Я не знаю, что за озарение заставило её решить, что миссис Фарриндер ведёт войну на отдалённых территориях и вернётся в Бостон только ради председательствования на большой Женской Конвенции, которая, как тогда уже было известно, должна была состояться в июне. Её устраивало то, что эта властная женщина будет далеко отсюда. Это делало горизонт свободнее, а воздух прозрачнее, и означало освобождение от официальной критики. Я не стал упоминать некоторые эпизоды общения этих дам, и теперь нам придётся довольствоваться отслеживанием событий по их последствиям. Коротко их можно свести к выводу, поражающему своей новизной, что эти две амбициозные женщины едва ли могли поладить больше, чем двое амбициозных мужчин. На вечеринке у мисс Бёрдси, которая оказалась такой полезной для Олив, у неё была возможность пообщаться поближе с миссис Фарриндер и понять, что этот великий лидер женской революции – единственный человек в этой части света, который настроен ещё более решительно, чем она сама. Устремления мисс Ченселлор в последнее время чрезвычайно оживились: она начала больше верить в себя и поняла, что когда душа встречает другую душу за этим следует либо полное взаимное поглощение, либо резкое отторжение. Ей давно было известно, что она будет вынуждена считаться с сопротивлением всего мира, но теперь она открыла для себя, что она должна считаться с подобными же проявлениями и среди женщин её лагеря. Это усложняло дело, и такое осложнение также делало слияние с миссис Фарриндер ещё менее возможным. У обеих были высокие идеалы, но проблема была в том, что они не могли одновременно играть на одном поле. Так вышло, что в течение трёх месяцев Олив перешла от почитания к конкуренции, и процесс этот ускорился после того, как Верена была представлена публике. Миссис Фарриндер вела себя крайне странно по отношению к Верене. Сперва она была поражена ею, затем это прошло, сначала она хотела принять её, затем явно стала уклоняться от этого, намекая Олив, что таких, как она, уже достаточно много. «Таких, как она!» – эта фраза вибрировала в возмущённой душе мисс Ченселлор. Возможно ли, чтобы миссис Фарриндер не знала, какая на самом деле Верена, и могла её спутать с этими вульгарными выскочками? Олив мечтала, чтобы миссис Фарриндер оценила по достоинству её protégée. С этой надеждой две молодые женщины не раз совершали паломничество в Роксбери, и в один из этих приездов на Верену снизошло её сибиллическое состояние, причём в одном из самых чарующих своих проявлений. Она впала в него естественно и грациозно – в ходе беседы, и излила поток красноречия ещё более трогательный, чем в прошлый раз у мисс Бёрдси. Миссис Фарриндер восприняла его довольно сухо – это было далеко от её собственного стиля выступлений, безусловно, в своём роде замечательного и убедительного. Разумеется, ещё стоял вопрос о письме в «Нью-Йорк Трибьюн», которое должно было сделать мисс Таррант знаменитой. Но этот шедевр эпистолярного жанра так и не был написан, и теперь Олив понимала, что пользы от ораторши из Роксбери не добиться. Чопорность и ханжество помешали ей взяться за перо. Если Олив сразу не сказала, что та просто завидует более привлекательной манере Верены, то только потому, что этому заявлению суждено было произвести большой эффект несколько позже. Однако она заявила, что миссис Фарриндер, очевидно, желает держать всё движение в своих руках и слишком скептически относится к тем элементам романтики и эстетики, которые Олив и Верена пытаются привнести в него. Они в частности, настаивали на том, что женщины во все века были несчастны. Но миссис Фарриндер, похоже, не было до этого дела, да и знатоком истории её никак нельзя было назвать. Как будто она начинала отсчёт с сегодняшнего дня и требовала для женщин равноправия независимо от того, были они несчастны или нет. Кончилось тем, что Олив бросилась на шею Верене и, наполовину с негодованием, наполовину с восторгом, воскликнула, что они будут вынуждены сражаться без помощи других людей, но, в конце концов, так будет даже лучше. Если они будут всем друг для друга, чего ещё им желать? Они будут изолированы, но независимы. И подобный взгляд на ситуацию сам по себе как будто делал их серьёзной силой. Негодование Олив до сих пор не прошло. Но помимо этого у неё было самонадеянное чувство, что миссис Фарриндер была единственным человеком, который обладал статусом, позволяющим судить её, что само по себе является причиной для антагонизма, так как, когда человек хочет, чтобы его достижения были оценены, он предпочитает, чтобы порицание исходило от мощного противника. Но мнение, высказанное миссис Фарриндер, после всего того уважения, которое Олив испытывала к ней в начале их знакомства, заставило щёки молодой женщины вспыхнуть румянцем. Она молилась, что сама никогда не станет такой же узколобой и субъективной. Олив была уверена, что она представляется миссис Фарриндер лишь легкомысленной, светской, жизнелюбивой и мелочной обитательницей Бикон стрит, чьё увлечение Вереной было чем-то вроде странной старческой игры в куклы. Пожалуй, к лучшему было то, что заблуждение было таким огромным. И всё же слёзы гнева не раз вскипали на глазах Олив, когда она думала, что в ней так ошиблись. Легкомысленная, светская, Бикон стрит! Она требовала от Верены обещания, что весь мир в своё время узнает насколько далеко это от истины. Как я уже намекал, Верена в такие моменты неизменно была на высоте. В душе она испытывала муки, пытаясь заставить себя навсегда забыть о Бикон стрит. Но сейчас она была полностью в руках Олив, и не было ничего, чем она не могла бы пожертвовать, чтобы доказать, что её благодетельница не была легкомысленна.
