Сквозь незанавешенные окна было видно небо: снова темное, как всегда на этой широте в это время года, и на нем тут и там: светлые пятна далеких звезд и, может быть, где-то в их окрестностях другой одинокий мир: мир, который так же безнадежно вглядывается в небо, пытаясь найти в его бесконечном многообразии, что-то, отдаленно напоминающее себя.

Ра вскочил и стянул чехол с телескопа. Его немой сосед радостно залаял.

Стоя среди луж, Ра щурился в небо. Если кто-то сверху заглянул бы в трубу, он увидел бы как в микроскопе гигантский глаз Ра, в  любительский телескоп рассматривающего далекие и невидимые миры. Встав спиной к хозяину, собака выла чему-то наверху, но там ничего не было: и сколько Ра ни всматривался в черноту, он видел лишь Большую Медведицу; а, прицелившись телескопом, -- темноту и обманный свет отраженного фонаря, солнечным зайчиком повисший на небе.

В ту ночь они не уснули: тоскуя на два голоса, каждый по-своему. Подсыпая обоим снотворное, Ра чувствовал, как сотрясается от озноба под толстым пледом. Утром, бреясь перед зеркалом, он рассматривал свое лицо: не только уставшее, не просто бледное. Иное. Бритва дрожала в руках и дважды порезала кожу. Он умылся, проверил белки, поколебавшись, поискал в аптечке что-то, похожее на маску, но нашел только марлю и, тщательно обмотав ей рот, стал напоминать человека, перенесшего тяжелую операцию на нижней челюсти. Сверху, чтобы не пугать людей и не привлекать лишнего внимания, Ра намотал шарф. Затем, напоив измученное животное снотворным, запер его в подвале, надежно закрыл дверь в дом на все ключи, заколотил калитку. Постоял у нее, задумчиво постукивая пальцами по дереву, и пошел к электричке, на ходу сдергивая шарф и марлю. Глупости все это.

По мере приближения к городу пустой вагон набивался битком. Прижатый к стене холодного тамбура, Ра задумчиво повторял про себя: "Смотреть в прошлое и только чувствовать настоящее, двигаться только вперед, а видеть только прошлое. Извращенная форма слепоты в мировом масштабе. Слепоты...". А за окном Солнце, вялое и ядовито-желтое, поднималось между одинаковыми зданиями.

Было около часа дня. Пробираясь с чашкой среди сидящих коллег, Ра ощутил острую боль в сердце. Добрался до стола, проливая на руки горячую воду, упал в кресло, стал шарить пальцами по запястью в поисках пульса. Ра пытался его сосчитать, но сбивался, а потом услышал вой: это был Центавр.

Ра вскочил.

- Что такое? - испуганно уставился на него сосед слева.

Он смотрел вокруг: перепутанные провода на столах, экраны компьютеров, гул охлаждающихся моторов. Пса нет. Он выглянул на улицу: сквозь раздвинутые жалюзи увидел только женщину с коляской. Пса не было, но его вой все страшнее и громче раздавался в ушах. Звук: это сосед тихонечко отодвигает от него кресло, тарахтя колесиками.

Ра вернулся к столу: в голове гул, сжать руками, чтобы стало тише, но становится только концентрированней. Пес воет. Ра схватил вещи и ринулся из кабинета, звук не исчез. Не исчез он ни во дворе, ни в машине, в которой он ехал, подгоняя водителя. Таксист ворчал, негодуя на все более нервных с каждым днем пассажиров, но скоро Ра замолчал, и, отвернувшись к окну, стал наблюдать за тем, как менялся пейзаж по мере удаления от города.

- Ну вот вы и успокоились. Едем быстро: отдыхайте. Тут сколько не нервничай, ближе не станет. Сейчас все какие-то беспокойные... - водитель мельком глянул на Ра. Тот не реагировал.

- Мы уже опоздали: можете не торопиться, - ответил он тихо и снова погрузился в молчание.

Он высадился из машины, чуть не доехав до дома. Отпустил такси, постоял, собираясь с силами, провел по глазам тыльной стороной ладони. Повременил еще немного и затем, войдя в открытую калитку, взял прислоненную к забору лопату и, вложив в это движение все свое отчаянье, вколол ее в мерзлую землю по самый черенок в том месте, где он решил копать могилу псу. В сгоревшей дотла будке то, что было Центавром, лежало, повернувшись к невидимой точке на небе.

