В комнате царит полутьма. Ее ссутулившаяся фигура замерла у одной из стены. Я подхожу ближе и замечаю, что ее ладошка скользит по корову стены, будто рисуя что-то. Она снова задумалась, снова в ее голове стучали механизмы. Наверное, я любуюсь ею в такие моменты. Серьезная, сосредоточенная, словно отключившаяся от реальности Аннабет завораживала меня. Бред.

Я отмахиваюсь от этих мыслей и заношу подушку над ее растрепанными, слипшимися волосами. Но прежде, чем я успеваю нанести сокрушительный удар, Воображала произносит:

– Фотографии. Мы могли бы увешать ими всю стену.

Подушка опускается на пол, а Аннабет медленно оборачивается ко мне. В полутьме комнаты я замечаю, что ее лицо приобрело пунцовый оттенок, словно она сказала что-нибудь неприличное. Хотя можно ли применить это словно говоря о Воображале?

– Почему бы и нет? Как в комнате Славы, верно?

– Теперь мы не часто будем бывать в лагере,– она прячет глаза, слабо улыбаясь. – Ностальгия.

– Мы выросли в этом месте, было бы странно, если мы не скучали по нему.

– Перси…

Я не сразу понял в чем дело. То есть, если бы не ее странный, смущенный тон и порозовевшие щеки, я бы и не обратил на эту деталь никакого внимания. Аннабет стояла передо мной в одном нижнем белье. Кажется, я перестал дышать. Появилось столько вариантов выхода из этой ситуации, что мозг буквально надрывался от перегруза. Я пытаюсь улыбнуться, отвести взгляд, в конце концов, вздохнуть. Главное не подавать виду. Главное превратить все в неудачную шутку.

Но это не шутка. Это Аннабет. Ее выпирающие ключицы, изгиб шеи, шрамы на солнечном сплетении. Это ее запах, ее сбивчивое дыхание, высоко вздымающаяся грудь. Черт. Я видел ее в таком виде тысячи раз, пока мы пытались выбраться из Тартара, но по какой-то странной, дикой и непонятной мне причине, я и не задумывался о том, что это может быть красиво. Что это может вызвать такую реакцию… Все тело будто прожигают сотни раскаленных игл. От боли меня должно бы свернуть пополам, но ее нет.

– Я… я… хотел поговорить о… Для начала подумал… а сейчас думаю, да ну его…

В разговорах с Воображалой я часто чувствовал себя полным идиотом. На этот раз я превзошел самого себя – это был крах.

– Для начала, – смущенно улыбается она, – попробуй вздохнуть.

Она пытается шутить. Как хорошо, что это Аннабет, а не какая-либо другая девчонка. Да и можно ли ее назвать девчонкой? Она стала слишком взрослой.

– Ты забыла надеть майку, – выдаю я.

Серые глаза смотрят на меня с испугом, недоверием.

– Нет, Перси. Не забыла.

– То есть… Ты хочешь…

– Да.

– Ты уверена? Может, ты подумаешь еще…

– Да. Я уверена.

– Неожиданно просто как-то… Ты пила, нет?

– Ох, Джексон, с каких пор ты так много болтаешь? – грубо отрезает Воображала.

Я понимаю, что сделал что-то не так, но вместо того, чтобы разозлится, Аннабет сокращает расстояние между нами и целует меня. Требовательно, жадно. Когда она прижимается ко мне все еще влажной от дождя кожей, я чувствую тот самый огонь, что захлестнул меня самого. Она накрывает ладошками мое лицо, а я… Сравнимо это только с амброзией тающей во рту. Будто съел слишком много, пылаешь заживо, но отчего-то испытываешь только...

Наслаждение. Да, так это, наверное, называется. Мой мозг мало руководил процессом, потому что как только я отхожу от оцепенения, с ужасом понимаю, что мои руки с привычной талии девушки сползли к ее бедрам. Аннабет прерывает поцелуй и снова прожигает меня недоверчивым взглядом.

– Я была достаточно убедительна? – слабо вздохнув, спрашивает она. – Рано или поздно, это должно было случится…И я подумала… Мы столько пережили, столько вынесли… Что если все снова случится? Смерть? Боль? Тартар? А я не была с тобой… По настоящему…Мне ведь никто больше и не нужен кроме тебя, Рыбьи Мозги…

Слова даются ей с огромным трудом. Она едва шевелит губами, прерывая свою речь, одиночными, сиплыми вздохами. Полутьма придает ей еще более задумчивое, виноватое лицо. Словно это все неправильно и она делает это только потому, что это логически объяснимо.

