Гранат помнит только, что на дворе дразняще пахло свежей травой и недавно прошедшим дождем. Где-то в стороне стоял гул и колыхалась людская толчея, а здесь, на окраинных владениях конезавода, было тихо и привольно. Булькала о чем-то вода в студеном ручье, басовыми струнами звенели слепни, и Гранат лениво отмахивался хвостом. Видно, Тихон обо всем знал, и спозаранку они приковыляли сюда, подальше от насмешливых глаз и пустопорожних разговоров.
Хозяин — а это сразу приметил Гранат — вышел из машины не один. Какой-то молодой мужчина поддерживал его под руку, и они двигались к жеребцу не торопясь, осторожно ставя ступни в траву, будто под ногами у них была перепаханная земля. Тихон прытко кинулся навстречу, а по коже Граната прокатилась мелкая дрожь. И от нежданной и радостной встречи ему захотелось сильно изогнуть шею и окликнуть дорогого человека звонким ржанием. Но опущенная, склоненная долгими годами голова не послушалась, да и голос сорвался, так и не издав трубного приветствия. Хозяин подошел к Гранату и устало припал к его редкой, посеребренной гриве. Долго и сокрушенно молчал. Гранат притих и мелко подрагивал, как на утреннем морозце в ночном. Он терся о рукав родного человека и неосознанно понимал, что стар и беспомощен его хозяин. Рука его была такой же теплой, но не чувствовалось в ней былой силы. Да и голос, заставлявший с одного слова подтягиваться Граната и готовно выполнять любую команду, смазывался острой хрипотцой и тяжелым неровным дыханием. Тихон и другой человек отошли в сторонку. Не мешали хозяину и ему, Гранату, вдосталь помолчать…
Время бежало быстрее, чем в опостылевшей конюшне. Хозяин вскоре начал собираться обратно. И как ни тыкался Гранат своей мордой в плечи человека, как ни волновался, видно, постаревший хозяин так и не понял лошадиную думу. А думалось Гранату, что никогда они больше не свидятся. И потому так не хотелось ему отпускать своего друга…
* * *
Колючий ветер просачивался в салон машины, и маршал зябко ежился от пронизывающего холода. Потертая шинель плохо держала тепло, он корил себя, что впопыхах забыл овчинный полушубок. Степан Иванович сумрачно поглядывал по сторонам, на душе было муторно, сиротливо. Он понимал, что встреча с Верховным не сулит ему радостей — докладывать было нечего, оправдываться трудно. Он слишком долго работал рядом с ним и хорошо изучил характер этого самобытного и всегда неожиданного человека. Перед усталыми глазами Степана Ивановича встало лицо Верховного с доброй, снисходительной усмешкой в седеющих прокуренных усах, его спокойный, вопрошающий взгляд.
Маршал знавал Верховного Главнокомандующего всяким. Лукаво-открытым, когда его шутливое настроение невидимыми импульсами передавалось окружающим. Беззаботно смеющимся, увлекавшим всех в безотчетное веселье. Они нечасто выдавались, эти мгновения, когда, казалось, рушилась воздвигнутая годами стена между ним и его сподвижниками и за дружеским столом он шутил колко, но необидно, и если тонкая ирония достигала цели и воспринималась всеми, то смеялся азартно, забыв на время о всех своих высоких обязанностях…
Но и в товарищеском застолье каждый, этому научил многолетний опыт, мысленно проводил ту демаркационную и незримую линию, которую переступить могли только немногие. Беззаботное веселье никогда не переходило в не знающую границ фамильярность.
…Пулевая стежка прошила дорогу. Стальными заклепками ударила по кузову. Споткнувшийся автомобиль пополз в кювет. Удивленно ойкнул порученец, враз обмяк и съехал с сиденья. Маршал каблуком вышиб дверцу, скатился на землю. Шофер короткими очередями поливал промороженный кустарник. Оттуда били длинными, прицельными порциями. Машина охраны волчком крутилась на дороге, высыпая из себя бойцов, которые занимали круговую оборону.
Нападавшие были в красноармейской форме, но команды неслись чужие.
Диверсанты. Глупее трудно придумать смерть.
Кто-то из бойцов протянул маршалу автомат. Маршал высматривал набегавшие фигурки, экономно стрелял. Вести огонь по людям, одетым в советскую форму, было жутковато. Но чужие, гортанные команды… Маршал беспощадно нажимал на спуск.