Планета

Звезды тускнеют над долиной по мере наступления утра. Звезды тускнеют - и на Планете становится светло. "Zxtta" - одно ярче тысячи (так переводится с языка жителей Долины имя ближайшей звезды) - выползает из-под края земли. Если в такое время лечь на покрывало, то станет видно, как меняет цвета наружная сфера. Говорят, что в нее можно нечаянно провалиться, когда она окажется снизу. Но великое покрывало держит крепко, и с него не сбежать. Пута знает об этом, как и о том, что верха и низа на самом деле не существует, и потому лежит, наблюдая за Zxtta сквозь белые кости отца своего отца. Вдруг почуяв что-то, прячет их и прислушивается; вскакивает и убегает по покрывалу. Она бежит долго: пока не становятся слышны голоса звавших ее. Весь дом собирается, спорит и шумит.

Подруга ждет. Пута подходит к ней и спрашивает, обнимая, а дыханье ее, как от слез, прерывается от быстрого бега:

- Сейчас? Уже? сейчас?

Не проронив ни звука, Аяна обреченно опускает голову, как на невидимую плаху.

- Куда вы едете?

- Вниз, - произносит Аяна и смотрит на Zxtta, будто ее, а не Долину больше не увидит. Потом достает записку, протягивает Путе и смыкает ее упрямые пальцы, чтобы послание осталось с ней:

- Так ты меня найдешь, когда прибудешь, - говорит она.

Пута хочет сказать, что не покинет Долину, пока над ней светят солнца, но видит подругу, чувствует ее грусть и только сильнее сжимает кулак.

Дом уходит, оставляя Долине пустой воздух, и то, чего так боялся весь мир, начинает сбываться. Она берет кости отца своего отца и направляет их на Zxtta. Кости дрожат в ее руке, но седая звезда светит ровно: ей безразличны древние пророчества. Пута стоит, глядя на Ту, что ярче тысячи, и ей кажется, будто Долина больше не держит ее, что, оторвавшись от стволов малых трав, скрытых белым покрывалом, она летит, падая в наружную сферу. И когда Zxtta показалась ей ближе, Пута испуганно отвела от нее взор и снова почувствовала, как крепко вжались ее ноги в великое покрывало. Еще держит.

В центре Долины на Молитвенном круге все уже собрались: это видно по цвету сферы и по тому, как тянется по ней звездный след вечных трав. Спрятав послание и кости, Пута бежит к кругу, чтобы там, взяв за руки двух женщин, вместе с ними обратить себя к Zxtta. Все уже знают об ушедшем доме, и общий зов заглушает чья-то боль и чей-то страх, чья-то обида, и чья-то надежда. Тридцать истинных голосов кричат, но каждый - о своем. В шумящем молитвенном плаче она чувствует боль в теле той, чью руку держит, видит слезы Аяны, уносимой все дальше от Долины, ощущает смятение стариц и страх жен, но, как и годы тому назад, как и всегда, не слышит ответа.

С тех пор, когда мужчины ушли искать новую землю, оставшиеся в Долине дети, женщины и дряхлые старики собирали воедино свои голоса и звали: они звали таких же, как они, тех, кто приютит их и поможет, когда сбудется пророчество. 23 вращения длится этот крик, и 23 вращения они не слышат ответа. Дети стали мужчинами и женщинами, женщины превратились в стариц, старики улетели на свет Звезды.

"Просто мы здесь такие одни", - говорят опечаленные.

"Просто нам не хотят отвечать", - ропщут обреченные.

В непомерной вышине, в которую не упасть, как ни старайся, светит ветхая звезда.

Сначала настала боль, она нарастала внутри, все больше, все больнее, пока не стала горой боли. Тогда Пута распознала в ней голос горы. Сидя вдали, она ждала, и гора упала. Сначала бесшумно осыпалась песком, следом, после страшной секунды тишины, пораженный, оторванный от горы голос грохотом нагнал ее уже неживую, нагнал и с размаху бросился сверху. Присыпал и уснул. Но сначала и в конце была боль. На Планете все опаздывает: даже свет Zxtta отстает от звезды, даже звук горы умирает позже самой горы, и только боль приходит раньше света и остается дольше крика.