Этот фокус удавалось проделать несколько раз; у русских же возникли неприятности с недовесом ящиков, что мы имели возможность наблюдать. Но затем случилось то, что рано или поздно должно было случиться: когда я выуживал очередную рыбину, прозвучал сигнал опасности. Пришлось поторопиться, что плохо отразилось на процессе ловли: проклятая рыбина сорвалась и осталась лежать на полу между ящиком и решеткой. Страшно спеша, я еще успел поставить метлу в угол, чтобы ее не увидели у меня в руках. Когда офицер, наш начальник, вошел, мы старательно чистили плитку и стены. К сожалению, он тотчас обнаружил валявшуюся на полу рыбину и долго рассматривал ее, наморщив лоб. Затем смерил взглядом каждого из нас, но не произнес ни слова. После краткого раздумья направился к стоявшей в углу метле, обнаружил вбитый в черенок гвоздь и обнюхал его. После чего исчез, по-прежнему молча. Мы приготовились к самому ужасному и уже видели себя в сибирских лагерях.

В обед всех собрали. Рабочих-немцев построили в ряд. Появился начальник с переводчиком. Приняв серьезный, непроницаемый вид, он произнес: «Товарищи! Я еще никогда не видел, чтобы рыбу выуживали метлой да еще из запертого помещения. Самое же удивительное, что ее, оказывается, можно ловить глубокой зимой и уже копченую. Но поскольку эти невероятные вещи произошли сегодня на моем предприятии, я поставлен перед необходимостью бессрочно уволить некоторых из моих работников или подвергнуть их наказанию». Мы почувствовали такое несказанное облегчение, что начали смеяться и готовы были заключить шутника в объятья. Ведь ему, собственно говоря, полагалось вызвать милицию, после чего был бы запущен весь обвинительно-карательный механизм. Но, зная о суровости советского военного судопроизводства, он ничего не предпринял для нашего изобличения. Его остроумную речь следовало понимать так: будем считать случившееся маленьким чудом, а не воровством, заслуживающим сурового наказания. К сожалению, нас, как и было объявлено, перевели на стройку, и на этом работа в рыбокоптильном цеху завершилась.

Мама все лучше осваивала возможности, предоставляемые черным рынком. Так, купив или выменяв пачку папирос, она продавала их поштучно с небольшой выгодой. То же самое она проделывала и с хлебом: покупала буханку за 100 рублей и продавала нарезанные куски. Занятие утомительное, но дающее в конечном итоге определенный доход. Вот только треволнений много — с одной стороны, от милиции, которая задерживала торгующих немцев как спекулянтов, а с другой стороны, от русских грубиянов, которые порою попросту отнимали весь товар. Бывало, и голодные немцы вырывали хлеб из рук.

Я устроился подмастерьем каменщика за 600 г хлеба в день. Отец нашел себе наконец легкую службу в качестве сторожа и тоже получал хлеб. Мама понемногу зарабатывала на черном рынке. Прочее я добывал в русских квартирах, если в том возникала настоятельная необходимость. Несколько дней все шло хорошо. Я таскал кирпичи, мешал раствор и делал все остальное, что положено подмастерью каменщика. А потом произошло нечто странное. Однажды, это было в первой половине дня, я вдруг почувствовал столь непреодолимое желание вернуться, что сразу бросил работу и побежал домой. Поведение совершенно необычное и, как правило, ведущее к увольнению, так что, размышляя по дороге о своем поступке, я только недоумевал. Сворачиваю на нашу улицу и вижу маму, которая, странно пошатываясь, тоже направляется домой. Она бледна, как полотно, на голове ужасная рана. Рассказывает, что ее оглушили и ограбили. Не помнит, сколько пролежала без сознания в развалинах, куда ее под предлогом выгодной сделки заманил какой-то русский. Там он ударил ее кирпичом по голове. Когда очнулась, несколько раз вырвало, после чего поплелась домой. На меня смотрела так, словно я был призраком, до того не ожидала меня встретить. Я помог ей дойти и уложил в постель.

