– Итак, решено, она приедет к нам и останется до тех пор, пока ей не надоест.

Ничего подобного решено не было, но Олив, сама того не ведая, помогла миссис Бюррадж даже больше, чем предполагала, задав вопрос:

– Почему вы хотите, чтобы она пожила у вас, миссис Бюррадж? Почему вы жаждете её общества? Разве вас не пугает то, что ваш сын год назад хотел жениться на ней?

– Моя дорогая мисс Ченселлор, это как раз то, о чём я хотела с вами поговорить. Меня пугает решительно всё: вряд ли вам приходилось встречать человека, которого пугает такое количество вещей, – и Олив пришлось поверить на слово, глядя как высоко миссис Бюррадж держала свою умную, гордую, успешную голову, улыбаясь доброй улыбкой. – Я знала, что год назад мой сын был влюблён в вашу подругу, я знаю, что он влюблён в неё и сейчас, и готов хоть сегодня же жениться на ней. Я готова поспорить, что вы лично против брака как такового. Тем более что он разрушит дружбу, которая так интересна для вас, – Олив на мгновение показалось, что она собиралась сказать «которая так выгодна для вас». – Вот почему я колебалась. Но так как вы готовы поговорить об этом, это как раз то, что мне нужно.

– Я не понимаю, в чём здесь выгода, – сказала Олив.

– Как мы узнаем, если не попробуем? Я никогда не отказываюсь ни от чего, пока не рассмотрю это со всех сторон.

Говорила в основном миссис Бюррадж. Олив лишь вставляла время от времени вопрос, протест, замечание, ироничное восклицание. Ничто из этого не смущало хозяйку дома и не давало ей отвлечься от намеченной цели. Олив всё лучше понимала, что она хочет задобрить её, завоевать её и сгладить острые вопросы, показать их в новом свете. Она была очень умной и, как всё больше убеждалась Олив, абсолютно беспринципной, но она не считала её достаточно умной для того чтобы провернуть то, что она затеяла. А хотела она, ни много ни мало, убедить мисс Ченселлор, что она и её сын прониклись сочувствием к движению, которому мисс Ченселлор посвятила свою жизнь. Но как могла Олив поверить в это, если видела, к какому типу людей относится миссис Бюррадж – типу, который сама природа отвратила от всего честного и прекрасного? Люди вроде миссис Бюррадж жили и жирели на злобе, предрассудках, привилегиях, на косных жестоких порядках прошлого. Следует добавить, что даже если хозяйка дома всего лишь притворялась, она раздражала Олив как никто другой. Она была такой блестящей, щедрой, артистичной и с таким безрассудным вероломством старалась умаслить тех, кого не получается обмануть. Она обещала Олив все царства мира, если она подтолкнёт Верену Таррант к тому, чтобы принять Генри Бюрраджа.

– Мы знаем, что всё в ваших руках. И вы можете делать всё, что хотите. Вы можете одним словом решить этот вопрос уже завтра.

Она заколебалась поначалу, и сказала о своём замешательстве, и могло бы показаться, что ей потребовалась вся её смелость, чтобы сказать Олив вот так, лицом к лицу, что Верена находится в её полном подчинении. Но она не выглядела напуганной. Она выглядела так, будто ей очень жаль, что мисс Ченселлор не понимает всех выгод и преимуществ альянса с домом Бюрраджей. Олив была так впечатлена этим, так заинтересована, в чём же заключались эти загадочные преимущества, и была ли гарантия, что она и Верена смогут использовать их для пользы дела, – она была так зачарована этой идеей, что в этот момент почти не осознавала, насколько странно для такой женщины желать соединиться с семейством Таррантов. Миссис Бюррадж отчасти объяснила и это, сказав, что больше не может выносить нынешнее состояние сына, и что она вступит куда угодно, лишь бы сделать его счастливее. Она любила его больше всего на свете, и для неё было мучением видеть, как он тянется к мисс Таррант лишь для того, чтобы потерять её. Она упрекнула Олив в том, что та виновата в таком положении дел, однако этот упрёк прозвучал как восхищение силой её характера.

– Я не знаю, на чём, по вашему мнению, строятся мои отношения с подругой, – ответила Олив с достоинством. – В той ситуации, о которой вы говорите, она поступит так, как сама захочет. Она абсолютно свободна. Вы говорите так, будто я её надзиратель!

Тогда миссис Бюррадж объяснила, что, конечно же, она не имела в виду, что мисс Ченселлор установила жёсткую тиранию. Она хотела сказать лишь, что Верена испытывает перед ней огромное восхищение, смотрит на всё её глазами и всегда учитывает её мнения и предпочтения. Она была уверена, что едва Олив одарит её сына благосклонным взглядом, как мисс Таррант тут же проникнется к нему большей симпатией

– Вероятно, вы хотите спросить меня, – добавила миссис Бюррадж, улыбаясь, – как вы сможете отнестись благосклонно к молодому человеку, который хочет жениться на девушке, которую вы меньше всего на свете хотите выдать замуж!

Эти слова о Верене попали в точку. Но Олив не могла смириться с тем, что это было настолько ясно человеку, для которого как будто не существовало ничего такого, что он не сможет понять.