– С каких пор ты так много болтаешь, Чейз. Не заткнешься, и ни какого тебе секса, – хрипло отвечаю я.

Она снова благодарно улыбается. А я пытаюсь вернуть поцелую прежний нежный, трепетный вид. Да только куда мне, когда меня изнутри сжигает ласкающее чувство восторга, а ее рука требовательно стягивает ткань моей промокшей футболки. Аннабет уж сильно расхрабрилась, раз ее язык, словно борется с моим, если мы вообще раньше практиковали это …

Я разрываю поцелуй, чтобы вдохнуть, но, кажется, это был стон неудовольствия. Мои губы спускаются к ее шее, и я чувствую на своих губах бешенный, замирающий ритм ее сердца. Не уверен, что мое собственное вот-вот не выпрыгнет из груди. Пальцы Аннабет впиваются в волосы, и сквозь оглушающий пульс я слышу ее слабый, приглушенный стон. Что-то во мне натягивается словно струна и лопается, заставляя чувствовать себя более решительно. Терпение ли? Желание? Только знаю, что не выдержу без нее и секунды. В сознании давно сформировалась мысль: «Я хочу ее».

Почему-то я уже знаю, что до кровати идти намного дольше, чем до заваленного коробками стола. Я подхватываю ее на руки, а Аннабет замирает, и, словно соглашаясь, продолжает настойчивый поцелуй.

И это даже вызывает гордость – я веду себя как профессионал в этом деле. Усаживая девушку на край стола, попутно сбрасывая мешающие коробки, я успеваю ловить ее восторженные взгляды, чуть слышные стоны. На деле же меня бьет мелкая дрожь, внутри помимо желания леденеет страх. Я пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь важное о сексе, но кроме средства защиты на ум ничего не приходит.

Ее рука проникает под влажную ткань футболки, проводя по спине одними подушечками пальцев. Дразнит. Всегда дразнила. Я чувствую, как вслед за ее движениями по спине расходятся стайки мурашек, а тело начинает захлестывать волны желания.

Я на пределе. И когда я осознаю это, рука нашаривает дурацкие крючки на ее бюстгальтере. Аннабет мгновенно замирает, напрягается и отрывается от меня. В серых глазах плещется недоверие и растерянность. Логически она смогла объяснить то, чем собирается заниматься, но в душе… Она по-прежнему не уверена, если вообще когда-нибудь согласится на это. Я улыбаюсь и целую ее в полураскрытые губы. Однажды мы сможем это сделать, но не сегодня.

Не тогда, когда это веление механизмов в ее голове, а нее ее самой. Она решила, что я монстр, что не сможет прожить без секса?

– Что… почему ты остановился?

Я накидываю на ее плечи свой свитер, что валялся на столе. Аннабет все еще прерывисто дышит, а взгляд серых глаз затуманился пеленой желания.

– У меня болит голова, – я обнимаю ее, перебирая пальцами золотые пряди ее пахнущих пряностями волос.

Сердце запоздало ударяется о ребра, дыхание девушки у моей шеи, по-прежнему сводит с ума, а спокойные движения даются мне с трудом. Я готов снова и снова усыпать ее тело влажными поцелуями. Желание сражается с трезвым рассудком, и лишь вдыхая аромат корицы, что спутан в ее влажных волосах, я чувствую расслабление.

Может быть, я пожалею об этом, но ждать от Воображалы подачек не входило в мои планы. Пускай однажды она почувствует тоже, что и я. Если это вопрос времени, я смогу подождать еще немного. Это ведь мы. Это ведь сильнее монстров, проблем богов, ненависти титанов. Это ведь больше похоже на вечность.

Металл ударяется о металл, в ту самую секунду, когда небосвод разражается громом. Бой окончен. Брат Клариссы распластался в луже, я – едва живой, слабый и вымокший до нитки – остался стоять на ногах. Это победа.

Кларисса буквально вспыхивает яростью. Она шипит, расталкивает своих зазевавшихся собратьев, громко ругается, но меня это уже не волнует. Анаклузмос обращается ручкой за доли секунд, но прежде чем уйти прочь с арены я замечаю колючий и недовольный взгляд претора. Рейна сменила теплую зимнюю куртку стеганым плащом с капюшоном. Она кажется еще более суровой.