- Мы должны сказать людям правду, - Ра с порога обрушивается на директора с этими словами.

Тот падает в кресло, устало поднимает лицо.

- Как только у вашего отдела появится, что им сказать, - говорит он, покусывая ноготь, потом вдруг приходит в себя, - Тьфу ты! Усиливается... Факты, Юрий, факты нужны, - бормочет он, разыскивая что-то в ящиках.

- Пока мы их найдем, мир сойдет с ума.

- Вот не стоит. Не стоит делать этой ошибки: путать мир и человечество.

- Хорошо: все живое сойдет с ума.

- Нет, Ра: с ума сходит только homo, самонадеянно провозгласивший себя sapiens, потому что только он один привык реальность видеть через ее картины. И если картины не соответствуют реальности, он, как истинный сапиенс, отказывается, но не от первых, а от последней. Возьмем, например, гелиоцентризм, - он говорил медленно, сосредоточенно считая капли валерианки, и пузырек дрожал в его руке, - Сколько нам понадобилось времени, чтобы...

Ра прервал начальника:

- Я должен сказать правду, пока не случилось чего-то еще. Вы видели этих вакцинированных?

- Видел, разумеется. Теперь в мире стало очень легко ориентироваться. Те, что не кретины, те сумасшедшие: стало проще разбираться в людях. Теперь каждый эксперт, если он, конечно, не кретин...и не сумасшедший. Хотя так, наверное, всегда и было, - директор залпом опрокинул в себя двойную порцию валерьянки и забрался в кресло, - Вам придется освободить лабораторию прежде, чем делать это - в любом случае, - сказал он после продолжительной паузы.

Ра молча кивнул, попрощался и тихонько, как в комнате больного закрыл дверь, медленно опуская дверную ручку.

"Ты такое пропустил!", - приветствует Ра один из сотрудников, но тот прерывает его жестом: биолог колдует над крысами, поймавшими усилившийся сигнал. Парень все же говорит: "Приходила настоящая сумасшедшая. Я думал, таких уже всех переловили и перекололи. Она ушла -- и крысы просто с ума посходили!". Ра садится к столу, на нем - детский рисунок: под сенью нарисованного жирным синим карандашом неба сидят, вопреки законам перспективы, и держатся за руки такие же синие человечки. На обороте ничего нет. Ра крутит листок в руках и бросает в мусорную корзину. Под окном в забытом ведре воды плещется небо, и волны солнечного света отчаянно мечутся от борта к борту.

* * *

Первое интервью почти не вызвало реакции, после второго Ра стали звонить люди, в которых он не сразу, но через какое-то время признавал давних приятелей. Это была первая волна славы. Вторая накрыла его после приглашения сразу на два телеканала. Тогда же в интернете появился сайт "Далекая планета"; на нем, помимо орфографических и пунктуационных ошибок, разместилась пара десятков фотографий и диаграмм, и некоторые из них действительно имели отношение к делу. В комментариях по большей части обсуждали варианты названия планеты. Так называемые серьезные астрономы пока не проявились. Ра купил новые ботики и дал еще несколько обстоятельных интервью по телевидению: два из них -- в прямом эфире.

- Юрий Рац, - из студии наконец вышла ассистентка, снова -- другая.

- Я, - Ра встал и поправил задравшийся пиджак.

- Извините, но мы, - запнулась, перемялась не с ноги на ногу, а как-то странно, с каблука -- на каблук, - мы вынуждены отложить сегодняшний эфир.

- Что случилось?

- А... - сделала неопределенное движение головой, как будто пыталась сообщить что-то вроде: "Послушайте, все в курсе, и даже неловко вам сообщать, но ваша жена -- она спит с другим".

- Да говорите же!

- Просто, - продолжила она, - обнаружена истинная причина... "сигнала".

