Справа, Дуэ все еще не мог преодолеть сопротивление улицы Роял. Там Брюнель в течение двух дней вел сражение, равное по ожесточению только битвам на холме Кэйе, у Бастилии и Шато д’О. На его главную баррикаду, перегораживавшую улицу, выходили дома, из которых версальцы стреляли по федералам. Брюнель под впечатлением важности, доверенной ему позиции, приказал сжечь злополучные дома. Федерал, выполнявший его приказ, получил пулю в глаз, и, возвращаясь к Брюнелю, сказал, умирая: — Я заплатил жизнью за выполнение вашего приказа. Да здравствует Коммуна! — Все дома между № 13 и предместьем Сен‑Оноре полыхали, и версальцы в страхе бежали, некоторые из них — через позиции федералов. Один из них перешел на сторону парижан и стал ординарцем Брюнеля.
Днем раньше Бергере занял бульвар Малешерб — справа и террасу Тюильри — слева. Бульвар Малешерб, изрытый снарядами, походил на поле, перепаханное огромными лемехами. На террасе Тюильри и баррикаде Сен‑Флорентен сосредоточили огонь восемьдесят артиллерийских орудий с Ки д’Орсе, Пасси, Марсового поля, Барьер д’Этуаль. На этот град снарядов отвечали лишь около десятка орудий федералов. Площадь Согласия, попавшая под перекрестный огонь, была усеяна обломками фонтанов и осветительных столбов. Картечью снесло голову статуи Лилль, а статую Страсбург испещрили выбоины.
На левом берегу, версальцы продвигались от дома к дому. Им помогали некоторые жители района. Из–за опущенных занавесок они стреляли в федералов, которые в отместку атаковали и жгли предательские дома. Версальские снаряды уже вызвали пожары, и вскоре весь район заполыхал. Войска продолжали наступать. Они заняли военное ведомство, телеграф, достигли казарм Белешасс и улицы Университе. Снаряды разбили баррикады набережной и улицы Бак. У батальонов федералов, которые два дня держались в здании Почетного легиона, могли отступать только к набережным. В пять часов они покинули это разгромленное здание и подожгли его.
В шесть часов мы утратили баррикаду на шоссе д’Антен. Противник, продвигавшийся по боковым улочкам, занял Нувель Опера, совершенно разбитую. С высоты крыш домов морские пехотинцы корректировали огонь по баррикадам. Вместо того, чтобы следовать их примеру, и тоже занимать дома, федералы, здесь и в других местах, упрямо защищались за баррикадами.
В восемь часов пала под огнем 40‑миллиметровых орудий, установленных на улице Комартен, баррикада на улице Нёв Капусин у входа на бульвар. Версальцы приблизились к Вандомской площади.
На всех направлениях армия добилась решающих успехов. Боевая линия версальцев, начинаясь у вокзала Северной железной дороги, следуя через улицы Рошешуар, Каде, Друо, где была захвачена мэрия, Итальянский бульвар, тянулась к Вандомской площади и площади Согласия, шла вдоль улиц Бак, Аббэ–о–Буа и бульвар Анфер, заканчиваясь у бастиона 81. Площадь Согласия и улица Роял, обойденные с флангов, стояли как мыс среди урагана. Ландмиро вышел к Ла Вилет. Справа, Клиншан занял девятый округ. Дуэ оказался у Вандомской площади. Виной оказывал поддержку Кисси, действовавшему на левом берегу. В это время федералы едва ли удерживали половину Парижа.
Другая часть города превратилась в бойню. На краю улицы еще продолжался бой, в то время как она уже была почти захвачена войсками. Горе тому, кто носил оружие или униформу! Горе тому, кто выражал страх! Горе тому, кого признали политическим или личным врагом! Его волокли по улице. У каждого корпуса был свой палач, военный полицейский, но для ускорения дела имелись дополнительные полицейские на улицах. Жертвы выводились туда и расстреливались. Слепая злоба солдат, поощряемая служителями порядка, распаляла их ненависть и жажду грабежа. За грабежом следовали убийства. Магазины торговцев, снабжавших Коммуну, или тех, на кого донесли их лавочники–конкуренты, подвергались разграблению. Солдаты крушили мебель и уносили все ценное — драгоценности, вино, коньяки, провизию, ткани, предметы парфюмерии исчезали в их ранцах.
Когда Тьеру сообщили о падении Монмартра, он решил, что битва закончилась, о чем телеграфировал префектам. В течение шести недель он не переставал заявлять, что редуты взяты, а мятежники разбежались. Но парижане, в противовес привычкам пораженцев при Седане и Меце, а также приверженцев Национальной обороны, сражались за каждую улицу, за каждый дом, который они жгли, вместо того чтобы сдать.
С наступлением темноты взметнулся вверх ослепительный блеск. Горели Тюильри, а также здания Почетного легиона. Госсовета, Счетной палаты. Грохочущие взрывы слышались со стороны дворца королей, стены которого рушились, падали огромные купола. Языки пламени, медленные или быстрые, как стрелы, вырывались из сотен окон. Красное течение Сены отражало горящие памятники, тем самым удваивая пожары. Раздуваемое восточным ветром, пламя поднялось огромным валом против Версаля и предупреждало завоевателя Парижа, что он больше не найдет там места для себя, и что монархические памятники не спасут монархию. Улицы Бак, Лилль и Круа—Руж поднимали к небу огромные столбы огня. От улицы Роял до Сен‑Сюльпис, казалось, пролегла стена огня, разделенная Сеной. Клубы дыма заволокли весь запад Парижа, вихри пламени в этих домнах сыпали на соседние кварталы массы искр.
Одиннадцать часов. — Мы идем в ратушу. Часовые на дальних постах обеспечивают ее безопасность от неприятных сюрпризов. Через протяженные интервалы в темноте мелькает газовый свет. На нескольких баррикадах горят факелы и даже бивуачные костры. Баррикаду на площади Сен‑Жак, напротив бульвара Севастополь, составили крупные деревья, чьи ветви раскачиваются ветром, трепеща и шелестя в зловещей тьме.
Фасад ратуши подкрашен отблеском отдаленного пламени. Статуи, отражения которых производят впечатление движения, колеблются в своих нишах. Внутренние дворы полны людей и суматохи. Фургоны с артиллерийскими боеприпасами, телеги, омнибусы, набитые военным снаряжением, катились под сводами с большим шумом. Празднества барона Хаусманна не сопровождались столь звучным эхом. Жизнь и смерть, агония и смех сталкивались на этих лестницах, на каждом этаже и освещались тем же самым дребезжащим светом газа.
Нижние коридоры загромождали национальные гвардейцы, завернувшиеся в одеяла. Раненые стонали, лежа на окровавленных матрасах. С носилок, поставленных вдоль стен, капала кровь. Внесли командира, который больше не был похож на человека. Пуля попала ему в щеку, сорвала губы, раздробила зубы. Не способный говорить, этот отважный парень помахивал красным флагом и подзывал тех, которые должны были заменить его в бою.
В знаменитой палате Валентина Хаусманна на постели, покрытой голубым сатином, лежало тело Домбровского. Единственная свеча отбрасывала свой мертвенно–бледный свет на славного воина. Его белое, как снег, лицо было спокойным, нос прекрасен, линия рта изящна, небольшая светлая бородка заострена к низу. Два адъютанта сидели в темных углах, молча глядя перед собой, другой адъютант поспешно зарисовывал последние черты своего генерала.
Двойную мраморную лестницу заполняли поднимавшиеся вверх и спускавшиеся вниз люди, которым часовые едва могли преградить путь в помещение делегатов. Делеклюз, молчаливый и изнуренный как призрак, подписывал приказы. Испытания последних дней поглотили его последние жизненные силы. Он говорил глухим рокотом. В этом агонизирующем атлете жили только глаза и сердце.
Два–три помощника молчаливо готовили тексты приказов, штамповали их и отправляли депеши. Вокруг стола толпилось много делегатов и охранников. Среди различных групп делегатов никаких речей, минимум разговоров. С уменьшением надежды не убавилось решимости.
Кем были эти помощники, сбросившие свои мундиры, эти члены Совета, функционеры, сбрившие бороды? Что они делали среди этих отважных людей? Ранвир, встретивший двух своих коллег, которые укрывались таким образом, а во время осады ходили петухами, отчитал их и пригрозил расстрелять, если они не вернутся в свои округа.
Было бы полезно подать пример. От часа к часу падала дисциплина. В то же время ЦК, который считал себя облеченным властью после сложения Советом полномочий, выпустил манифест, в котором выдвинул условия: «Роспуск Ассамблеи и Коммуны, уход армии из Парижа, правительство временно формируется из делегатов крупных городов, которые избирают Конституционную Ассамблею, взаимная амнистия». Это ультиматум, присущий победителям. Эту иллюзию расклеили на нескольких стенах и внесли новое смятение в ряды сопротивления.
