Но со временем все изменилось. Дело в том, что, как уже упоминалось, именно текстильная промышленность была в России наиболее развита. Не металлургия, не кораблестроение. Текстиль. В 1850 году в империи было произведено бумагопрядильной продукции на 16 миллионов рублей, красильной и отделочной — также на 16 миллионов, бумаготкацкой — на 13 миллионов. К 1860 году цифры выросли так: бумагопрядильной продукции произвели на 28,7 миллиона, красильной — на 23,1 миллиона, бумаготкацкой — на 19,3 миллиона рублей.

И понятно, что ежегодно в страну импортировались тысячи пудов хлопка: в 1841–1845 годах — 527 тысяч, в 1846–1850 годах — примерно по 1115 тысяч, то есть более миллиона пудов, в 1851–1856 годах (годы Крымской войны) — полтора миллиона пудов, а в 1856–1860 годах — 2 миллиона 421 тысяча пудов.

Однако с началом Гражданской войны в США импорт хлопка в Россию тут же упал до 1 миллиона 116 тысяч пудов. И вот тогда вопрос о среднеазиатском хлопке встал особенно остро. Его ввоз увеличился втрое, цена на азиатский хлопок на ярмарке в Нижнем Новгороде поднялась с 4–5 рублей за пуд сначала до 7 с половиной рублей, а к 1864 году достигла 24 рублей. Средняя Азия стала рассматриваться как источник важного промышленного сырья. Финансовое и промышленное лобби давило на власть: нам нужна Азия. В министерства финансов и иностранных дел постоянно подавали петиции и докладные записки с ходатайствами о «создании в Средней Азии благоприятных условий для деятельности русского купечества».

Русские газеты и журналы принялись писать статьи под названиями «О бухарском хлопке и возможности разведения хлопчатника на Сырдарье», «Бухарцы и хлопок», журнал «Вестник промышленности» в редакционном «Обозрении промышленности и торговли России» писал, что, с одной стороны, Гражданская война в США дает русской промышленности новые возможности на зарубежных рынках, с другой — нехватка сырья для ткацких фабрик может затормозить рост экономики страны. Автор статьи считал, что теперь в России «побольше подумают о хлопке в тех странах Азии, которые у нас под рукой». В статье «Заметки о Бухаре и ее торговле с Россией» в журнале «Современник» анонимный автор сообщал, что «сбор и вывоз хлопка поглотил в Бухаре всю ее прежнюю производительность, заменил почти весь ее вывозной товар: канаус, сусу, выбойку, готовые халаты и даже фрукты». Автор писал, что правительству стоит быстрее перенести Оренбургскую линию «на границу государства — на Сырдарью». В самой Бухаре на торговле с Россией местная аристократия делала целые состояния. Первоначально отпускная цена на хлопок была полтора рубля. По мере возникновения дефицита она росла, и российские промышленники и фабриканты логично, с точки зрения бизнеса, рассуждали — зачем платить кому-то за хлопок, когда его можно выращивать самим в этом же регионе. Кроме того, в Бухарском эмирате не было никакой промышленности, чтобы хлопок этот обрабатывать.

«Из земледельческих продуктов, богатство и гордость Бухары составляет хлопок. Бухарский хлопок, бесспорно, лучше коканского и ташкентского и предпочитается хивинскому по нежности и белизне своего волокна, хотя и уступает последнему в длине волокна. Количество возделываемого хлопка в Бухаре возрастает год от году, по мере увеличения вывоза его в Россию.

Относительно мануфактурной производительности Бухары следует сказать, что она находится в первобытном состоянии, хотя и в несколько лучшем, чем в соседних независимых ханствах. Промышленность бухарская не могла развиваться вследствие недостатка технических знаний, которые заторможены законом, считающим всякое знание “вне корана” греховным. Вот почему Бухара, равно как Хива и Кокан, издавна, в промышленном отношении, зависели от России»[217].