Планета

В Долине тихо: так, как будто не осталось больше ничего, кроме этой тишины, и от сама тишина тоже скоро раскрошится на куски - едва умрет последний звук. Воздух неслышно раскачивает вечные травы. Если встать спиной к Долине, то не видно, как уходят дома, один за одним; не видно, что они уже -- ушли. Не видно, не слышно. Но куда ей отворачиваться от себя самой, когда и ей вскоре оставлять эти места?

Пута направляет в наружную сферу кости отца своего отца: привычно шумят. Больше ничего не слышно. Zxtta светит ровно, как всегда, у нее бы учиться спокойствию, но если только напускному, а такого спокойствия Путе на надо.

Внутри бродит боль, разбухает, как будто кто-то зовет, но она прислушивается -- и голосов нет. Каждый раз, когда Долина уплывает из-под всеблагих лучей Zxtta, Пута думает идти, и каждый раз остается, чтобы снова увидеть, как меркнут чужие солнца при наступлении Звезды. Тянулись к земле белые слезы холода, тянулось откладываемое прощание.

Она собралась было покинуть Долину в час, когда шлейфы великих трав на покрывале стали почти незаметны (Zxtta зависла над ними), в час, когда пришел ответ. Пута опустила пожитки и сама склонилась пред Той, что ярче тысячи, благодаря ее. Ответ звучал так внятно, что его услышали даже те, что были на четырех ногах: зашумели, зарезвились. Дома, собравшиеся уходить в путь, остались на своих местах и обратились в молитвы, прерываемые для того только, чтобы заглянуть за границы мира, и за ними постараться разглядеть помощь.

Долина все возносила свои мольбы, а из-под покрывала вылезали малые травы, наружняя сфера изменила цвет, и теплели лучи Всеблагой. Сиянье тысячи и одного солнца шло по Долине, отмеряя жизнь, и однажды, когда планета отвернулась от Zxtta, и на ее месте появились затмеваемые прежде звезды, за границей мира завиделись гости. Они шли медленно, как будто бы устали после долгого путешествия, но торопливо, как те, кто давно надеется на встречу, и напугано, как те, кто ее боится.

Понять не успели, да и не до того было, чтобы понимать, кто крикнул первым, быть может, вся Долина -- но одним голосом. Пута услышала, как кто-то шепнул "отец" под самым ее ухом, а потом поняла, что это сказала она. Мужчины возвращались домой, и Долина по темнеющим низким травам пошла к ним навстречу. Отец брел и искал ее мать -- она слышала это в его истинном голосе, узнавая его, -- но матери больше не было. "Она там", - Пута указала в наружную сферу, и впервые за 23 обращения отец услышал ее голос. Он как-то растерянно остановился. "А ты?..." - спросил, присматриваясь, но не закончил, только замер, ногами почувствовав под собой родную землю.

Мужи Долины и странники молиться разучились, ответа не слышали, в него не верили и то и дело повторяли, что надо уходить. Сидя в общем круге, отец, Чунта, подолгу смотрел на убитую гору, потом встал и принялся разгуливать по Долине, глядя на нее сквозь черную коробку с трубой.

- Что это? - спросила Пута позже.

- Это память. Когда уже нельзя спасти, остается только рассказать историю.

- Можно спасти. Есть ответ!

- Вот заладила! Неоткуда идти твоему ответу, - он разговаривал странно, теми же словами, но иначе, или так же, но другими словами, и чувствовал это, а потому старался говорить медленнее. Эти попытки делали его речь еще более странной, новой и, что хуже, чужой. Он сказал:

- Больше никого нет, вообще никого, понимаешь? Его некому отправлять. Я был везде. Да не смотри ты на меня так. Я, конечно, верю тебе, но его просто не может быть. Надо уходить отсюда. Ты сможешь ловить этот несуществующий ответ и там. В конце концов, я пришел, чтобы спасти вас. Ты, может, меня слышала, нет?

Она качала головой.

Одни хотели уйти, другие уверяли, что надо остаться и ждать. Пута слушала ответ все то время, что ее глаза были открыты и думала о нем, пока они были закрыты. Отец ее собирал Долину в путь и поучал о жизни в другом мире.