– Ваш сын знал, что вы собирались поговорить со мной об этом? – спросила Олив довольно холодно, временно откладывая вопрос своего влияния на Верену и утверждения, к которым она ещё хотела бы вернуться.

– О да, бедный милый мальчик. Вчера между нами состоялся долгий разговор, и я сказала, что сделаю для него всё, что смогу. Вы помните тот мой короткий визит в Кембридж прошлой весной, когда мы с вами встретились у него? Тогда я и поняла, откуда ветер дует. Но вчера произошло настоящее éclaircissement. Поначалу мне это совершенно не понравилось. Но я должна сказать вам, что сейчас – сейчас я отношусь к этой идее с энтузиазмом. Когда девушка так очаровательна, так оригинальна, как мисс Таррант, не имеет ни малейшего значения, кто она. Она сама является мерилом, которым её следует оценивать. Она особенная. И у мисс Таррант великое будущее! – быстро добавила миссис Бюррадж, как будто вспомнила об этом в последнюю очередь. – В общем, проблема вновь предстала перед нами: чувство, которое, как Генри убеждал себя, уже давно было мертво, или, по крайней мере, умирало, возродилось с новой силой, благодаря, по всей видимости, её неожиданно эффектному появлению здесь. Она была просто восхитительна в среду вечером. Условности, предрассудки и предубеждения, которые моги быть против неё пали к её ногам. Я ожидала успеха, но не настолько большого, как вы подарили нам, – миссис Бюррадж продолжила, улыбаясь, а Олив отметила про себя это «вы», – Коротко говоря, мой бедный мальчик вновь воспылал к ней. И теперь я вижу, что он никогда не будет чувствовать ни к одной девушке того, что чувствует к Верене. Моя дорогая мисс Ченселлор, j'en ai pris mon parti, и вы можете себе представить, как я поступаю в таких случаях. Я не умею отступать, но я очень хорошо действую, когда чем-то увлечена. Я не отказываюсь от борьбы, я лишь перехожу на другую строну. Неважно, за я или против, я должна действовать как партизан. Вам ведь знаком такой тип людей? Генри передал дело в мои руки, и видите, я передаю его в ваши. Помогите же мне. Давайте работать вместе.

Эта длинная и откровенная речь миссис Бюррадж, которая чаще всего выражалась кратко и иносказательно, давала ей право ожидать, что мисс Ченселлор поймёт, насколько этот предмет важен. Однако в ответ Олив всего лишь спросила:

– Почему вы попросили нас приехать?

Если миссис Бюррадж и замешкалась, то всего на двадцать секунд.

– Просто потому что мы заинтересованы в вашей работе.

– Это меня удивляет, – прямо сказала Олив.

– Я могу поспорить, что вы в это не верите. Но это лишь поверхностное суждение. Я уверена, мы докажем это делом, которое собираемся делать, – заметила миссис Бюррадж с нажимом. – Множество девушек – у которых вообще отсутствуют какие-либо взгляды – с удовольствием вышли бы замуж за моего сына. Он очень умён, и очень состоятелен. Добавьте к этому, что он просто ангел!

Это было действительно так, и Олив всё сильнее чувствовала, что мироощущение этих богатых людей, для которых были доступны все блага мира, бывает очень любопытным. Но сидя там, она подумала, что все люди разные, что влияние истины велико, и что жизнь умеет преподносить приятные сюрпризы, впрочем, как и неприятные. Разумеется, ничто не могло заставить таких людей испытывать серьёзные чувства к дочери «целителя». Было бы очень неловко отнять её у целого поколения только затем, чтобы разочаровать её. Более того, вспомнив поведение молодого человека у Дельмонико и после, в ложе Музыкальной Академии, где они находились в уединении, достаточном для того, чтобы их перешёптывания не заставляли соседей поворачивать к ним головы – она решила, что сильно недооценила манеры Генри Бюрраджа год назад, и что он был влюблён настолько сильно, насколько позволяют ничтожные страсти, присущие людям его возраста. Мисс Ченселлор так мечтала сделать человечество лучше, в том числе, потому что была уверена в том, что люди стали более хлипкими. Он ценил в Верене её уникальность, её гений, её дар, и возможно был заинтересован в том, чтобы развивать его. А сам он был таким податливым, что его жена сможет вертеть им, как захочет. Конечно, будет ещё свекровь, с которой придётся считаться, но если только Олив бессовестно не обманывала саму себя, миссис Бюррадж действительно хочет попробовать свои силы в новой области, или хотя бы проявить щедрость. Поэтому, как это ни странно, но Олив боялась не того, что эта возвышенная свободная матрона, немного раздражающая своим умом и в то же время добродушная, будет притеснять невесту своего сына, а того, что она может завоевать её расположение. Это чувство было сродни ревности. Мисс Ченселлор вдруг подумала, что это предложение, возможно, является уникальным шансом для Верены. Оно давало возможность располагать огромными средствами – куда большими, чем могла позволить Олив, и поднимало Верену на высшую ступень социальной лестницы, откуда ей было бы проще нести свой свет миру. Эти мысли сильно огорчили её и заставили ощутить полную беспомощность. Она могла лишь смутно подозревать, что её пригласили сюда для того, чтобы заставить предаваться самобичеванию.