу, может однажды спасти тебе жизнь.