Мария, восседавшая в углу стола, не притрагиваясь к еде, спросила:

— Почему же ты ее не принял? Не понравилась?

Виктор медленно положил вилку на край тарелки. И с удивлением воззрился на Марию: именно она, видевшая соперницу в каждой женщине, говорит ему вдруг такое?

— Не знаешь, почему? Да из-за твоей дурацкой ревности! — с раздражением ответил он. Но это лишь усилило ее любопытство.

— Сколько же ей лет? — спросила Мария.

— Кому?

— Знакомой, а может и милашке Моги, кем бы она там ему ни приходилась, — уточнила она.

Виктор резко повернулся к жене и хватил кулаком по столу. Его глаза сверкали яростью.

— Откуда мне это знать? Крестил я ее, что ли? И откуда ты взяла, что это Могина милашка? Все на свете тебе известно! С телевизором история — тоже из-за тебя! Сиднем дома сидишь и еще бог весть что придумываешь! Сколько раз говорю тебе — выходи на работу, как все другие женщины! Только и знаешь пилить меня! Сколько это еще будет продолжаться?

Станчу вправду был в ярости. На себя, на Могу, на Марию. Ишь, чего надумала! Анна — милашка Моги! И он вышел, хлопнув дверью. Но несколько минут спустя возвратился вместе с шофером. Они подняли вдвоем телевизор и вынесли его из дому — неслышно, молчаливые, как воры.

В тот день Станчу отвез аппарат в Пояну, в магазин. Но и после этого, когда входил в каса маре, перед ним на мгновение, казалось, вспыхивал огромный экран, на котором словно наяву возникал суровый лик Моги, пронизывавший его строгим взглядом.

Мария тем временем примолкла на своем стуле. Давно уже Виктор на нее так не напускался. Что могло так его взъярить? Что произошло между Могой и им? Ведь не привел его даже к обеду! А эта женщина — какова она, молода ли, красива? Почему он ее не взял? «Неужто только из-за меня?»

Смутное, неотступное беспокойство поселилось в ее сердце. Мария сама не смогла бы объяснить, почему ей вдруг захотелось, чтобы незнакомка, привезенная Могой, осталась в Драгушанах. «Может, Виктор прав, я действительно стала отшельницей? Дом, двор, хозяйство — и все тут. Завтра же навешу на все двери замки и отправлюсь на виноградник. Виктор, наверно, думает, что вести хозяйство дома легче, что по этой причине я не работаю в совхозе? Продержу его дома хотя бы день и заставлю делать все, что делаю я!»

Мария глубоко вздохнула. Поднялась, чтобы убрать со стола. После этого следовало навести порядок в кабинете. Затем позаботиться о цыплятах. Утром она нашла двоих мертвыми. Надо было еще окропить водой и подмести полы. Сбегать в магазин, прикупить сахару, предстояло еще собрать черешню — хорошо уродилась нынешним летом! — и наварить компотов.

Тем временем Виктор Станчу добрался до поля, где косили на силос люцерну. Агрегаты работали по графику, беспокоиться Виктору было нечего. Но он все-таки предупредил бригадира — не приведи господь повториться случившемуся в прошлом году, когда люцерну не успели вовремя подобрать, пошли дожди, и под скошенными валками трава снова начала расти. Отсюда он отправился к табаководам, от табаководов — в теплицы, где на высоких тычках росли полуметровые огурцы. Рабочие грузили здесь как раз ящики нового сбора в рефрижератор.

Из теплиц Виктор проехал на виноградники. И вдруг заметил, что невольно придерживается направления к Пояне. Туда его влечет навязчивая мысль — еще раз поговорить с Максимом об Анне Флоря. И, если Максим начнет настаивать, а Анна еще не передумала, он возьмет ее в Драгушаны.

Вот так к вечеру Виктор и оказался в Пояне в уверенности, что застанет Могу в дирекции. Еще из машины он увидел Томшу, выходившего из кирпичного здания. Станчу помахал ему рукой, и Томша направился к нему.

— Максим Дмитриевич у себя?

— Был все время после обеда, — ответил тот. — Мы обсудили с ним проблему кадров. Не было заведующего для третьего отделения.

— И назначили Анну Флоря?

— Поскольку ее не хотели принять в Драгушанах, — с иронией заметил Томша. Сознание того, что его слово имеет вес в таких важных вопросах, наполняло его удовлетворением. — Не оставлять же ее без работы! Так или иначе, все мы остались в выигрыше, — засмеялся он.

— Так тому и быть! — выдавил из себя улыбку Станчу.

Но сердце не могло смириться с этой вестью.

Первый секретарь райкома партии Александр Кэлиману с самого утра отправился по следам Максима Моги и вскоре оказался в роли незадачливого следопыта. В дирекции совхоза он его не нашел. Увидев первого секретаря, Адела покраснела до мочек ушей, напрасно стараясь спрятать книгу, которую читала. Путаясь и заикаясь, девушка еле-еле смогла сообщить, что Мога и не заезжал в дирекцию, что передал… то есть позвонил из дому, что едет на виноградник… «А поточнее?» — пожелал узнать Кэлиману. И она, снова покраснев, единым духом отрапортовала: на отделениях Иона Котоману и Анны Флоря.

Кэлиману поблагодарил, направился к двери и, прежде чем выйти, обернулся и вопросительно взглянул на Аделу. Хотел еще что-нибудь узнать? К примеру, где Козьма Томша? Ибо каждый раз, приехав в совхоз и не найдя Максима Дмитриевича, непременно об этом спрашивал: «А Козьма Митрофанович у себя?».

Теперь он не поинтересовался о Томше. Может быть, просто раздумал, ибо улыбнулся Аделе и торопливо вышел, не сказав более ни слова.

Адела осталась на ногах, напряженно глядя в дверь, закрывшуюся за Кэлиману. С улицы донесся шум мотора; девушка повернула глаза к окну и увидела, что прежде чем сесть в машину, Кэлиману бросил быстрый взгляд на ее окно. Стало ясно, что первый секретарь хотел еще что-то узнать. Что могло, однако, его интересовать? Может быть, ее отношения с Томшей? Или Максима Моги — с Анной Флоря? Ибо с тех пор как эта обаятельная женщина приступила к работе в совхозе, люди начали судачить, будто между Анной и Могой давно уже была любовь, что именно поэтому он привез ее в Пояну. Если правда, — вздохнула про себя Адела, — сердце не разрывалось бы от подозрений. С тех нор как появилась Анна, Козьму словно подменили. Каждое утро является чисто выбритым. Каждый день надевает свежую сорочку. Если Анна оказывается в дирекции, сразу приглашает ее к себе в кабинет якобы для того, объясняет мне потом, что надо было решить срочные вопросы. С заседании оба выходят вместе, а я сижу, как дура, и жду, когда Козьма вернется, чтобы проводить меня домой. И как уж тогда старается быть со мной нежным! За двумя зайцами гоняется!»

Несколько дней назад вечерком, сидя с ним на скамейке, Адела тесно прижалась к Томше и с болью в душе напрямик спросила: «Скажи правду, тебе нравится Анна Флоря? Симпатичная, не правда ли? И к тому же вдова…» Но он принялся с жаром целовать ее, пока не закружилась голова, «О моя Аделочка, только ты нравишься мне! Только ты меня действительно любишь!» — нашептывал он ей на ухо. Эти слова словно разбудили ее. Томша ни разу еще не называл ее Аделочкой, ей даже послышалось «моя овечка». И это вернуло мыслям ясность; Адела заметила даже, что он так и не ответил на ее вопрос. Всем своим существом, исстрадавшимся от любви, Адела ждала совсем других слов: «Люблю только тебя одну!» Может быть, она и впрямь уподобилась покорной овечке, ибо Томше достаточно улыбнуться ей, приголубить, чтобы она простила ему вечера, проведенные без нее, сердитые речи, порой даже невнимание.

Месяц июль на исходе, на дворе, наверно, такой же зной, как в Сахаре — сколько градусов жары должно быть теперь в той пустыне? — и в душе у нее тоже — настоящая Сахара.

«Надо что-нибудь сделать, не сидеть же мне сложа руки, оплакивая собственную судьбу».

Но что могла она предпринять?

Телефонный звонок прервал ее мысли. Адела подняла трубку.

— Алло! Да, это я, Максим Дмитриевич… Из Кишинева? Нет. Вас искал товарищ Кэлиману… Да… Куда?.. Хорошо, если позвонит, передам… До свидания…

«Если бы Томша захотел…» — продолжала думать Адела. И снова затрезвонил телефон:

— Алло? Максима Дмитриевича нет. Поехал по хозяйствам… Кто? Спеяну? Товарищ Спеяну из Кишинева? Он вас знает?… Хорошо, я записала…. До свиданья…