Он собирается бежать, но вместо этого дергает дверь. Она закрыта, он стучит, кажется, доля секунды -- и ему откроют, но нет.
За спиной, совсем близко, -- свист. Шестеро полицейских вбегают во двор, и Ра поспешно отходит от подъезда. Свист:
- Стой! Гражданин! Стойте, - как-то по-нацистски вытянув руку вперед, к нему идет сержант, - документики, пожалуйста, предъявите.
Ра послушно рыщет по карманам, пока пять полицейских обшаривают углы.
- Утекли по ходу, - говорит кто-то, - Вы тут никого не видели? - это уже к Ра.
- Не обратил внимания. А кого надо было видеть? - Ра по второму кругу залезает в карман.
- Ну? - поторапливает полицейский.
- Сейчас-сейчас, - говорит он и тихо, наклонившись к самому его уху, прибавляет. - Послушай, товарищ старшина, на два дня просрочена. Болел. Холод -- такая дрянь. Прямо сейчас все сделаю, обещаю. Только к психам не веди. На дух их не переношу, - и Ра протягивает полицейскому паспорт с вложенной в него купюрой. Тот внимательно изучает "документик" и отдает паспорт.
Свист. Шесть человек покидают двор. Ра дрожащей рукой хватает листовку астрономического кружка и идет к подъезду.
Свист. Сержант возвращается.
- Очистить территорию! Немедленно!
Ра послушно кивает и выходит вслед за полицейским.
Уже в электричке, достав листовку кармана, он прочтет: "Разыскивается астроном. Восемь лет назад, осенью поднял ведро у входа в НИИ". И ниже аккуратно женским почерком вписан адрес того самого двора.
Глава Шестая
Люди выходят из комнаты, глядя друг другу в затылки, подолгу стоят на пороге, втыкая ноги в непросохшую обувь, потом оборачиваются, прощаясь с хозяйкой, и стремительно исчезают в сырости подъезда. Длинноволосый мужчина мнет в руках плащ, но никак не наденет его.
- Ну? - говорит он, наконец, но после многообещающего зачина замолкает и снова принимается мять плащ.
- Что? - отрезает Пута, прислоняясь к дверному косяку.
- Не получается ничего, да?
- Мало. И слабые, - отвечает она, слегка подталкивая гостя к выходу.
- Хочешь, еще попробуем вдвоем?
Она изображает удивление, но это только притворство, ведь ей было известно, что он предложит нечто подобное.
- Не работаю сегодня уже.
- А отдохнуть?
Он поправляет длинную прядь черных, цвета воронова крыла волос (на его личном сайте написано: цвета вороньего крыла), прячет ее за ухо с серьгой. На груди у него несколько амулетов, призванных увеличивать магическую силу.
- В одиночестве буду, - она нетерпеливо смотрит на гостя, и тот нехотя надевает плащ.
- Ну? - повторяет он, скрещивая руки на груди. - Почему ты не соглашаешься? Я -- сильный маг, ты тоже ничего. Может, даже сильнее многих, - прибавляет он быстро, заметив ее ухмылку. - Мы могли бы... вместе... - не договаривает, вытаскивает прядь из-за уха, накручивает на палец.
- Есть Другой, - отвечает Пута спокойно, и гость глядит как бы сомневаясь, но все же переступает через порог.
- А если я тебя сдам полиции? - выпаливает он внезапно.
- Ты собираешься, - отвечает она ровно и тихо, глядя магу в лицо, и закрывает дверь.
- Пута! - кричит он. Щелкает замок, - Прости! - сдавленно доносится снаружи, - Пута!
У входа лежит коробка из издательства: книги, не принятые магазинами. Всякий раз приходится через нее перешагивать. Она возвращается в комнату и собирает со стола грязные кружки и рассыпанные крошки печенья. Окна забиты деревянными балками, и свет просачивается внутрь не лучами -- лезвиями, но так квартира выглядит необитаемой, и это спасает от полицейских рейдов. На тумбочке в ванной -- желтые таблетки в форме сердечек и еще несколько коробок с обычными, круглыми и белыми: в них сердце спряталось в названии. Они все не помогают. Ночью, перед тем, как зажечь лампу, она опускает тяжелые шторы: так тонкие иглы электрического света не просачиваются на улицу, и искусственные звезды горят для нее холодным белым светом. До Планеты так далеко, что даже глаза не дотягиваются, только сердце. Одиночество. От сердца до сердца -- вселенский холод. Она садится на пол, закрыв глаза, и слышит, как кто-то дерется на кулаках в ее груди, и она чувствует резкие и неровные удары, и иногда - боль.
