— Прости. Ты правда выглядишь хорошо.

Служители в ливреях, в белых перчатках встречали гостей у гардероба и провожали в фойе. Архаичная фурнитура обнажала суставы сословного скелета общества. Здесь, в оперном театре, принципы демократии не действовали никогда и власть открыто получала желаемые почести. Театральные лакеи исполняли свои роли убедительно, как и важные господа. Старозаветные чиновники и даже либеральные журналисты, в небольшом количестве допущенные в фойе, внезапно обретали светский лоск, вельможные манеры, а прислуга сгибалась в поклонах, принимая меховые накидки дам. Максима будоражила причастность к избранным, посвящение в тайный орден сильных мира.

Женщины окружили Кристину, и Максим с облегчением отдал ее, повеселевшую, с сияющими глазками, на попечение Галины, жены Юрия Минаевича. Муж тоже был здесь. В смокинге и подпиравшем багровую шею воротничке, он еще больше напоминал выходца из преисподней.

Подошел и Владлен Василевский. С бритым черепом, в черной бабочке над воротником крахмальной сорочки, он словно готовился к пробам на роль в экранизации «Крестного отца». Мужчины повели Максима по кругам олимпа.

— Видишь тот, лысый? Судится со всеми тремя бывшими женами. А моделька с большими титьками — его новая. Я бы вдул!

— Долговязый, банковская группа. Спортсмен. Никто не знает, кого он трахает. Говорят, кладет с собой в постель биатлонную винтовку.

— А вон стоит пузатый, с платком в кармашке, — косил выпуклым глазом Юрий Минаевич. — Сожрал два металлургических завода. А репутация — такую полезно иметь, когда тебя с общего режима в «крытку» переводят.

Василевский кивал в сторону окон:

— Спонсоры партии, о них хорошо или ничего.

Максим спросил про старика, который выглядел так, будто уже умер, но колдун оживил его, чтобы он мог еще немного приподняться на падении нефтяных акций.

— Это был уважаемый человек, занимался разработками на шельфе. А потом его заставили компанию продать, стал просто богатый еврей. Без влияния.

— В чем ошибка избирателя? Он думает, что главное в жизни — это бабло. Думает, добуду душистый лимон и получу ключи от рая. Этим простой народ и отличается от тех, кто принимает решения за него. Надо четко понимать, деньги почти ничего не значат. Главное в жизни — это люди и отношения.

— Так что смотри и делай выводы. Здесь все, кто крутит шестеренки.

Женщины в изысканных нарядах громко обсуждали деликатные темы:

— Господи, девственность можно восстановить элементарно! Иди к Бакирхановой. У меня подруга три раза выходила замуж, и каждый раз девочкой. Заодно сделаешь лазерную коррекцию половых губ.

— Я не ношу бриллианты. Ты что, не понимаешь? Девушка моего возраста в бриллиантах — это вульгарно. Мои камни — изумруд и александрит.

— Мужчину надо подстегивать, чтоб он не начал тебя угнетать. Надо держать его в тонусе. Я использую свечи и шелковое белье.

Максим смотрел по сторонам, узнавал депутатов, предпринимателей, руководителей телеканалов. Хозяин железных дорог хохотал над шутками министра, алюминиевый магнат делал селфи с двумя губастыми моделями. В буфете ультра-либеральные прозападные журналисты, объединившись с идейными противниками, проталкивались к фуршетным столам.

— У нас же как, украл в России — вложил за бугром. И пока царствует эта философия, мы так и будем для Запада точкой отсоса, — привычно рассуждал Василевский, на разные лады поворачивая пару банальных идей. — При этом учти, наши паразиты еще вреднее западников. Во-первых, их больше. Во-вторых, они идейные. Глобализация им дороже матери, отца и красного словца. Если человек на своей родине только зарабатывает, а сбережения его в швейцарском банке, бизнес на Кайманах, а вся его семья живет в Провансе или в Эр-Рияде — куда он будет рваться телом и душой? Поэтому господа вроде вашего Глеба Румянцева и убеждают друг друга, что народ у нас — генетический мусор, что экономика наша разорвана в клочья и все поросло крапивой от Амура до Днепра.

Юрий Минаевич поддакивал:

— Главное, мы начали это осознавать. Америка семьдесят лет внедряла нам свою идеологию. Лучше мертвый, чем красный. У них же кровь зеленая. Баксы, грины, бабло.

— Во-во, и кровь, и плоть, национальная идея. Но России сегодня дается шанс повернуть историю на сто восемьдесят градусов. Потому что к русским прививка золотом не прижилась. Сейчас вот это стало понятно, буквально вчера.

Оба были в курсе финансовых решений отца и в целом одобряли их.

— Все понимают, куда он крутит руль. Легализация и возвращение активов в реальный сектор. Это многим не нравится.

— Офшорный карман штука заманчивая, много можно спрятать. Только карман-то чужой.

— Вон британцы уже начали счета контролировать, завтра недвижимость, потом еще какие-нибудь санкции введут.

— Так что цени и содействуй. И тестя уважай, он человек мудрый, он мыслит стратегически.

Максим не возражал. Он знал, что Юрий Минаевич связан с секретным отделом, который собирает компромат на крупный бизнес, а Василевский помогает отцу на уровне силовиков разруливать вопросы с зарубежными хозяевами кипрских банков и трастовых фондов. «Опасный, но полезный», — говорил про Владлена отец.

Неожиданно Максим увидел Марьяну. Она приехала с пузатым московским чиновником, давним приятелем деда. Кажется, пару лет назад у нее был роман с этим Саловым. В белом костюме, на высоких шпильках, она выглядела довольно эффектно, но трудно было привыкнуть к переменам в ее внешности, к пухлым губам и высоким скулам. Она к тому же высветлила волосы и стала казаться моложе, но Максим не мог отделаться от чувства, будто на ее прежнее лицо натянули силиконовую маску.

Держалась она все так же неуверенно, а без главного качества природной красавицы — привычки быть красивой — все ухищрения хирургов были напрасны. Она улыбалась с такой натужной веселостью, что Максиму захотелось подойти и спросить, какие антидепрессанты она принимает, чтобы посоветовать жене. Впрочем, злых мыслей и злых речей хватало вокруг и без него.

Юрий Минаевич и Василевский обсуждали важную тему.

— …Поэтому люди большой политики, по-настоящему влиятельные, предпочитают держаться в тени. Боятся контактов. Боятся сказать что-то лишнее. Тут каждое слово может повернуть события.

— Это как наркота, сядешь и не слезешь, — улыбался Юрий Минаевич. — Политика сжирает людей быстрей, чем героин.

Подошел Глеб Румянцев в ярко-желтом галстуке. Его волнистые темно-русые волосы были искусно уложены на косой пробор. Он сунул руку Василевскому, обнялся с Юрием Минаевичем и едва кивнул Максиму. Глеб открыто декларировал либеральные взгляды и примыкал к той части элиты, которая с пафосом обличала преступления верховной власти, не брезгуя набивать карманы за ее счет.

— Юся, вот скажи мне, почему в наших министерствах сидят клинические идиоты? Откуда их берут?

— Это те, кого не взяли в бизнес, — хохотнул Владлен.

— Без шуток, с людьми невозможно разговаривать, они не работают, они «решальщики». Почему этой страной вечно правят подонки, алкоголики и трусы?

Юрий Минаевич широко улыбался редко поставленными, но крепкими и очень белыми зубами:

— Ты, Глебушка, еще молодой, не видел жизни. Вот поехал бы в Вашингтон или в Брюссель, на тамошних подонков посмотрел. Слыхал, один американский сенатор до смерти забил свою собаку?

Владлен присвистнул:

— Вот оно, торжество либерализма. Мало им гей-браков!

— Чушь какая! — возмутился Румянцев. — Какая еще собака? При чем тут либерализм?

Владлен и Юрий Минаевич виртуозно изобразили недоумение.

— Как чушь? Я сам читал, в «Файненшиал таймс»!

— Такого не прощают, — прищелкнул языком Василевский. — Лучше бы он разбомбил пару сирийских городов или финансировал террористов ИГИЛ. А еще лучше — поставлял боеголовки на Украину. Всем бы это понравилось. А с собакой… Он политический труп.

Глеб покривился и отошел от них, сопровождаемый бодрым хохотом. Максим повернул голову.