Смешно, подумаете вы, и будете правы, но не забывайте, мне тогда не было и десяти. Детские ощущения совсем другие, особенно, когда родные места посещаешь так редко.

Первые школьные годы я провела с родителями за границей. Школа при посольстве, классы по несколько человек, учеба без шпаргалок и отлынивания от уроков. Дисциплина и, конечно же, ориентация на то, что после школы ты пойдешь как минимум в иняз. Впрочем, это было понятно.

Когда я училась в пятом классе, отца направили на работу в Исландию, а спустя два года мы неожиданно вернулись в Москву. Я не знала тогда еще, что отец тяжело заболел, и этим было обусловлено его возвращение на родину. Он по-прежнему работал в МИДе, был большим начальником, но часто лежал в больнице. Это потом, повзрослев, я узнала, что у него рак. Ему сделали операцию, но врачи лишь на время приостановили болезнь. Ежегодная химиотерапия сильно изменили облик отца. Он стал больше времени проводить дома.

Школу я заканчивала уже в Москве. Как раз начиналась перестройка. Отец, несмотря на свою болезнь, очень внимательно следил за всеми происходящими в стране процессами и во многом поддерживал позицию Горбачева. А мне в это время некогда было задумываться над происходящим. Я входила в новую жизнь, взрослела, и все происходящее вокруг воспринимала, как естественный процесс отмирания чего-то старого и становления нового и светлого.

Как вы сами понимаете, моя жизнь во многом отличалась от жизни моих сверстников. Да это и понятно, столько лет прожить с родителями за границей. Мы жили на Кутузовском проспекте в четырехкомнатной квартире, отлично обставленной, и для нас многие из тех проблем и трудностей, которые окружали большинство людей, были неведомы. Все, что было нужно, мы покупали в «Березках», валютных магазинах, в которых были товары зарубежного производства. Мама даже продукты умудрялась иногда покупать там. Валютный продовольственный был как раз неподалеку от нас.

Одним словом, я оканчивала школу, и вопрос стоял так, или МГИМО или иняз. А мне к тому времени вообще было все равно куда поступать. Я жила и радовалась жизни. Во мне все бурлило. Вокруг меня стаями ходили мальчишки и, хотя я не вела богемный образ жизни, иными словами, не бегала на танцы или дискотеки, коих тогда не было в том понимании, как это выглядит сейчас и не любила шумные компании у кого-то из друзей в квартире, и все же. Какие-то вечера в школе, у друзей на днях рождении, всегда вызывали у меня чувство, что я, если и не в самом центре внимания, то, по крайней мере, рядом.

Поэтому, когда я получила аттестат, отец прямо спросил меня, куда я собираюсь поступать.

Я честно сказала ему, что не знаю.

Отец очень любил меня. Я была поздним ребенком в семье. Мама родила меня в тридцать пять, а отцу к тому времени было сорок четыре. Так что к моменту, когда я окончила школу, отец был уже на пенсии, но продолжал работать, несмотря на тяжелую болезнь. Правда, он перешел на должность консультанта или советника, не знаю точно, как это называется, но постоянно работал, сидя у себя в кабинете, и к нему то и дело приезжали домой люди, и он часами занимался с ними, решая какие-то вопросы.

Когда отец был не занят делами, я любила с ним беседовать. Мы разговаривали с ним на самые разные темы. Как сейчас помню, отец сидел в кресле за столом, я рядом на стуле у окна. Он смотрел на меня и о чем-то говорил, а я слушала его и думала совсем о другом. Глупая, детская наивность. Я думала так будет всегда, не понимая, что детство проходит, и приходит пора взросления, а вместе с ней взрослая жизнь, к которой я, по сути, была еще не готова. Я очнулась от грез, когда отец, подытоживая, сказал:

— Пойми, Маша, мы с мамой не вечны, рано или поздно ты станешь самостоятельно жить и образование — это залог твоей будущей жизни. То, что происходит сейчас в стране, это только начало. Трудно сказать, что будет дальше, но сейчас тебе надо не растерять те знания, которые ты имеешь, получить диплом и стать специалистом.