Её переезд на Чарльз стрит был организован в ходе визита, который нанёс туда Селах Таррант по просьбе мисс Ченселлор. Это интервью достойно подробнейшего описания, но мне разрешено лишь привести наиболее замечательные и любопытные его моменты. Олив желала добиться с ним взаимопонимания, хотела прояснить ситуацию и поэтому, как ни неприятен был ей его визит, послала ему приглашение в то время, когда по её расчётам Верена отсутствовала дома. Она держала это в тайне от девушки, думая с долей самодовольства, что это была её первая ложь подруге, так как своё молчание Олив ложью не считала, и задавалась вопросом, придётся ли ей ещё лгать в будущем. Тогда же она решила, что не будет уклоняться от общения с людьми, которые могут пригодиться. Она сообщила Тарранту, что должна держать Верену при себе долгое время, и Таррант заметил, что рад пристроить её в такой замечательный дом. Но он также доверительно сказал, что хотел бы знать, что мисс Ченселлор решила с ней делать. И тон этого вопроса подтвердил предчувствие Олив, что их беседа будет носить деловой характер. Поэтому она проследовала к столу и подписала для мистера Тарранта чек на весьма внушительную сумму.
– Оставьте нас – только вдвоём – на год, и я подпишу вам ещё один, – с этими словами она отдала ему полоску бумаги, чувствуя, что сама миссис Фарриндер не сделала бы этого так же неуклюже.
Селах посмотрел на чек, на мисс Ченселлор, снова на чек, на потолок, на пол, на часы, и снова на мисс Ченселлор. Затем чек исчез под полами его плаща, и она увидела, что он прячет его где-то в недрах своей странной персоны.
– Что ж, если бы я не был уверен, что вы хотите помочь ей развить талант, – заметил он и умолк, пока его руки всё еще шарили где-то вне поля зрения, и наградил Олив широкой безрадостной улыбкой.
Она уверила его, что он может не переживать на этот счёт. Больше всего на свете она желала помочь Верене развить её талант. Девушке нужен простор для развития.
– Да, это как раз то, что ей нужно, – сказал Селах. – Это даже важнее, чем привлекать толпу. Большего мы от вас и не просим. Просто дайте ей следовать своей природе. Не правда ли, все беды человечества происходят от излишней зажатости? Не накрывайте её крышкой, мисс Ченселлор, пусть льётся через край! – и вновь Таррант подчеркнул эту просьбу, эту метафору, странным неуловимым движением челюсти.
Он добавил также, что ему ещё предстоит утрясти этот вопрос с миссис Таррант, но Олив ничего на это не ответила. Она лишь взглянула на него, стараясь придать своему лицу выражение, которое дало бы ему понять, что его здесь больше не задерживают. Она знала, что с миссис Таррант ничего не надо утрясать. Верена говорила, что мать готова пожертвовать ею, если это будет ей во благо. К тому же она догадывалась, и вовсе не благодаря Верене, что миссис Таррант будет не против получить скромную денежную компенсацию, так что не стоило опасаться, что она закатит сцену, если Таррант явится домой с чеком в кармане.
