— Вы муж? Очень хорошо, — сказал врач. — У вашей жены отсутствие родовой деятельности. Шейка матки спазмирована, раскрытие не происходит. Вы знаете, что у плода подозревают патологию развития сердца?

— Нет, — сказал Максим.

Врач смотрел на него пару секунд:

— Ваш семейный доктор не рассказывал вам об этих рисках? Распространенная патология, ее дает резус-конфликт. У вас положительный резус-фактор, а у вашей жены отрицательный.

Максим не стал объяснять, что не видел смысла обсуждать с врачами беременность жены, а все недомогания считал обычными для ее состояния. Но то, что Кристина скрывала от него возможные опасности, сейчас казалось ему страшной глупостью с ее стороны.

— То есть мой ребенок — инвалид? — уточнил он сразу.

Тетка в белом халате достала сигарету, открыла окно, закурила.

— Мы объясняли вашей жене. Есть подозрение, что у ребенка отсутствует перегородка между желудочками сердца. Вы понимаете меня? Это значит, плод нежизнеспособен вне утробы.

— Я не понимаю. Вы говорите, ребенок может родиться инвалидом? И что? Я должен принять какое-то решение? Или он уже умер?

— Сердечные тоны прослушиваются, — проговорил врач.

— Вам вместе с женой нужно решать, — сказала тетка, выпуская струю дыма. — Рожать ребенка через кесарево сечение или ждать, пока у вашей жены упадет давление, а потом освободить ее от плода.

Максим с трудом понимал, чего от него хотят. Он видел, что и врач, и акушерка пытаются переложить на него свою ответственность. Наверняка потребуется подписать какие-то бумаги. А после? Он вспомнил страшный крик Кристины. Может, дело серьезнее, чем он предполагает? «Глупости, миллионы женщин рожают без всяких врачей и больниц», — вскинулся он про себя. Но в душе разрасталось недоброе предчувствие. На секунду он представил, что с ним произойдет, если умрет отец, погибнет их ребенок и они останутся вдвоем с Кристиной. Жизнь его будет ползти, как собака с искалеченными лапами, с перебитыми суставами и хребтом.

— Я могу видеть жену? — спросил он врача.

Маленькая фигурка лежала, скорчившись на боку, вся обложенная зелеными салфетками. К ее руке тянулась капельница. На ее бледном сосредоточенном личике читалась какая-то напряженная мысль. Увидев Максима, она приподняла голову:

— Скажи им, пусть делают операцию. Прошу вас, делайте операцию! Я не хочу, чтобы она умерла!

— Еще раз предупреждаю, — очень спокойно сказал врач. — При вашем высоком давлении это опасно. Я не могу взять на себя такой риск.

— Я все подпишу! — воскликнула Кристина, по ее лицу потекли слезы. — Максим, они хотят убить нашу дочку!

Максим подошел, склонился к ней, погладил ее голову, чувствуя исходящий ото лба горячечный жар. В эту минуту он почувствовал, что у него нет никого роднее этой глупой беззащитной дурочки, что ее жизнь и счастье — необходимое условие его существования.

— Прошу тебя, пусть не будет ребенка. Будет другой. Здоровый.

— Нет, нет, — она мотала головой. — Это наша дочка! Она жива! Я ее чувствую, вот, положи руку.

Она прижала ладонь Максима к своему животу. Акушерка поторопила Максима:

— Асфиксия плода четыре часа. Надо принимать решение.

Вместе с врачом они снова вышли в переговорную.

— Объясните, почему она не может родить? — потребовал Максим.

— У вашей жены отсутствие родовой деятельности, — начала раздражаться акушерка. — Она не может родить самостоятельно. Так бывает. Нужно делать кесарево, разрезать матку и вынимать ребенка. Под общим наркозом.

— Наркоз при высоком давлении крайне опасен, — добавил врач. — Есть риск для роженицы. И под вопросом жизнеспособность плода.

— Вы уверены, что ребенок умрет?

— Если вы прямо сейчас не примете решение, умрет в утробе.

— Мне нужно позвонить, — сказал Максим. — Ее отцу. Вы же знаете, кто ее отец?

Акушерка фыркнула, врач устало вздохнул:

— Да, мы знаем. Мы знаем всех наших пациентов. У всех есть отцы, и матери, и дети.

— Не нужно нам угрожать!