Какое-то странное ощущение было от того, что мы встретились. Было в этом что-то особенное, чувствовали мы оба. К счастью, мама быстро поправилась, и все же этот случай не перестает занимать меня до сих пор. Несомненно, здесь имела место передача мыслей на расстоянии. Действующая на расстоянии связь двух людей. Но если возможно такое, то что же возможно еще? Связь сквозь пространство и время? Составляем ли мы некое единство с людьми, влияющими на наши мысли и действия? В довершение ко всему я пережил несколько ситуаций, когда, будучи охвачен предчувствием, смог предвидеть непосредственную опасность или событие, которому только предстояло произойти. Правда, это бывало только в экстремальных ситуациях и никогда преднамеренно.

Спустя некоторое время после описанного события случилось следующее. Очень тихо открыв отмычкой дверь русской квартиры, я долго и напряженно прислушиваюсь. Замок поддался легко, тогда еще не было автоматических замков с секретом. Предварительно я постучал в дверь, и, хотя никто не отозвался, отчетливо ощущаю присутствие опасности. Конечно, подобное — и необоснованное — чувство тревоги возникало и раньше, а потом я досадовал на себя за то, что испытывал страх понапрасну. И сейчас я говорю себе: «Не трусь и действуй». Как можно тише иду на кухню и вижу на полу большую сетку картошки — предмет наших пламенных мечтаний. Быстро схватить ее и исчезнуть. Но не могу. Что-то силой удерживает меня от этого. Буквально парализованный недобрым предчувствием, стою и стою перед картошкой, не в силах прикоснуться к ней. Ошеломленный, удивляюсь своей беспомощности, и вдруг где-то громко, резко и зло распахивается дверь, и через мгновение вижу, как в кухню несется русский, занеся топор. Злобное выражение его лица говорит о решимости нанести удар. Наши глаза встречаются, и взглядом и жестом мне удается его остановить. Ясно ощущаю, что смог оказать на него влияние, а значит, могу в момент крайней опасности вызвать в себе нечто вроде гипнотической силы. Русский замирает с занесенным над головой топором и завороженно смотрит на меня. Позади появляется его испуганная жена. Тотчас же обращаюсь к русскому и рассказываю, что я «специалист» и мне поручено проверить электропроводку. Что ничего не взял, он сам может в этом удостовериться. Не сразу, но удается его убедить и успокоить. Сила моего влияния, дар убеждения вместе с его добродушием и доверчивостью помогают мне выйти из этой ситуации невредимым.

Какие силы действовали в этот момент? Счастье, случайность, высшая власть? Тайная сила, которая дает нам способность к интуиции и позволяет предвидеть, — что это? Какая-то особая чувствительность? А не связана ли она с Богом? Особенно если понимать Бога как силу, имманентно присущую всему, как нечто, обусловливающее все формы проявления, и духовные, и физические, и тем самым связывающее все со всем.

Как обычно, уже на следующий день суровая действительность спустила меня на землю, к борьбе за существование. Мама принесла с рынка выменянные грибы и приготовила их, насколько позволяли наши условия. Через полчаса после еды у нас начались страшные боли в животе и резко ухудшилось самочувствие. Мы, разумеется, слышали, что грибами можно смертельно отравиться, но не знали, что действительно опасное отравление — бледными поганками — проявляется лишь спустя много часов после еды. Так что, хотя организм отреагировал крайне болезненно и ослаб от этого еще больше, испугались мы напрасно: умереть от грибов нам не было суждено.

Профессор Вильгельм Штарлингер, организовавший по распоряжению оккупационных властей работу первой Немецкой инфекционной больницы, пишет в кратком отчете о ситуации того времени (цитирую по его книге «Границы Советской власти»):

1) Основную тяжесть телесных и душевных страданий несли женщины и дети, поскольку почти все мужчины, если им удалось пережить заключительные бои, были вскоре после взятия города отправлены в лагеря. Женщины были абсолютно беззащитны, семьи — полностью разрушены, наладить питание маленьких детей, необходимое для сохранения их жизни, было невозможно.