Да, русское покорение Средней Азии было далеко не безоблачным. Были и бунты. В годы СССР это называли проявлениями «национально-освободительного движения», но, по сути, это бандиты, привыкшие жить грабежом, принимались воевать против властей, которые им этого делать не давали. Во всяком случае в Коканде в 1876 и 1877 годах это было именно так.
Но никогда в Туркестанском крае не случалось ничего подобного Восстанию сипаев, которое пережили англичане. Никогда Туркестан не был территорией, управляемой какой-то частной компанией. И достаточно сравнить статистику — сколько фабрик и заводов было в Азии до прихода русских и сколько после, сколько было светских учебных заведений и сколько появилось потом. То же самое с газетами, библиотеками, больницами. А сколько приносил дохода хлопок? Да, конечно, одна из основных задач покорения Туркестана была решена. Центром производства хлопка стала Ферганская область, но сеяли везде, в 1916 году хлопчатником в Туркестане был занят 31 % всех орошаемых земель, к этому же моменту доля среднеазиатского хлопка на внутреннем рынке составила почти 70 %, а производство хлопка-волокна — 20 миллионов пудов. Россия становилась не зависимой от экспорта хлопка. При этом для тех, кто его возделывал, при правильном подходе он давал до 140 % дохода с десятины.
Развитие в крае хлопководства привело к созданию хлопкоочистительной и маслобойной промышленности. К 1914 году в Туркестане работало 220 хлопкоочистительных и 30 хлопкомаслобойных предприятий. Хлопковое масло использовалось в технических нуждах. Хотя и плов на нем готовить отлично получается. В маслобойном производстве были заняты более 12 тысяч рабочих, а сумма выработки маслобойных заводов оценивалась в 18 миллионов рублей. И это цифры только по одной отрасли. А ведь еще выращивали пшеницу, ловили рыбу в Аральском море (да, когда-то это было возможно), занимались скотоводством, производством шелка, даже производство меда в крае приносило прибыль большую, чем в России. Масштабы преобразований в Азии не могли не поражать воображение даже тех, кто был категорически против присоединения. Известный писатель и путешественник Евгений Львович Марков после путешествия по железной дороге в Закаспийской области замечал:
«Я никогда не был сторонником завоеваний и присоединений к России азиатских стран. Не раз выступал я в печати со словом осуждения этой политики, с точки зрения собственно русских интересов. Но если уже нам суждено историей нести тяжелый крест цивилизования полудиких азиатских племен, если в судьбах нашего народа предначертано ему водворять своим потом и кровью мир и порядок в странах вечного волнения и насилий, то нужно признать, что величайшею из наших побед над разбойничьею Азией, величайшим завоеванием нашим в странах далекого Турана, — была эта железная цепь в полторы тысячи верст, которою мы привязали Азию к Европе. Поразительное впечатление произвела постройка железной дороги на туземцев Средней Азии.
Постройка Закаспийской железной дороги была таким наглядным подвигом русской силы, бесстрашия, мудрости, пред которым побледнела в воображении восточного человека слава всяких Тамерланов и Искандеров.
Она, вместе с тем, открыла туземцам новые широкие способы к промыслам всякого рода, к мирной выгодной наживе, показала им самым осязательным и убедительным для них образом все преимущество твердого государственного порядка и цивилизованных учреждений над невежественным и необеспеченным бытом их прошлого. Пока не было железной дороги, Россия была не в силах внести в прочно установившуюся жизнь старых азиатских ханств существенно новых промышленных начал. Только рельсовый путь мог дать громадный толчок среднеазиатской торговле и зародить в промышленных центрах Азии крупные фабричные и заводские предприятия, развивающиеся теперь не по дням, а по часам»[323].
При этом долгое время Туркестан был дотационным регионом Российской империи. В край вкладывали и вкладывали миллионы рублей. И в русском обществе по этому поводу существовали разные мнения. Одни говорили, что бессмысленно развивать новые окраины, когда, скажем, в Малороссии или Поволжье дорог нормальных нет, другие полагали, что рано или поздно вложения в Азию окупятся. Тот же либеральный Венюков хоть чиновников и не любил совершенно, но был согласен, что присутствие в Азии необходимо. Критиковал же власти он не только за коррупцию, но и за «отсутствие общего политического и стратегического плана действий в Туркестане», причем он полагал, что проблемы начинаются на самом верху:
«Сам министр иностранных дел, князь Горчаков, до такой степени был мало знаком с Азиею, что, напутствуя Кауфмана в Хиву, просил его “не ходить туда (из Ташкента) через Кашгар!” А когда по улыбке Кауфмана заметил, что сказал глупость, то наивно прибавил: “Я, может быть, сказал какой-нибудь вздор; вы извините. Я азиатскими делами не занимаюсь; на это у меня есть Стремоухов. Я смотрю только за тем, чтобы нам из-за Средней Азии не поссориться с Англиею”»[324].
Но все же доминирующим было такое мнение: да, Туркестанский край требует вложений. Да, они немалые. И конечно, не всем очевидно, зачем это нам нужно. Но, по сути, страна платит за национальную безопасность. Михаил Терентьев формулировал это так:
«Жертвуя ежегодно для поддержания своего положения в Средней Азии, мы выигрываем в политическом отношении, потому что приобретаем влияние на голос Англии, а затем выигрываем и в экономическом отношении, ибо сберегаем сотни миллионов, какие нам пришлось бы истратить на то же самое путем войны.
После татар, поляков и шведов, соперниками нашими в Европе сделались англичане. Европейская война стоит всегда сотен миллионов, да еще сопряжена с большим риском. Риск этот, кроме потерь в людях, выражается еще и контрибуцией. Как прежде Англия пользовалась каждым случаем, чтобы втянуть нас в войну, так теперь она семь раз подумает, раньше чем рискнет на это.
Возможно ли было бы, не занимая хорошей позиции в Азии, разорвать парижский трактат?
Едва ли. Во всяком случае дело не обошлось бы без войны, а война унесла бы по крайней мере 100 миллионов. Если эти 100 миллионов остались у нас в кармане, то это случилось между прочим и благодаря нашему положению в Азии.
И так, чем ближе мы к Индии, тем осторожнее обращается с нами Англия, тем меньше у нас противников в Европе, тем менее вероятность навлечь на себя войну. Все это выражается в цифрах государственных расходов — более или менее значительным минусом.
Миллионы, кидаемые нами на Азию, сберегут нам сотни миллионов в Европе»[325].
Подробный разбор того, что сделала Россия в Средней Азии и сколько туда было вложено, не является задачей этой книги. Но работ на данную тему в последние годы было издано немало. Среди них я особо хотел бы выделить книгу Евгения Александровича Глущенко «Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования». Это блестящий, подробнейший труд, в котором буквально по полочкам разложено, что и как делала русская администрация. И сколько это стоило Российской империи.
Как уже говорилось в начале книги, в традиционной исторической науке, особенно английской, период Большой Игры имеет четкие временные рамки: 1856–1907 годы. Якобы русско-британский союз, обусловленный укреплением Германии, положил конец великому противостоянию. Питер Хопкирк в своем труде, посвященном Большой Игре, так и писал:
«В августе 1914 года, когда англичане и русские сражались как союзники и в Европе, и в Азии, казалось, что так. Все оставшиеся подозрения были быстро забыты, когда два старых соперника объединили силы, чтобы изгнать немцев и турок со своих азиатских территорий и сфер влияния. Впервые сипай и казак не поглядывали друг на друга с подозрением и опаской через горы и пустыни в самом центре Азии, а сражались плечом к плечу. Их общая цель состояла в том, чтобы выбить новых соперников с Кавказа, из Персии и Афганистана — взрывоопасных регионов, от которых зависела безопасность и Британской Индии, и центральноазиатских владений царя».