Максим набрал номер тестя, телефон не отвечал. Он позвонил помощнику. Выяснилось, что нет никакой возможности связаться с Владимиром Львовичем прямо сейчас, он на встрече в министерстве. Максим вышел в коридор, ему навстречу попалась беременная женщина с букетом белых лилий. Он открыл дверь в предродовое отделение.

— Ты правда так хочешь родить? — спросил он Кристину. — Ты уверена, что справишься?

Она слабо улыбнулась:

— Я люблю тебя. Я люблю нашу девочку.

— Я тоже тебя люблю, — сказал он, и это было правдой.

Тесть наконец позвонил. Через десять минут в родильное отделение явился главный врач клиники, пожилой армянин. Он пришел в сопровождении двух красивых молодых помощниц. Взял Максима за руку, подвел к окну:

— Слушай меня. С твоей женой все будет хорошо. Не волнуйся. Договорились?

От него приятно пахло одеколоном, стерильной свежестью. Но теперь все запахи перебивал болотистый, кладбищенский аромат белых лилий.

Оставшись один, меряя комнату шагами, Максим пытался вспомнить какую-нибудь молитву и чувствовал себя при этом нелепо, но никакой другой помощи его сознание не предлагало. В голове мешались обрывки фраз Андрея Котова, цитаты из Библии. Он стал молиться своими словами.

— Господи, или как тебя называть… Если ты есть. Сделай так, чтобы она осталась жива. Чтобы она не страдала. Я готов страдать за нее. Я готов умереть, если тебе необходимо, чтобы кто-то непременно умер. Не отнимай их у меня. Не отнимай отца, не отнимай жену. Я знаю притчу Иова, я смиряюсь перед тобой. Не испытывай на мне своего могущества — у тебя есть миллиарды других подопытных. Я верю, что ты можешь раздавить меня, как личинку, но я прошу — не делай этого.

Дежурная медсестра зашла и сказала, что он может ехать домой, что операция может занять два или три часа. Сообразив, что присутствовать при родах он уже не сможет, Максим снял хирургическую пижаму, надел свой костюм. Но все же остался сидеть в уже опротивевшей ему приемной с офисными шкафами и клеенчатой кушеткой.

Аглая позвонила, всхлипывая в трубку:

— Максим, что с Кристинкой? Что у вас происходит?

— Ей делают операцию, — ответил он. — Я позвоню, когда все закончится.

Он успел выпить три или четыре чашки кофе из автомата, прочесть в телефоне статью о перспективах нефтяного рынка, почти не понимая смысла слов. Звонила Галина с ободряющими словами, Глаша через каждые десять минут кидала сообщения: «Ну как?»

Акушерка вошла в комнату. Это была как будто другая женщина. Она стала круглее и ниже ростом, лицо у нее сделалось мягкое, с ямочками на щеках, с лучами морщинок. И даже грубый от курения голос зазвучал бархатисто и ласково:

— Поздравляю вас, Максим Георгиевич. У вас родилась дочь. Сорок семь сантиметров, три килограмма двести граммов.

— Что с ней? — спросил Максим.

— Девочка здорова, — сказала акушерка. — Мама пока в реанимации. Можете ехать домой. Отдыхайте.

— Спасибо, — сказал он.

Женщина посмотрела вопросительно, и Максим вспомнил, что приготовил для врачей конверт с деньгами. Она с улыбкой взяла конверт и проводила его к выходу из отделения.

Эти два дня Игорь жил словно под водой. Он смутно помнил, как они ехали в машине Василевского вслед за желтым автомобилем скорой помощи. Помнил режущий глаза белый свет в больничном коридоре. Он сидел на стуле, пересчитывая квадраты кафеля на полу, сбиваясь со счета и начиная заново, пока врачи не вышли из операционной.

Он не поехал в отель, остался ждать на клеенчатом диване в нижнем холле. Снова был день, часы ожидания. Ему пару раз звонил Леша-Алекс, Китти прислала длинное письмо, наполовину состоящее из восклицательных знаков, после этого он выключил телефон. Вечером прилетел Марков. Игорь помнил, что на плече Александра Николаевича наконец расплакался от горя и усталости и медсестра дала ему таблетку успокоительного. Когда он вернулся в гостиницу, Марина накапала в стакан валерьянки. Он уснул как мертвый и проснулся, когда горничная открыла номер. Вошел Владлен, принесли чай.