— Пап, но какой из меня дипломат, или преподаватель шведского или английского языка?

— Хорошо, но хоть что-то тебя влечет?

— Я не знаю.

— Плохо, возможно я что-то упустил в твоем воспитании, не знаю.

— Ничего ты не упустил, все нормально пап. Хочешь, я пойду и поступлю в твой МГИМО или еще куда-нибудь?

— Куда именно?

— В университет, например.

— И кем ты станешь?

— Я не знаю, например историком или филологом.

— Против университета я ничего не имею против.

Я поцеловала отца. Он обнял меня и тихо добавил, — тебе жить в этом мире, постарайся не разочароваться в нем.

Эти, странные на первый взгляд, слова я поняла много лет спустя, когда после смерти отца, а он умер спустя два года после того памятного разговора, прочитала его записи. В них он писал свои размышления, хотел написать книгу, но не успел. Многое из того, что я узнала об отце, было в этих записях. Он прожил, в общем-то, короткую жизнь, но успел много повидать и очень много сделать. И при этом он в конце жизни испытал чувство разочарования от многих сделанных им вещей. Читая рукопись, я поняла для себя, что отец был, как он сам написал, винтиком большого механизма, который развалился из-за того, что у основания всего механизма стояли за редким исключением, тупые, некомпетентные люди. Именно они виновны в том, что наша жизнь стала такой серой и нищенской. Идеи, которые были заложены в систему, были выхолощены и превратились в догму, которая рано или поздно привела к своему неизбежному концу.

А я в это время училась на третьем курсе историко-архивного факультета МГУ и, поняв свои женские достоинства, вертела однокурсниками как мне вздумается. Золотая пора молодости совпала со временем зарождения первых кооперативов, уличных демонстраций, свободы, которая людям старшего поколения даже не снилась. Мы восприняли это вполне естественно, да иначе и быть не могло. Но вместе с тем, я не понимала тогда еще, какие трудности ждут меня впереди, в том числе и на бытовом уровне.

Когда отец умер, мы остались с мамой вдвоем. Она только что вышла на пенсию. Деньги, которые были заработаны за время пребывания за границей, начали быстро обесцениваться. Валютный счет использовать было можно, но крайне сложно, а вскоре он и вовсе оказался заблокированным. Единственным выходом, оставалось продавать из того, что у нас было нажито до начала перестройки, что собственно и выручало нас.

Я перешла на четвертый курс и зимой повстречала его, мою первую любовь. Как сейчас помню тот день, — Мария Викторовна прервала свой рассказ и задумалась. Я понимал, какие тонкие струны души затронула она у самой себя, и потому, не смел ничего спрашивать. Она умолкла, видимо вспоминая минувшие дни, а потом продолжила свой рассказ.

Пятнадцать лет назад.

Раздался телефонный звонок, и Мария Андреевна подняла трубку:

— Алло, квартира Зотовых. Что? Машу? Одну минуту.

— Маша, тебя к телефону.

— Мам, кто?

— Не знаю, по-моему, кто-то из твоих подруг.

— Алло. А Зой, это ты, привет. Представляешь, мама не узнала тебя по голосу. Что? Когда? Завтра? Буду. Во сколько? Половина восьмого? Нет, обязательно приду. А кто еще будет? Все, договорились. Пока.

— Кто звонил?

— Это Зоя. Завтра у Люды день рождения. Она приглашает всех к себе. Зоя спрашивает, пойду я или нет.

— Как ты можешь пойти, если тебя не приглашали?

— Да нет, мам, Зоя спрашивала, пойду я или нет, потому что Люда ей уже звонила и пригласила, а мне будет звонить, — в этот момент снова раздался звонок телефона. Маша подняла трубку и произнесла:

— Алло. Да. Привет. Конечно, буду. Спасибо за приглашение. Да, в половине восьмого. Ну, все, пока.

— Вот и приглашение.

— А Люда, это высокая блондиночка в очках, которая была у нас?

— Совершенно верно.

— Приветливая девочка. Она, кажется, с тобой в одной группе учится?