По утрам встает солнце, и Пута приподнимает шторы, позволяя острым лучам царапать ее кожу. Днем к ней приходят люди, и она, пропуская их в приоткрытую дверь, гадает им по кофе или картам, ладоням или волосам, зернам и плевелам. Аяна спросила ее однажды: "Ты действительно владеешь всеми этими способами гадания?" "Ни одним - ответила Пута, - Карты и зерна не для меня -- для них. Они могут верить только тому, что знают". - "И ты видишь все?" - "К счастью, нет", - отвечает она.
Аяна забирается на подоконник общежития рядом с Путой, сбрасывает ноги наружу, и на них садится, медленно тая, снег.
- Ты себя сжигаешь, а оно не стоит того, - она вертит огромные перстни на пальцах и говорит, - Как тот маг, с которым я тебя свела?
- Какой маг?.. - не понимает Пута, - А, этот, - и молчит.
- Пута... Не стоит оно того. Может, пора начать жить?
- Поздно уже начинать, - ответила Пута, теребя пуговицу на рубашке. Аяна выругалась, бросила вниз окурок.
- Поздно пытаться им ответить! Вот это действительно поздно!
- Жаль, что твой муж не разрешает тебе мне помогать, - тихо произносит Пута.
- И мне жаль. И мне! Но еще больше мне жаль, что ты себя убиваешь!
- Так помоги мне!
- Ни за что! - выпаливает она неожиданно и краснеет, ногами зарываясь глубже в снег:
- Он мне не запрещает, это я. И детей к тебе тоже я не пускаю.
- Я знаю это, - говорит Пута тихо.
- Я бы и тебя не пустила, но как тебя удержать!.. Зачем тебе это? Ты ведь уже им не ответишь.
- Я знаю. Но... есть Другой... - она не закончила. Пуговица с хрустом оторвалась от рубашки. Аяна тяжело, как-то по-матерински вздохнула и закурила еще одну сигарету. Снег таял на голых ногах.
Пута отвернулась, расположилась на широком подоконнике, достала из сумки очередную порцию листовок астрономического кружка и ручку.
Заброшенный двор. После того, как объявили о так называемом террористическом акте группировки "Аль-Каукабульбаид" (в переводе, как ни иронично, "Далекая планета"), в городах стало меньше людей. Напуганные, они разбегались кто куда, казалось, просто исчезали, растворяясь в собственном страхе. Таких заброшенных дворов в Городе теперь много, и самые удручающие -- те из них, что никогда и не были обитаемы, с так и не увидевшими воды незамерзающими бассейнами, аккуратными велодорожками и обогреваемыми парковками. Подъезды на восьмизначных кодовых замках, кое-какие двери сломаны. Внутри стихийно собираются сумасшедшие и бездомные, от облавы к облаве меняют локации, находят новые, снова возвращаются.
В центре двора около 70 человек. Зима. Они стоят, взявшись за руки, время от времени появляются новенькие, растерянно озираются и входят в круг. Они не знают, как молиться и как звать, они просто не делают прививки, и многие из них грызут ногти или кусают кончики волос, хрустят костяшками и часто пьют успокоительное. Они стоят, взявшись за руки, и пытаются послать ответ, но их голоса тяжелы и фальшивы, припадают к земле, и думают они все чаще о том, как леденеют их ноги. В легком свитере, Пута стоит во дворе и и через сцепленные ладони собирает голоса Других. Она очищает их: от страха замерзнуть и мыслей о доме, от боли в коленях и ненависти к себе, от сомнений и стремлений, от любви и горечи. Она освобождает их от всего и, когда в ее руках остаются только голоса, Пута направляют в наружную сферу: изо всех сил, как в последний раз. Земной ответ никогда не был таким, и она чувствует, как светлой нитью он поднимается вверх и летит к далекому одинокому неслышащему миру, молящему о помощи. Вкладывая в этот призыв все свои силы, она чувствует, как болит что-то в груди, там, где лопнула пуговица, и слышит... слышит. Она плачет и внимает до тех пор, пока, обессилев, не отпускает руки других и не падает на снег.