Некстати вспомнилось, как в гражданскую вот так же нелепо угодил в засаду. Ну, тогда азартен был и горяч… Слишком увлекся погоней и залетел в тыл беляков. Один-одинешенек. От изумления золотопогонники даже сабли опустили. Он вздыбил жеребца, перекинул шашку в левую руку и пошел крушить направо и налево. Прорвал кольцо, на свистящем скаку рванулся за околицу. Когда офицеры опомнились, он был уже далеко. Повизгивали пули, храпел жеребец. Какая-нибудь шальная могла достать на излете. Но выручил конь, унес седока от смерти. Тогда молод был и горяч…
А теперь…
«Вот тебе и проселок, вот и выиграл время», — остервенело распекал себя маршал.
Диверсанты сообразили, какая удача ждет их. Стали осмотрительнее, не лезли под реденький огонь маршальской охраны… Неумолимо и хладнокровно затягивали петлю.
«Еще полчаса, и все будет кончено», — безнадежно подытожил маршал. Он крикнул, чтобы берегли патроны. Фашисты змейками извивались на стерне, ползли, ползли…
И, как назло, дорога была пустынна. Нервную перестрелку наши не слышали.
Слева в ложбинке скопилась группка диверсантов. Готовилась к последнему броску. Шофер вопросительно посмотрел на маршала. Понимающе кивнул. Угрюмо вставил капсюль в гранату.
«Отменно ползает по-пластунски! — оценил маршал. — Не знал. Да и что я вообще знал о нем?»
Парень, слившись с мерзлой землей, неумолимо продвигался вперед. Навстречу смерти. Впечатался в стерню… Выждал… Диверсанты проморгали роковое мгновение. Шофер взметнулся сгустком напряженных мышц. Ненавистно, с крестьянским гаканьем, швырнул гранату. Огневой, дымный всплеск накрыл ложбинку…
Маршал тревожно глядел вперед: неужели не встанет? Нет, слишком близко подполз — осколки уложили на землю отчаянного парня. Он раскинул усталые руки рабочего человека и навечно лег на свою землю.
«Запоминай, запоминай, — молоточки били в виски маршала. — Разве с такими парнями можно дальше отступать?»
Дерзкая вылазка шофера на какое-то время охладила диверсантов, отодвинула развязку. Вокруг маршала теснее сбились бойцы охраны. Степан Иванович понимал, что надо сжечь документы и карты, но временил, не решался на крайний шаг. Теплилась надежда: подойдут свои, выручат. Он расстегнул планшетку, глазами приказал начальнику охраны: «Что случится со мной, сделаете вы». Тот готовно подтянулся к маршалу, с излишней бодростью прошептал: «Продержимся, не погибнем, товарищ маршал!»
«В Ставке, поди, недоумевают, почему не явился, — размышлял маршал. — Да разве там можно представить, что в пятидесяти километрах от столицы такая катавасия заварилась. И объяснять будет нелегко… Словно необстрелянный мальчишка, угодил в капкан…»
Но что это? За ближним лесочком раскатилась глухая дробь выстрелов. Диверсанты огрызнулись огнем. Винтовочные залпы в лесу густели, приближались к дороге. Кто-то спешил на выручку — фашисты увязли в нежданно вспыхнувшей перестрелке. Но рано поднялся маршал — автоматная очередь вновь бросила его на землю. Каким-то чудом пули промчались выше, головы.
«Не пори горячку, остепенись, — успокаивал себя маршал. — Подмога идет, теперь минуты не решают дела».
Из-за леска вытягивался интендантский обоз. Вооруженные кое-как, пожилые ездовые смело атаковали диверсантов. Укрыв в кустах повозки, они расчетливо заползали в тыл врагу. Стреляли основательно, не спеша. Усилили огонь и бойцы охраны, смелее выдвинулись вперед. Командир диверсантов резко и повелительно заорал на своих солдат, требуя уничтожить штабные машины. Отчаянными перебежками «красноармейцы» ринулись вперед. В руках маршала вновь задергался автомат. Диверсанты падали, но безрассудно бежали к машинам. Семь, пять, три, один…
Он прыгнул к маршалу, выхватил парабеллум. Но выстрелить не успел. Сзади вырос немолодой красноармеец. Размашисто и грузно всадил штык в спину фашиста. Тот подломился, но развернуться успел, щелкнул двумя выстрелами. Ездовой, подоспевший на выручку, кряжисто осел на землю. Предсмертно выдохнул:
