При движении отряда жителям кишлаков объявлялось о принятии в подданство Великого Государя. Принимали объявление с восторгом.
Окончательное умиротворение ханства произойдет лишь тогда, когда Ваше Превосходительство, высший представитель русской власти в Средней Азии, прибудет в Коканд.
Прибытия Вашего жду с нетерпением, дабы получить указания для введения прочного порядка в Ферганской области…»[258].
Но есть иная версия того, что и как сделал Скобелев. Когда он прискакал в Коканд, то сил его для взятия города было, конечно, недостаточно. И когда ханские чиновники спросили, зачем пожаловал начальник Наманганского отдела, Скобелев ответил, что просто заскочил в гости, чаю попить, о жизни поболтать. 8 февраля, то есть на следующий день, он узнал, что его основной отряд находится в трех часах хода от Коканда. И вот тогда Скобелев пошел к хану, они и правда попили чаю, поговорили, а когда ординарец принес записку, что пехота и артиллерия уже у городских ворот, Скобелев просто объявил хану, что принято решение ликвидировать его ханство, а сам он поедет жить в Ташкент. Якобы хан, услышав это, разрыдался. А русские стрелки уже взяли под контроль основные точки в городе — площади, перекрестки, ворота.
Получалось, что за 10 лет, прошедших со взятия Ташкента генералом Черняевым, русская власть распространилась на территорию размером в половину тогдашних Соединенных Штатов Америки. Проживали в Туркестане 1 171 514 человек. Русская южная граница ощетинилась штыками от Кавказа до Коканда, точнее, до Кульджи. Войска Кауфмана стояли в 200 километрах от Кашгара, в 1000 километрах от Кабула и 1700 от Лахора. Вообще-то расстояния огромные. Но английским русофобам так не казалось. Им виделось иное. Что там, вдали за рекой Амударья, или как ее чаще называли англичане на древнегреческий манер — Окусус, русские орды готовятся выйти в поход. Скобелев, казаки, Кауфман, начитавшись трудов Терентьева — а в Лондоне с его творчеством были вполне знакомы, — уже точат шашки и собирают обозы. Я ничуть не преувеличиваю. Дословно, вот так, конечно, никто не говорил, но атмосфера в Лондоне, в политических кругах, царила очень близкая к описанному.
Кроме того, за год до событий в Коканде английский офицер сэр Томас Эдвард Гордон, прибывший в Кашгар с посольством Форсайта, отправился назад в Индию с небольшой экспедицией кружным путем — через Памир и Вахан. Он после поездки выпустил интереснейшую книгу, которую почти сразу перевели на русский под названием «Путешествие на Памир» и выпустили в Петербурге. Ее оригинальное название The Roof of the World being the narrative of a journey over the high plateu of Tibet to Russian frontier («Крыша Мира. Повествование о путешествии на высоких плато Тибета к русской границе»).
Подполковник Гордон и его отряд преодолели Памир за три недели. В составе экспедиции были и настоящие ученые, не только офицеры. Но главная задача отряда была простая — выяснить, нет ли на Памире дорог, используя которые русские войска могут попасть в Индию. И оказалось, что да, есть. При определенных условиях, если правильно выбрать время, выждать погоду, то армия пройдет, и кавалерия тоже, и даже артиллерия. Гордон заявлял, что русским перейти Памир будет не трудно. Хотя бы потому, что русской армии вообще что-либо невозможное для других сделать не трудно. А выйдет армия недалеко от города Гилгит, это сейчас северо-запад Пакистана, часть штата Кашмир. Русские смогут пройти также через княжество Читрал, оно тогда было полунезависимым и стало частью колониальных владений только в 1911 году[259], а до индийской границы русская армия дойдет дней за пятнадцать. Полковник Гордон выяснил, что на Памире и в Северном Афганистане регулярно бывают русские торговцы, какие-то русские караваны, что русская агентура работает в этом горном районе весьма активно. То есть привез он в Калькутту сведения тревожные и неприятные.
По мнению индийской администрации, было бы логично попробовать решить проблему зыбкой границы с помощью поддержки махараджи Кашмира, который считался тогда полунезависимым государством. Вроде Хивы в русском Туркестане. Можно было бы профинансировать махараджу, чтобы он жестче обозначил свое присутствие в Читрале и обязал бы своих агентов собирать нужные сведения. Но проблема состояла в том, что доверять махарадже англичане не были готовы. Англичане знали, что правитель Кашмира тайно отправил своих доверенных людей в Ташкент, чтобы наладить контакты с русскими.
Но стратегически княжество Читрал, примыкавшее с северо-запада к Афганистану, было очень нужно англичанам. Через перевалы там шли пути не только на Памир и в Бадахшан, оттуда можно было попасть и в Джелалабад. В итоге в 1876 году правитель Читрала Аман уль-Мульк объявил о вассалитете по отношению к кашмирскому махарадже. С помощью англичан Аман уль-Мульк завоевал Гилгит, и там был построен английский форт. Но это было позже, а в то время, когда Гордон вернулся из экспедиции, сэр Дуглас Форсайт тоже приехал от Якуб-бека. Форсайт заявил вице-королю, что дела обстоят довольно плохо: вся Азия видит, как русские громят ханов, захватывают их территории, а англичане молчат. И это может заставить многих местных правителей переориентироваться на русских, то есть на тех, кто ведет себя более дерзко и воюет бесстрашно. Нормальное дело в Азии — ориентироваться на того, кто сильнее. Но тревога была обоюдной. Лондон и Калькутта беспокоились, потому что оказалось — Памир русским не преграда и потому что теперь у русских слишком много влияния и слишком много территории под контролем. А Петербург и Ташкент были раздражены поездками британцев в Кашгар, экспедициями на Памир, странными связями кокандских религиозных лидеров с Константинополем. Недоверие росло с обеих сторон. И это теперь можно рассуждать, что беспокоиться смысла не было, потому что понятна общая картина. А тогда все выглядело угрожающе.
Важную роль во внешней политике сыграла смена кабинета министров в Лондоне. Весной 1874 года, после падения либерального правительства Гладстона, к власти пришло правительство тори, а премьером стал Бенджамин Дизраэли. Политик, скажем так, разделяющий очень и очень своеобразную идеологию. Ему принадлежит такое крылатое выражение: «Все есть раса. Другой истины нет. Невежество — ваша сила». Или такое: «Рабочий класс Англии гордится тем… что он хранит свою империю». Некоторые исследователи германского национал-социализма вполне всерьез называют Бенджамина Дизраэли одним из духовных отцов нацистской идеологии. Ученый Карл Шмитт идеологию Гитлера как раз описывал, как «дизраэлизм буйно помешанного германизма». И действительно, Дизраэли заявлял, что права англичанина стоят выше абстрактных прав человека, он считал, что Британская империя несет свою особую миссию. Слово «раса» он особенно ценил, заявляя, что «опыт блуждания по всем окольным и ложным путям истории сводится к одному решению: все есть раса… Истина в том, что как прогресс, так и реакция — только слова, выдуманные для мистификации миллионов. Они ничего не значат, они — ничто… Все есть раса». Задолго до Гитлера и до печей Освенцима он говорил, что «упадок расы неизбежен… если только она… не избегает всякого смешения крови».
Этот премьер Великобритании был близким другом королевы Виктории и убежденным русофобом. Он открыто говорил, что Бог действует через расы, подводя слушателей к мысли, что это Бог определил англичанам править миром. Он как-то сумел соединить ветхозаветные идеи богоизбранности евреев с британскими представлениями об избранности английских пуритан. «Те, кто обретает причастие у Бога, могут… принадлежать только к священной расе». Надо сказать, что подобные идеи в Британии конца 19 — начала 20 века были очень и очень популярны. В книге об английском патриотизме можно вычитать такой пассаж:
«У любого приличного человека при одной мысли о браке (англичанки) с негром должна кипеть кровь… Столь модное нынче естественное равенство, принявшее форму космополитического братства… если бы и могло стать реальностью, испортило бы великие расы и полностью погубило бы гений мира»[260].