Но была и еще одна причина, почему русская экспансия в Азию продолжалась и усиливалась. И она не поддается каким-либо логическим объяснениям вроде экономики или противостояния с Англией. Проблема была в том, что, начав движение в регион, русские власти просто не имели возможности его остановить. Любое отступление было бы воспринято региональными лидерами — ханами, эмирами, беками, вождями — как слабость России. Любая остановка тоже. Покорив Ташкент, русские не могли не пойти дальше. Этот город с начала 19 века несколько раз переходил от Коканда к Бухаре, каждый раз с кровью, зачисткой местных элит, грабежами и насилием. И в Коканде, и в Бухаре этот город считали своим. Именно поэтому русские права на Ташкент пришлось отстаивать силой оружия. А дальше одни события и действия вызывали к жизни другие. Ташкент наш? Отлично. Но бухарский эмир думает, как его вернуть, и собирает армию. Армию разбили? Но эмир ведет переговоры с англичанами, а кокандский хан тоже готовит вторжение. Русским властям приходилось импровизировать, поступать по обстоятельствам, и это лишний раз доказывает, что никакого четкого, разработанного плана действий в Азии ни у политического, ни у военного руководства России не было. Работал наполеоновский девиз «война план покажет». В отличие от британцев, русский кабинет министров и царь действовали совершенно бессистемно. И, по сути, вся политика Российской империи в регионе, ответственность за нее легли на плечи одного человека — генерала Кауфмана.

Генерал-губернатор Константин Петрович фон Кауфман принадлежал к клану «силовиков» и «ястребов» в российском руководстве. Он входил в ближайшее окружение военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина, человека, который имел в те годы невероятное влияние при дворе, который, в числе прочих, был одним из лидеров реформаторского движения в России. Граф Муравьев, тоже покровитель Кауфмана, дал ему такую характеристику: «Хотя с немецкою фамилией, но истинно православный и русский».

Генерал-губернатор Константин Петрович фон Кауфман

Род Кауфманов вел свою историю с 15 века, его родоначальником считался Освальд Кауфман, живший в Тироле в 1444 году. Его сына Эбергарда император Священной Римской империи Фридрих Третий возвел в 1469 году в рыцарское достоинство. Фон Кауфманы были частью политической элиты в Австрии, Бранденбурге, при дворе польского короля Станислава-Августа. В России они появились в царствование Екатерины II. Два брата, Август и Теодор, служили в русской армии, воевали под началом Потемкина и Суворова. Сын Теодора — его уже называли на русский манер Петр Федорович — в 9 лет остался сиротой. Императрица назначила ему трех опекунов, в том числе своего секретаря Храповицкого. После шляхетского корпуса его ждала военная карьера: Отечественная война 1812 года, турецкая война 1828 года, венгерский поход под командованием Паскевича. За отличную службу ему пожаловали родовое имение с приличным доходом.

19 февраля 1818 года у Петра Федоровича фон Кауфмана родился сын. Согласно семейной традиции Костю Кауфмана ждала военная карьера. В 14 лет он стал юнкером Главного инженерного училища, в 1839 году в чине инженер-поручика попал в Кавказскую армию и 13 следующих лет воевал с горцами, штурмовал аулы, строил укрепления, изучал культуру и быт Кавказа. Получил два ранения и знак ордена Святого Георгия 4-й степени — за личное мужество в бою.

Крымскую войну Кауфман встретил уже полковником, командиром Кавказского саперного батальона. Причем во время осады Карса он сумел проанализировать запасы гарнизона и заявил представление о запасах того и другого в осажденной крепости. Сделав расчеты, он доложил главнокомандующему Кавказским корпусом Николаю Муравьеву (будущему губернатору Восточной Сибири), что Карс дотянет до ноября, не больше. И на самом деле 16 ноября 1855 года гарнизон капитулировал.

В 1858 году Кауфман был включен в состав Свиты Его Императорского Величества, что означало особое отношение царя к молодому офицеру. В 1860 году Константина Кауфмана назначили директором канцелярии Военного министерства, где он как раз и сблизился с Милютиным. Реформу по реорганизации военных округов, созданию новых военных училищ они начинали вместе. Затем он ненадолго стал генерал-губернатором Привисленского (Северо-Западного) края, а после по рекомендации Милютина — генерал-губернатором Туркестана. При назначении ему были предоставлены огромные полномочия «к решению всяких политических, пограничных и торговых дел, к отправлению в сопредельные владения доверенных лиц для ведения переговоров и к подписанию трактатов, условий или постановлений, касающихся взаимоотношений России с этими странами». Кауфман долго готовился к новой миссии, изучал документы, беседовал с разведчиками, дипломатами, учеными, подбирал сотрудников. Зная восточные нравы, он основательно подготовился к новому назначению: специалисты роскошно оформили царский манифест, с полномочиями генерал-губернатора. Манифест выглядел вычурно и пугающе, олицетворяя собой мощь и несокрушимость имперской власти. Михаил Терентьев описывал его так: