Местная погода все равно мешала авиации, несколько флаеров попали под внезапные порывы ветра и рухнули даже без участия повстанцев. Но воздушный десант играл слишком важную роль, чтобы бояться потерь.

Как раз в разгар операции, на восьмой день штурма, Иван сумел во второй раз встретиться с генералом, тот как раз управлял войсками. Работа генерала не мешала ему отвлекаться, например, поздоровавшись с Иваном, он затем начал задумчиво разглядывать в открытое окно изувеченную университетскую церковь.

– Это их хорошо подавит, – сказал генерал Ориэма, когда в окно ворвался странный вой от летящих снарядов, который затем сменился сухим шуршанием и, наконец, множеством хлопков, будто воздушная кукуруза лопалась в микроволновке. Несмотря на такие безобидные ассоциации, деловито постукивающие вдалеке примитивные пулеметы мятежников враз умолкли, затем раздалась одинокая и отчаянно долгая пулеметная очередь, загудели в небе идущие с подмогой флаеры.

– Подвезли специальные снаряды к гаубицам, – пояснил генерал Ивану, – теперь дело побыстрее пойдет.

Потом генерал еще раз посмотрел на многострадальную церковь, что-то пробормотал под нос и закрыл окно бронезаслонкой. Ориэма указал репортеру на стул у накрытого планом города столика. План был изображен на гибком компьютерном экране, сейчас с него исчезли все пометки. Возле двери комнаты дежурил охранник, не спускающий с Ивана глаз. И конечно, Фомину приказали сдать всю имеющуюся при нем электронику.

– Спасибо, что разрешили присутствовать здесь во время боя, сеньор генерал.

– А, пустое! Думаю, вам здесь скучно. Все ведь идет через компьютер, – генерал подергал шину для передачи данных, выходящую из разъема на его виске и спускающуюся к коробочке в кармане разгрузочного жилета, – вся полнота картины – напрямую в мозг, мысленные приказы. Когда мы воевали с «толстолобыми» хилим-ла, такие штуки были разве что у гвардии, а теперь вот даже некоторые полковники их носят. Вы – Иван Фомин, русский, правильно? Наверное, вам интереснее было бы сидеть сейчас в другом крыле здания, на основном командном пункте. Там как раз много всяких экранов горит, цветная картинка. А у меня скромно, мне даже это не мешает, – Ориэма кивнул на стену комнаты. Там висела афиша конференции «Постмодернизм и его возможное возвращение», которая никогда не состоится в стенах этого университета. Рядом с неактуальной афишей кто-то нарисовал зеленым маркером гарцующего коня, у которого вместо передних ног были шприцы. Еще на этой стене висел стенд с цитатами великих философов школы астрогуманизма. Каждая цитата была тщательно замазана до нечитаемости тем же зеленым маркером. Видимо, неизвестный художник имел проблемы с астрогуманизмом при сдаче сессии.

– На самом деле, сеньор, мне интересно быть здесь в данный момент, если я вас не отвлекаю. В пункте управления сейчас дежурит оператор из моей группы, пытается снимать видео дроном. А я ему только мешал бы.

– Ну, лишь бы вы не рвались на самую передовую сейчас. И так до сих пор не нашли пропавшую группу «Седьмого канала». Скорее всего, они мертвы, увы.

– Я отговорил операторов. Думаю, они меня за это ненавидят. Я им мешаю поймать кадр. Типа того, с мертвым снайпером на крюке.

– Ах так? Ну и черт с ним! – генерал махнул рукой и сел на подоконник, привалившись спиной к броне. – Полагаю, парочка роликов с убитыми бандитами ничего не решит.

Дверь распахнулась, и вбежал один из адъютантов. «Слава человечеству!» – отдал честь и молча уставился на генерала. А тот тоже замер, глядя в одну точку. Так они обменивались особо важными данными по закрытому каналу в мозговых имплантатах. Канал специально работал лишь на расстоянии в пару метров, чтобы не перехватили. Адъютант постоял минуту, затем козырнул, развернулся и вышел передавать полученные директивы куда-то дальше. Было в этих процедурах что-то от насекомых, от пчел или муравьев.

– Те, кто мог понять, – продолжил генерал, – уже поняли, и их газетные кадры не впечатлят, а остальные… их слишком много. Проклятье! Что за поколение выросло?! Сами даже сводок с фронта никогда не видели, но обвиняют нас, своих отцов, в проигрыше. Мы для них проиграли войну с хилим-ла, мы не заслуживаем уважения. Ваши ровесники, Иван, они же выросли на тяжком труде старших, но вот все им должны, считают себя вправе судить и убивать. Да и мы тоже хороши. Как не выиграли Великую войну – так люди вроде надорвались. Мелочные стали какие-то, злобные… Не нравится мне эта развязка. Пусть «Ноябрь – два» выйдет и подождет, пока гаубицы остудят стволы… Я вслух сказал? Иногда электроника сбоит. Что вам интересно слышать, Иван? Например, мой отец никогда не мог заработать мне на пирожное с кремом, и в конце концов наша ферма разорилась, но я же его все равно уважаю, а что творят эти дети сейчас в городе?

В ответ на риторический вопрос где-то вдалеке пару раз ударила автоматическая пушка, ухнули бомбы.

– Помню, в детстве любил смотреть дешевые сериалы. Но где любовь побеждает деньги, про испанских дворян. Так вот, мой сын как-то раз увидел серию, где главный герой свалил противника на дуэли, но не стал его добивать. Мой сын сказал: «Ну он же дурак, злодей отомстит!» А сами нынешние школьники смотрят фильмы, где именно казнят беззащитных. Эти наркоманы, герои нашего времени, заметьте, они хорошо стреляют только в упор, с двух рук, неприцельно. А потом у нас вырастают дети, которые не знают сострадания и мечтают стать даже не воинами, а палачами.

Я думаю, это связано с отречением от католичества. Да, не смотрите на меня так, сейчас объясню. Даже с точки здравого смысла католичество учит нас стремиться к вечности. К жизни, которая будет после нашей кончины. Христианин видит идеал, цель своей жизни в служении и смирении перед волей Господа. Но уберите у человека веру во Всевышнего, замените ее рассказами об успехах наркоторговцев, замените храмы роскошными виллами, а любовь – проституцией, и мы получим нынешнее поколение. Мозг, ставящий целью покорить только то, что можно съесть, поставить в гараж или затащить в постель, становится жестоким, циничным, горделивым и, как ни странно, глупым. Люди поклоняются вместо Бога и его заповедей вещам, причем и их упрощают. Верят, что могут выйти на уличные митинги и у них сразу станет выше зарплата. Или что разрушенное здание само починится. И что хуже уже быть не может, раз им не хватает денег на новый коммуникатор. Понимаете, вроде как и не верят в потустороннюю силу, а картина мира у таких людей все примитивнее и примитивнее. Если бы я за всеми этими тактическими значками на карте видел просто инструменты, а не тысячи людей и техники, я бы угробил всех своих солдат. А студент, кидающий «зажигалку», ему сейчас весело, а что до, что после… с Богом в сердце люди постоянно смотрели на себя со стороны… ДОКЛАДЫВАЙТЕ!!! Два флаера сразу?! Огонь одной и той же группы с земли? Из противоматериальной винтовки? Что с людьми на борту? Взорвались антигравы? Так… Рискнем. Нельзя терять темп, давите дальше. «Виски – три», пусть выдвигается на ослабленный участок. Если что, через два шага попытаемся взять их в кольцо. И достаньте этих проклятых зенитчиков в любом виде! …Опять вслух?! Да что такое?!

– То есть, сеньор генерал, вы хотите сказать, пусть лучше над людьми висит недосягаемый идеал христианской веры, чем атеизм? Без внутреннего Бога человек оскотинивается?

– Точно, Иван! А самое отвратительное превращение – это революционер. Тот, кто считает себя вправе вести толпу и лить кровь, кто возомнил себя равным Богу и указывает эту дорогу остальным.

– Сеньор, у меня вопрос. Вы ведь строили карьеру в снабжении, в тыловой службе? Конец последней галактической войны вы встретили в ранге начальника военной базы «Эльдорадо», правильно?

– Так точно, я командовал 3-м центром военной логистики «Эльдорадо», крупнейшей базой Лагарты на тот момент.

– Да, вот я и хочу спросить. Вы, тогда полковник, поддержали выступления против тогдашнего правительства Конгресса Человечества и перекрыли снабжение армии и флота через «Эльдорадо». По сути, вы и несколько других офицеров вывели колонию Лагарта из войны. Кончилось дело тем, что правительство Грейса сместили, пришел Стенли Арм и заключил мир Конгресса с Конфедерацией Хилим-ла. Вас даже повысили в звании. Но на момент, когда вы принимали решение, вы ведь изменили присяге, лишили солдат, держащих участок фронта, жизненно важного для них снабжения. Разве это не был поступок революционера?